Le cinéma français

Глава VI Если ранним утром выйти на причал и стоять в тумане, окутывающем всё вокруг, стелящемся по воде, то можно представить себе, что ты один на всём белом свете и никого никогда попросту не было и вряд ли будет. Да и откуда взяться ещё кому-то, если ты здесь совсем один? Тишина какая-то особенная, каждый звук – сам по себе. Слышно, как падают капли, срываясь с кончиков еловых лап. Слабый всплеск... Какая-то рыба охотится на мошкару, оставляя за собой круги. Ей нечего бояться – я для рыбы сейчас не опасен, снастей-то нет... Скоро взойдёт солнце, и над тёмным зеркалом воды начнут летать стрекозы. Больше всего мне нравятся стремительные голубые и зелёные молнии. Рассекая воздух прозрачными крыльями, они бесшумно зависают в воздухе, чтобы потом вновь устремиться вперёд на поиски добычи. Оглядываюсь на дом. Он ждёт, чтобы я вернулся в его тёплое нутро. К той, которая спит сейчас сладко, свернувшись калачиком и подсунув ладошки под щёку. Пожалуй, не буду говорить ей, до чего красива она в этот момент, а то задерёт нос пуще прежнего. Незачем ей знать и о том, как сильно я люблю её – ни к чему хорошему это не приведёт. Сигарета закончилась как-то слишком уж быстро, а у меня есть ещё одно важное дело – карандаш и блокнот лежат наготове. Хочу ещё разок попробовать нарисовать Эрису. Русалка хороша, конечно, но это не совсем то. Сложность в том, что она не желает позировать нормально – дурачится и норовит удрать. Даже сфотографировать себя не даёт толком – сразу посылает в интернет, поэтому единственный способ ухватить всё то нежное, детское и мечтательное, что заставляет сердце замирать и трепыхаться, как пойманная рыбёшка – застать её врасплох. И вот я сижу, прислонившись к комоду, и улыбаюсь, как дурак, глядя на любимую женщину, шевелящую во сне губами. Ресницы чуть подрагивают и щёки порозовели: похоже, сны у мадам Дюбуа-Леру – не чета моим. Не иначе, целуется с кем-то. Довольно смешно выходит, хотя... есть в этом что-то – мурашки у меня сейчас, кажется, даже на ладонях... Может, ну его, этот портрет, к едрене фене? Каблучки мадам Феррье бодро цокали по мостовой, не сбиваясь с ритма. Она специально выбрала маршрут для прогулки так, чтобы идти было легко и приятно. Улица д'Анжу, вымощена чёрными кубиками диабаза, подогнанными так плотно, что можно не опасаться подвернуть ногу, застряв между камнями. Тротуар, на который выходят многочисленные лавочки и магазинчики, достаточно широк, чтобы чувствовать себя свободно, не задевая локтями прохожих. И главное – рукой подать до Елисейских полей, где кипит жизнь и собрано всё самое лучшее и интересное, что только может предложить Париж. С тех пор, как они покинули Цюрих, жизнь сильно изменилась и ускорилась. Николь почти не видела мужа, который пропадал на работе, бывало, что и до ночи. Зато здесь было множество знакомых, друзей и родственников, жаждавших общения. Пока удалось повидаться едва ли с половиной из них, но она была полна оптимизма на сей счёт – заняться-то всё равно больше нечем. Вот и сегодня, затянув на талии поясок модного, синего в мелкий белый горошек, шёлкового платья, и накинув на плечи новый жакет, Николь почувствовала себя совершенно неотразимой. Не поделиться такой красотой с миром было бы настоящим преступлением, к тому же, в доме очень кстати закончился кофе, как тут не прогуляться по магазинам, и заодно выпить чашечку эспрессо с корицей и гвоздикой. Неподалёку как раз имелось подходящее заведение, где также можно было заказать превосходный марципан и насладиться солнечным деньком, сидя на открытой террасе и наблюдая бесконечную городскую суету. На дне ещё оставалось немного кофе, как вдруг глаза выхватили из толпы знакомую спину в светло-сером костюме. Играя в гольф, она так часто видела её перед собой, что без труда узнала бы этого человека даже в овчинном тулупе, вывернутом наизнанку. Санада, который наотрез отказался от врачебной помощи, сказав, что