Длинная тёмная ночь

      Паша долго гулял в саду, лишь бы ни с кем не пересекаться, особенно с детьми Хюррем или, не дай Аллах, с султаном. «Попади она в Диван, всю карьеру мне сломает!» — Думал он, медленно ступая меж цветов и красивых кустиков. Быстро, впрочем, он идти и не смог бы то ли от того, что тело Хасеки было очень уставшим и ослабленным, то ли от того, что красивое синее дамское платье никак ему не поддавалось, путалось в ногах и казалось тяжелее железных доспехов, которые паша обычно носил. Облик госпожи Хюррем, как сказал бы Гюль-ага, «скис»: лицо бледное, синяки под глазами и спина совсем опущена (еще бы! Паша привык носить грудь поменьше). Даже причёска на голове с красивым платочком была ему тяжела. Паша уходил в свои мысли глубже и глубже, переставая видеть тропинку под ногами и слышать пение птиц вокруг. — Султанша, а я вас везде ищу, — простодушно окликнул Ибрагима Сюмбюль, но тот не сразу заметил его. — Госпожа? — Сюмбюль! Что, ведьму привезли? — с надеждой спросил Ибрагим, очнувшись. — Увы, нет, — надежда на его лице снова погасла. — Но у меня хорошие новости. Старуха всё-таки повлияла на Ибрагима-пашу. — И как же? — почти сгорая от любопытства, осведомился Ибрагим. — Отчего-то он решил стать евнухом.       Эта фраза просто выбила землю из-под ног.       — Что ты говоришь такое, Сюмбюль? — Ибрагим попытался взять себя в руки, сделать вид, что ему это хотя бы безразлично, даже пытался натянуть улыбку, но не получалось.       — Ей Богу, это правда, султанша! Паша сейчас во дворце. Он говорит, что хочет посвятить остаток жизни духовному процветанию. Даже время процедуры назначил.       Вмиг и платье и причёска на паше стали в разы легче, даже совсем невесомыми. Он помчался, и не как женщина, а как истинный воин мчится на войну, не видя дороги, не замечая препятствий (таких, как кустики с цветами), снося всё на своем пути. И исчезла бесследно усталость. И привяжи даже к нему плуг, Паргалы бы его и не заметил.

***

      Хюррем пересматривала книги в кабинете паши. Периодически в её голове возникали комментарии типа: «Что за бред?.. А это что за бред?.. Ого, это что, эротика?..». Султанша пыталась хоть как-то отвлечься от осознания того, что её злейший враг управляет её же телом. Но забыть об этом невозможно. Хюррем отчаянно упала на кресло, подперев голову рукой. Единственное, чем она себя успокаивала — это надежда на счастливый конец. С какой-то стороны, эта ситуация её даже веселила. Вспомнить только Хатидже-султан: «А знаешь, что? Меня всю жизнь раздражала твоя плаксивая натура! И твоя худоба раздражала, она тебе вовсе не к лицу! А как ты фальшивишь на скрипке?! Порой я просто хочу заткнуть тряпками уши! И твоя бессмысленная война с Хюррем-султан! Я её ненавижу, только потому, что считаю гораздо умнее и сильнее себя! А тебе до неё далеко. Мне это надоело!». «Наверное, с «умнее и сильнее» я перегнула», — подумала Хюррем, но всё равно это хоть как-то подняло ей настроение. Когда ещё будет шанс высказать всё Хатидже? Жена Ибрагима, выслушав всё, только проводила взглядом его удаляющееся тело, оцепенев, стоя с открытым ртом. А потом, наверное, она разрыдалась, и по сию минуту рыдает.       Хюррем встала и налила себе воды, ведь ей становилось всё жарче и жарче. Возможно, от волнения, а может от того, что она надела кафтан поверх пижамы и сверху пальто. Перстни на руке доставляли жуткий дискомфорт, и борода всё время чесалась. Наконец, Хюррем сняла все перстни и раздражённо кинула их на пол.       Внезапно, в комнату ворвались. — Что ты творишь? — закричал влетевший паша. — Я знаю, это ты со мной сделала! — Успокойся, я ничего не делала. — Не делала! Это всё я нашаманил! Какая же ты тупая! Ты думаешь о последствиях хоть когда-нибудь? Чего ты хотела добиться?… На тебе что, пижама…? — отвлёкся паша, увидев воротник пижамы из-под золотистого кафтана. — Сними, сними немедленно! — На себя посмотри. — А это мои перстни…? — спросил он снова, показывая рукой на пол. — Да какая разница! — вспылила Хюррем. — Не до них сейчас! Лучше подумай, что будем делать! — Не ори, это ты виновата! — Отрежу-ка я себе ещё и язык! — Не вздумай мне ничего отрезать! — паша явно разволновался. — Я тоже с тобой могу что-нибудь сделать. — Ладно, хватит!       Паша подумал, что действительно ведёт себя истерически: такова, наверное, женская натура, кто бы в теле женщины ни был.