Колыбельная

Финч всегда продумывает все варианты исхода до мелочей. Это роднит его с Машиной — в каком-то смысле. Доверенный хирург, оборудованная квартира. Аптечки и препараты, способные поставить на ноги мертвеца: план, проработанный безупречно, так же, как и все прочие. На этот раз приготовлений недостаточно: доктор Мадани строго говорит, что для выздоровления мистеру Ризу нужен покой и здоровый сон. Вот только Финч понимает… …Все деньги мира не смогут вернуть Джону сон после того, что случилось на том перекрёстке. Он проводит дни в беспокойном полузабытьи — с мрачной решимостью держится за бодрствование, которое не приносит ничего, кроме тупой, ноющей боли. И не даёт забыть ни на минуту. Джон живёт в мире обрывков разговоров и расплывчатых образов. Пикание сердечного монитора, печальное лицо Финча, холодный взгляд Шоу, когда она вешает на крючок новый пакет с кровью. Это выделяется из цветной круговерти и врезается в память, почти так же сильно, как стекленеющие глаза Джосс: жизнь уходила из них вместе с теплом, которое толчками просачивалось сквозь его пальцы. Он дышит тяжело и прерывисто, будто морфин больше не может заглушить боль. Джессика, Картер и каждый номер, который он никогда не спасёт — они перед глазами. Кошмар наяву, который сплетается с лихорадочным бредом. Джон слишком мало спит, Джон слишком мало ест, и он слишком устал, чтобы пытаться выкарабкаться. Виноватая ухмылка и печальные глаза — совсем больные и мутные. На голубой футболке медленно расплывается ржавое красное пятно. Он пытался встать и швы разошлись. Ничего нового. Шоу хмурится и закусывает губу — она не переживает, просто сосредоточена. Повязки присохли к коже, и Джон шумно вздыхает от боли, когда она отдирает бинт от влажной, горячей раны, а затем выбрасывает хирургические салфетки, перепачканные сукровицей. Аккуратное пулевое отверстие давно превратилось в месиво из крови, воспалённых мышц и влажных кишок — охота на Симмонса свела на нет все старания доктора Мадани, а левая рука повисла безвольной плетью. Ранам нужен покой. Джону нужен покой. Они с Финчем приходят реже, чем могли бы. От Риза несёт гноем, болезнью и непереносимой скорбью — он совсем не похож на себя, такой горячий и хрупкий. Джон почти не удивляется, когда его навещает Рут. Пожалуй, чувствует себя слишком уставшим. Рут гладит его по щеке и незаметно возвращает на место наушник. Рут говорит, что Она знает о том, насколько он измождён. И всего лишь хочет помочь. Этой ночью Машина поёт Джону. У неё нет своего голоса — это безумная смесь, нестройный хор из телефонных разговоров, микрофонных записей и уличного шума: Тереза рассказывает о чём-то своей тёте, доктор Тилман прощается с коллегой — после дежурства она пойдёт домой и спокойно уснёт, судья Гейтс играет со своим сыном в Центральном Парке, а Лейла над чем-то заливисто смеётся. Голоса номеров, людей, которых они спасли, накатывают на Джона словно тёплые волны — благодарные, счастливые, ценные. Машина поёт десятками голосов, чтобы успокоить его — это роднит её с Финчем. В каком-то смысле. Машина поёт ему свою колыбельную — и Джон наконец закрывает глаза.