предпочитает лечиться у своего доктора, должен бы сейчас лежать под одеялом в пижаме и с забинтованной головой. Вместо этого он вприпрыжку носится по восьмому округу Парижа, наплевав на собственное здоровье. Николь неодобрительно хмыкнула и сунула в рот последний кусочек марципанового рожка. "А интересно, куда это он направляется?" – подумала она. Вся эта история с паровозом была чертовски подозрительна, к тому же он так ничего как следует и не объяснил... В глубине души мадам Феррье была бы вовсе не против, если бы эксцентричный азиат снова вторгся в их жизнь, чтобы сделать её хоть чуточку интереснее. После знакомства с ним акции Андре, как мужчины, немного упали, а в последнее время он всё больше стал раздражать супругу своим спокойствием и правильными мыслями. Ведь ясно же, что вокруг творится что-то из ряда вон выходящее. Тучи сгущаются прямо на глазах, а он ведёт себя так, будто ничего не происходит. На расспросы отвечает только: "Не волнуйся, всё будет хорошо." Куда уж лучше! Вот Санада уж точно знает, что делать. И вообще, кажется, он стал ещё симпатичнее, даже если весь грязный и в кровище – выглядит ужасно романтично. Неожиданно идея пошпионить за ним немножко показалась ей занятной. Когда ещё на голову свалится ну хоть какое-нибудь, хотя бы малюсенькое, приключение? Оставив на столике пару монет, женщина подхватила сумочку и устремилась за японцем, стараясь не попасться ему на глаза. Довольно быстро проскочив улицу д'Анжу, он свернул на бульвар Османн, чтобы сразу же нырнуть в метро на станции Сент-Огюстен. Секунду поколебавшись, Николь последовала за ним. На платформе спрятаться было негде, пришлось дожидаться поезда у газетного киоска, листая журнал. Когда она вернула его на прилавок, продавец недовольно буркнул что-то про глупых вертихвосток, которые сами не знают, чего хотят, за что был награждён презрительным взглядом через плечо. Стоя у окна, Николь старательно вытягивала шею, пытаясь не упустить из виду предмет своего интереса, едущий в соседнем вагоне. Ни о чём не подозревая, он преспокойно разглядывал схему метрополитена и улыбался чему-то. Проехав несколько остановок, они пересели с девятой линии на седьмую и вскоре вышли на поверхность на станции Мезон-Бланш, откуда Санада рысью припустился в направлении де Шуази, ничуть не заботясь об удобстве своей преследовательницы, которая неслась за ним во всю прыть, едва успевая прятаться за афишные тумбы и спины прохожих, когда он вдруг останавливался или оборачивался. Делал это он как-то слишком уж внезапно и не вовремя, и Николь поймала себя на мысли, что избавляться от слежки для него – привычное дело. В этом районе оказалась довольно много китайских заведений с яркими вывесками и фонарями над входом. Она припомнила, что в Америке, в Сан-Франциско, кажется, это называется "чайна-таун"... Что ж, видимо и в Париже скоро появится такой же. От долгой ходьбы в неудобных туфлях начали болеть ноги, к тому же живот, которому достались только крошечная булочка с марципаном и кофе, вот-вот готов был взбунтоваться и громко заявить о себе. К счастью, японец сбавил темп и зашёл в обшарпанную дверь, рядом с которой висел судовой колокол. Вышел оттуда он вместе с человеком в чёрном фартуке. Мужчины долго хлопали друг друга по плечам, прощаясь, и пожимали руки. "Значит, бывает тут часто..." – сделала вывод мадам Феррье. После этого неугомонный тип посетил буддийский храм, постоял, задумчиво глядя на струйки голубоватого дыма над палочками благовоний, и, наконец, отправился обедать в ближайшую китайскую забегаловку. Сидя на бортике уличного фонтана, Николь жадно вгрызалась в пирожок с курицей, купленный у лоточника на углу. Ничего больше она не смогла себе позволить, так как несносный японец устроился со своей тарелкой у самого окна и безмятежно щурился оттуда на солнышко, уписывая жареные пельмени и какой–то суп из глиняной плошки. Ел он с таким аппетитом, что любо-дорого было смотреть. Нипочём не скажешь, что вот этот самый человек пару дней назад чуть не убился насмерть, спрыгнув с поезда. Андре, всякий раз вяло ковыряющийся в гарнире, выглядел куда менее здоровым. Когда, покончив с трапезой, прожорливый коммерсант, наконец повернул обратно к метро, Николь на радостях готова была расцеловать его в обе щеки. Вообще-то, она и так уже собиралась бросить эту дурацкую затею и вернуться домой... Мешало лишь проклятое ирландское упрямство, доставшееся в наследство от деда. Не прошло и трёх часов, как они снова оказались в восьмом округе, вблизи бульвара Мальзерб, и тут Санада опять пропал из виду. Николь заметила, как захлопнулась входная дверь в доме напротив, украшенном затейливой башенкой, и тоже зашла внутрь, выждав пару минут. В холле стояла тишина, консьержа за стойкой не было. Луч света, проникавший через большое окно на втором этаже, расчертил квадратами ковровую дорожку на лестнице. Всё в доме говорило о консерватизме и респектабельности жильцов. Даже пыль, по недосмотру скопившаяся в завитках резных перил, выглядела солидно и дорого. Проигнорировав звонок для вызова консьержа, не в меру любопытная супруга дипломатического работника крадучись стала подниматься по лестнице. Тихонько двигалась по стеночке, как это принято в шпионских детективах, затаив дыхание и внимательно разглядывая массивные двери, по две на каждом этаже. Ни одна из них не вызывала подозрений. Проще говоря, все они были абсолютно одинаковыми. "Господи, ну что я такое делаю? Может быть его здесь и вовсе нет. Сейчас вот одна из этих дверей откроется, и надо будет объяснять что-то и выкручиваться..." – запоздало озадачилась Николь, миновав пролёт третьего этажа. – Вы следили за мной... зачем? – спросил за спиной тихий голос. Со страху она подскочила чуть не на полметра и едва не кувырнулась с лестницы. Мужчина подхватил её под локоть, но каблук уже хрустнул, подламываясь. Мало того, что её так глупо вычислили, теперь ещё и сапожника придётся искать! – Вам показалось! – перешла в наступление Николь. Потеря каблука разозлила её и оправдываться совершенно расхотелось. Почему-то Санада не выглядел удивлённым, скорее, нелепая ситуация его забавляла. Недобрая усмешка скользнула по губам, глаза плотоядно сузились. "Сейчас съест меня прямо со шляпкой и сумочкой..." – подумала Николь и вдруг фыркнула, вообразив, как этот пижонистый тип набрасывается на неё с вилкой и ножом. – Ну ладно, заходите, раз уж пришли... – гостеприимный жест и широкая улыбка смогли бы растопить даже большой Ронский ледник. «Уф, показалось…» - решила она, сделала шаг и снова чуть не упала. Но, взяв себя в руки, сбросила туфли и прошествовала к открытой двери в одних чулках, задрав нос повыше. Санада пожал плечами, подобрал оставленную обувь и пошёл за нежданной гостьей. С утра он собирался зайти в "Святую Ольгу", чтобы передать шифровальщику отчёт за последний месяц. Работа в Берлине была проделана колоссальная, предстояло ещё проанализировать все собранные данные, но самое главное следовало отправить уже сейчас. Сведения о передвижениях немецких воинских частей, контрактах на производство амуниции и боеприпасов, закупках продовольствия. Ничто так не раскрывает намерения государства и его правительства, как хозяйственная деятельность. Кому как не ему в этом разбираться. День выдался просто замечательный – солнечные лучи просачивались сквозь листву, создавая на тротуаре ажурную тень, где-то высоко над головой щебетали в ветвях птицы. Юкио Санада шёл, насвистывая себе под нос песенку Фреэль, которую нещадно крутили по радио. Настроение было самое что ни на есть благодушное, намерения тоже вполне добропорядочные: закончить работу и пообедать в любимом ресторанчике. Давненько он не был у дядюшки По, интересно, он до сих пор сам у руля или передал бизнес сыну? Старикан всё никак не хотел уходить на покой, уже и спина не гнётся и ноги еле ходят, а работает с утра до последнего посетителя, как положено. Оно и понятно: стоит только отойти от дел и всё непременно развалится, а там, глядишь, и смерть за тобой придёт. Углядев Николь Феррье, сидящую за столиком в кафе, он расценил это, как хороший знак. Давно уже следовало перевести знакомство в более приятную плоскость, вот только всё время что-то мешало. В том, что главной причиной его приезда в Париж было желание снова увидеть её и заставить убраться от надвигающейся беды как можно дальше, Санада даже себе признавался пока с огромным трудом. И ведь совсем немного времени прошло, но глупая любовь не знает пощады. Подобно ржавчине, проникает под любую защиту и делает своё дело, разъедая любые принципы и доводы рассудка. Знал бы заранее, что такой подходящий для дела сотрудник французского консульства женат на женщине, способной перевернуть одним взмахом длинных ресниц всю жизнь – бежал бы от такой удачи, как от огня. Но внутренний голос, как назло, предательски промолчал. А теперь... Если бы не случайная встреча на насыпи – бог знает, где ему пришлось бы их искать. И сегодня, вдруг, эта ходячая погибель сама попалась ему на пути... Но сначала надо было закончить дела – шифровальщик ждать не будет, сеанс связи ведь не перенесёшь. Война уже началась... Вполне возможно, что французы отделаются лёгким испугом. По слухам, их правительство абсолютно не готово сражаться до последней капли крови. Те, кто не будут рыпаться, уцелеют. Немцы – те ещё ублюдки, Санаде они никогда особо не нравились, но... Больше всего он желал сейчас, чтобы Япония вырвалась вперёд на волне грядущей мировой бури, а для этого не следовало пренебрегать такими союзниками. О том, что жертвы среди мирного населения неизбежны, думать было не слишком приятно, но ведь это их старые счёты, ещё с прошлой войны. Они всё равно перегрызутся, с благословения Санады или без него. Сами разберутся как-нибудь... Скорее всего, его скоро отзовут на родину. Знающие люди сообщили, что кузен Джойчиро из Второго бюро планирования при Генеральном штабе уже затребовал личное дело из архива. Поэтому следовало завершить надлежащим образом все дела в Европе, особенно то, что касалось Николь. Она не должна пострадать ни в коем случае. Муж её пусть делает что хочет, но о ней нужно позаботиться во что бы то ни стало. И хорошо бы для начала исхитриться заполучить эту женщину себе. Тогда не так обидно будет возвращаться домой, понимая, что больше они не увидятся. Сегодня как раз подходящий день, чтобы осуществить задуманное. Каково же было его удивление, когда Николь снялась с места и пошла за ним сначала по улице, а затем и в метро. Неумелая слежка продолжалась до самого китайского квартала. Он покатывался со смеху, наблюдая как она прячется от него за деревьями и поворачивается спиной, чтобы потом снова догонять, семеня в своих туфельках на высоком каблуке. Причина такого странного поведения была непонятна, но сама прогулка получилась весьма приятной – мадам Феррье ухитрялась выглядеть одновременно прелестно и уморительно. Смотреть на неё было одно удовольствие, особенно когда она, присев, попыталась спрятаться за тележкой торговца лапшой, чем напугала того до полусмерти. Ещё бы – не каждый день красивые француженки в модных нарядах бросаются тебе под колёса неведомо зачем. Благослови, Ками, прозорливых людей, придумавших европейские платья. Это в кимоно женщина всегда выглядит достойно, а в этом... тонкая материя совершенно не скрывает изящные линии тела, наоборот, подчёркивает их при каждом движении. Настоящая услада для глаз. Но самое интересное случилось потом – Николь пришла к нему в дом. Сама и даже без мужа. От неё так сладко и тревожно пахло волнением, глаза возбуждённо блестели, и эти губы... Упустить такой шанс мог бы только полный идиот. Оснований считать себя дураком Юкио Санада не имел. Внутри оказалось светло и просторно, за окнами гостиной виднелись верхушки деревьев, имелась даже ваза с цветами, среди которых, непонятно зачем, торчала изогнутая сухая ветка. Всё было как у людей, и опасность сразу улетучилась куда-то. В самом деле, разве в таком уютном месте может произойти что-то противозаконное? – И всё же, как вы сюда попали? Шли за мной от самого ломбарда на углу де Сюрен. Да ещё за кустами прятались! – в чёрных глазах затаилась насмешка, но голос был мягок и вкрадчив. – Пряталась? С чего бы вдруг? Вы не настолько ценная дичь, чтобы по кустам выслеживать, – отвернулась нарочито равнодушно – незачем давать ему повод для дурацких шуток... – А… так я, стало быть, дичь… Чувствую, ещё пара фраз в таком духе, и вам захочется меня подстрелить. Думаете, выйдет? – говоря так, он незаметно подходил всё ближе и ближе, пока, наконец, не упёрся носом в бантик на крошечной соломенной шляпке. "И зачем такое на голове носить? Ни от чего не защищает, только мороки с ней..." – удивился японец, разглядывая золотистую конструкцию, похожую на китайское печенье с предсказанием, которое продаётся в чайна-тауне на каждом углу. Почувствовав горячее дыхание на шее, Николь вздрогнула. Оборачиваться было почему-то страшно. Ощущение, что её разглядывают, стало невыносимым. Тело налилось тяжестью, в висках стучало. – Спрошу ещё раз: чего вы хотели? Зачем пришли сюда? Не нужно врать, что просто проходили мимо. Сегодня вы любезно сопровождали меня целых полдня, даже жаль, что мы погуляли так мало – уж очень интересно наблюдать было, как вы меня пасёте. Знаете, когда вам надоест быть женой господина Феррье – можете смело идти в детективы. С таким талантом вы без хлеба не останетесь. – Так вы специально! Зачем нужно было устраивать всю эту экспедицию? Помолиться решили? Грехи беспокоят? – И это тоже... На самом деле – просто до смерти захотелось вонтонов. Дядюшка По готовит их так, что пальчики оближешь! Смотрел, как вы жевали свой пирожок неизвестно с чем, и даже чувствовал себя немножко виноватым. Обещаю – в следующий раз возьму вас с собой, хотя бы пообедаете по-людски. Вот гад самоуверенный! Бессовестно пялится куда ни попадя, да ещё позволяет себе обидные реплики! Запустить бы в него сейчас, ну хоть вон той вазой с нарисованными птицами, но теперь он, наверное, к такому развитию событий готов – увернётся… – А с чего вы взяли, что он будет – этот "следующий раз"? – Ну, зачем-то же вы ко мне пришли... неужели только о здоровье спросить? – По-моему, со здоровьем у вас уже полный порядок. Мне любопытно было узнать, где вы живёте. Вы знаете о нас почти всё, а сами ничего не рассказываете – не очень-то честно… Намедни, вон, по крышам вагонов скакали, будто кузнечик. Да ещё этот страшный человек с пистолетом... Хотите сказать – обычное дело? – ноздри породистого японского носа раздувались, похоже, он принюхивался... к ней? Какая гадость! – О себе? Извольте, могу и рассказать. Начать с того, что я хочу вас, а я всегда получаю то, что хочу. Устраивает такой вариант? – Ой-ой, уже боюсь! Вы всегда запугиваете женщин перед тем, как затащить их в постель? Должно быть, ужасно скучно – каждый раз одно и то же, или у вас по-другому не получается? – Николь твёрдо решила не давать негодяю спуску – пусть обломает об неё свои ядовитые зубы. – Если боитесь – можете уходить. – Вот ещё, хочу посмотреть, как вы будете отдуваться за свои слова. Хвалиться – дело нетрудное, как известно... – Да бросьте! Я же вижу, что боитесь. Боитесь узнать, что такое настоящая страсть в постели. А пуще того – что помрёте, так никогда этого и не узнав. Вряд ли ваша дипломатическая мумия способна шевелить хоть чем-нибудь кроме мозгов! Прав я? В ответ гостья чихнула так звонко, что оба поневоле рассмеялись. Тут только стало заметно, что губы её дрожат. Может, и от возмущения, конечно, но скорее всего – от холода. Пока продолжалась пикировка, она совсем замёрзла, бедняжка, стоять на прохладном полу – нахохлилась, как воробышек, и переступает с ноги на ногу. Дольше медлить не стал. Подхватил на руки испуганно пискнувшую женщину и понёс в спальню. Сидя на краешке массивной кровати, занимавшей добрую половину комнаты, Николь с осторожным интересом разглядывала хозяина жилища, деловито разливавшего коньяк по бокалам вместо того, чтобы набрасываться на неё, как собирался вначале. – С тех пор, как вы уехали из Цюриха, женщины потеряли для меня всякое значение, – заявил он, – по-моему, это очень плохо для здоровья. Будет справедливо, если вы поможете решить эту проблему... Вот, выпейте: не хочу, чтобы завтра вы ходили весь день, хлюпая носом и сморкались в платок, такое мало кому идёт, – глоток обжигающей жидкости с характерным запахом не сделал жизнь лучше, но хотя бы зубами можно было уже не стучать. "Чего он хочет добиться, говоря такие вещи? Думает, я его пожалею? Ах, поглядите, какой кошмар: мужчина в самом расцвете сил вынужден сидеть "на голодном пайке" – и всё от неразделённой любви. Смешно, ей-богу... Судя по всему, падение с поезда не прошло для него даром, с головой он теперь явно не дружит, а жаль", – думала она, медленно вращая бокал в пальцах. – Согрелись? Держите ещё... К тому моменту, когда Николь осознала, что одинокий пирожок в обед – неподходящая компания для трёх бокалов коньяка, было уже поздно: мир вокруг утратил чёткие очертания и плавно покачивался, стоило шевельнуть головой. Первая попытка встать закончилась ничем, вторая принесла неожиданный результат: её слегка занесло, и вот уже не в меру гостеприимный японский подданный растерянно обнимает пьяненькую парижанку, не вполне понимая, что с ней делать дальше. Как-то по-другому представлял он себе романтический вечер... Решил действовать по старинке: пара-другая хороших поцелуев – глядишь и сгодится на что-нибудь путное. Горячие руки легли на плечи, притягивая и удерживая от резких движений. Губы легко коснулись лица раз, другой... Ловкие пальцы нащупали шпильки в волосах, выпустив на свободу золотистые волны живого шёлка. Ну вот, так гораздо лучше, давно надо было... Он не торопился, словно ждал чего-то. Может, ожидал, что она остановит его, как в прошлый раз. Может быть, даже снова захочет ударить. Вместо этого, ощутил гибкое тело, которое прильнуло к нему, и тонкие руки, захлестнувшие шею. Она прижималась всё сильнее по мере того, как поцелуи становились более настойчивыми, и скоро уже дышать стало трудно, захотелось выбраться из сковывающей иностранной одежды, и её тоже вытряхнуть из надоевшего за день платья. От этого горошка уже в глазах рябит. "Удивительно, – думала Николь, ставшая вдруг такой решительной, что аж самой страшно, – оказывается, изменить мужу совсем нетрудно... Никаких сожалений, никакой внутренней борьбы... Наверное, не стоило пить так много, хотя вряд ли тогда вообще что-нибудь случилось бы. Максимум – разбитая ваза и огромная лужа на паркете". Зато теперь всё развивается так интересно: каких-то полчаса назад они вышли из метро, и вот уже "азиатский змей" завладевает её губами, целует глубоко и жадно, а она, крепко зажмурившись на всякий случай, вцепилась в него и прогибает спину, сходя с ума от желания. Неожиданно накатила волна веселья – представилось лошадиное лицо лучшей подруги, Софи, если бы та узнала случайно, на что может быть способна благоразумная Николь, собравшись всего лишь "прогуляться до кафе и обратно"... Дальше – больше: воображение рисовало уже целую толпу знакомых и не очень пучеглазых тёток и девиц, шушукающихся и тычущих в неё кружевными зонтиками. Картинка оказалась ужасно смешной, и, если бы не нужно было целоваться – она хохотала бы сейчас до слёз. – Господи, что вы нацепили на себя? Зачем всё это безобразие? У нас гораздо удобнее: дёрнул за завязку, и готово, а это... сбруя лошадиная! – потомок древнего самурайского рода сердито сопел, колупаясь в микроскопических пуговках. Зачёт по изысканному белью – последнему писку парижской моды, никак не давался, и он уже начинал терять терпение. Разумеется, ему приходилось сталкиваться с шедеврами дизайна, но прежде всё было несколько лаконичнее. Мадам Феррье предпочитала ребусы. – Ах, вам не нравится? – Николь развлекалась вовсю, наблюдая его мучения. – Ну, так я помогать вам не буду, ковыряйтесь хоть до завтра, удачи! – Нравится! – рявкнул Санада, отрываясь от утомительного занятия. – Смотреть, как вы раздеваетесь сами – нравится. Желательно быстро и молча. Если не станете помогать – оборву все ваши дурацкие рюши к чёртовой матери! Сами виноваты будете! – Ну так оставьте, как есть, – лукаво улыбнулась вредная обладательница бельевого кошмара. – Нет уж, хочу свой десерт в нормальном виде. Без упаковки, – и он в сердцах рванул завязки нижней юбки, чтобы побыстрей докопаться до пояса с чулками. Раздался жалобный треск... – Стойте! Я передумала, – Николь отлично помнила, сколько стоят её сокровища, – нате ваш десерт... И, оттолкнув нетерпеливого искателя сокровищ, принялась дрожащими пальцами расстёгивать крючки на бюстье один за другим. "Зачем тогда были все эти пуговицы спереди, если застёжка, в результате, на спине? – мысленно ругнулся резидент, снова подтаскивая несносную вредину поближе, – лицемерные гайдзинские повадки даже в этом..." Впрочем, дальше дело пошло веселее. Скорее всего, понял он, борьба с крючками и пуговицами у иностранцев является частью любовной игры. Что ж, надо попытаться и от этого странного процесса получить удовольствие, тем более, что выглядят все эти немыслимые штуки на ней очень даже... Николь с хохотом и визгом выворачивалась, отползая в дальний угол кровати. И ехала обратно на скользкой простыне, цепляясь за что попало. На ковре уже громоздилась гора из одеял и подушек. В какой-то момент последняя из них, не выдержав любовного натиска, треснула по шву, и в воздух взметнулись перья. Мягкими снежными хлопьями они укрывали всё вокруг, медленно оседая на пол. Пушинки лезли в нос, липли к разгорячённому телу. Санада ошарашенно смотрел на разгром, учинённый ими, и сам себе удивлялся. Раньше с ним такого не случалось, чтобы вот так, забывшись, предаваться любовным утехам часами до изнеможения, наплевав на дела и обязанности. Да и женщины, обыкновенно, были из тех, что знали своё место и исчезали послушно, лишь только им давали понять, что мужчина доволен и сыт на сегодня забавами, и пора оставить его в покое. Сказать такое Николь он, пожалуй, не рискнул бы. Утомлённая и растрёпанная, она вытянулась поверх вороха шёлковых простыней, лениво стряхивая с себя пух, и загадочно улыбалась, поглядывая на замученного героя. "Наверное, как-то так и выглядят ангелы..." – его познания в этой области не позволяли судить определённо, но что-то там точно было про перья. Оказывается, даже прожив столько лет в браке, можно умудриться сделать ещё несколько презанятных открытий, точнее – четыре. Три больших и одно поменьше. Во-первых, мужчины бывают разными настолько, что даже сравнивать их не стоит. Тот, что находится с ней сейчас в одной комнате – быстр и вынослив, его поджарое тело подобно взведённой стальной пружине, если взять такую в руки – может быть опасно. Во-вторых, в постели может быть по-настоящему весело. В детстве их с сестрёнкой по воскресеньям водили в церковь, и там она лепетала что-то про съеденные до обеда конфеты и украденные у отца со стола карандаши. Пожалуй, соберись она сейчас исповедаться, кюре долго потом не смог бы покинуть свою кабинку, во избежание насмешек по поводу особенностей силуэта. В-третьих – ей недостаточно одного раза. Их будет столько, сколько сможет подарить мужчина. И Санада в этом смысле весьма щедр. А ещё он внимательный и чуткий, и умеет понять, чего женщина хочет именно сейчас. И наконец, приятно было обнаружить, что этот необычный человек боится щекотки, как и все. И можно запросто вывести его из строя, всего лишь проведя по бокам острыми ноготками. Незаметно подкрался вечер, макушки деревьев в окнах уже подсвечены фонарями и кажутся золотыми. Небо приобрело чудесный фиолетовый оттенок, и смотрелось это так, словно Париж накрыли огромным атласным покрывалом, сквозь которое просвечивают далёкие лампочки звёзд. "Поздно уже, – подумалось ему, – а она так ничего и не ела..." Поднялся и, мысленно ругая себя за жестокость и эгоизм, прошлёпал на кухню в чём был, поискать вина, хлеба и копчёного угря, принесённых с утра кухаркой. "Смешной," – сказала себе мадам Феррье, завидев в дверях абсолютно голого японца с подносом в руках. Еды было столько, словно им предстояло провести в этой кровати весь остаток месяца. "Заботливый..." – поправилась она, когда в руки ей сунули аккуратно намазанный маслом кусок багета с ломтиками угря и помидором кружочками. – Муж искать не будет? – неожиданно спросил он. Она пожала плечами и промычала что-то с набитым ртом. Хозяин кивнул и приступил к изготовлению следующего бутерброда. Когда от угря уже почти ничего не осталось, а Николь начала сладко позёвывать, Санада вдруг вспомнил, зачем приехал в Париж. – Послушайте, – начал он, пристально глядя на неё, – мне надо вам сказать... уезжайте из города. А лучше вообще из Франции. В ту же Швейцарию или в Америку. Пока ещё есть время. – Шутите? Мы не можем так запросто мотаться туда-сюда, у Андре работа и... – Да нет же, – он нетерпеливо дёрнул плечом, – я для этого приехал сюда – поговорить с вами. Убедите мужа уехать, слышите? Потом будет поздно. Вы не представляете себе, что такое война. Тысячи людей побегут во все стороны, как тараканы. Они будут готовы перегрызть друг другу глотку, отдать любые деньги за место на судне, отплывающем на запад. Прошу вас, уезжайте сейчас. Я знаю, о чём говорю, поверьте. – Ерунда! Спорим, всё закончится в Бельгии? У нас сильная армия, у нас Линия Мажино, в конце концов. – Не говорите глупостей, эти ваши "пукалки" никого не остановят. Так, видимость одна. Немцы войдут в Париж и случится это гораздо быстрее, чем вы думаете. Она с тревогой посмотрела на сидящего напротив "змея". Говорил он так убеждённо, что нехорошие предчувствия, мучившие её уже долгое время, вновь зашевелились, грозя превратиться в панику. – Посмотрим, но думаю, вы ошибаетесь. Андре был бы в курсе, если бы... – Ладно. Не буду пугать вас без толку. Просто пообещайте подумать над моими словами. Мне бы очень хотелось, чтобы с вами всё было в порядке, – сказал он, с серьёзным видом коснувшись её лба губами, и вышел, чтобы вызвать такси. Она кивнула задумчиво и, потянувшись за чулком, висящим на спинке кровати, подобно сброшенной змеиной коже, стала одеваться. Нехорошо, если Андре придётся искать её. Одно дело – слегка задержаться где-нибудь, и совсем другое – вернуться домой под утро. Порядочные женщины так не поступают. Николь никак не могла найти свою шляпку. Наконец, она заметила её за креслом – должно быть, упала, когда Санада вытащил шпильки. Рядом лежал и сброшенный второпях серый пиджак, и шёлковый шейный платок. Подобрав одежду, Николь хотела уже повесить её на кресло, но взгляд её упал на маленькую записную книжку в кожаном переплёте, выпавшую из внутреннего кармана пиджака. "Интересно, – подумала она, – какими буквами он пишет? Наверное, этими странными иероглифами, которые совершенно невозможно выучить – так их много. Говорят даже, что несколько тысяч!" Однако, сунув в книжку любопытный нос, она не обнаружила там ни единого иероглифа. Записей было мало, и, в основном, это были номера телефонов, а также какие-то, бессмысленные на первый взгляд, буквы и даты. На первой же странице в углу была довольно похоже нарисована стрекоза. Ниже располагался столбик цифр, некоторые были подчёркнуты. Николь протянула руку, чтобы положить книжку обратно в карман, но вместо этого опять раскрыла её в самом начале, зацепившись взглядом за уголок бумаги, выглядывающий из-под неплотно приклеенного муарового форзаца. Колупнула ногтем, подцепила, и аккуратно извлекла на свет божий полоску целлулоида, похожую на фотоплёнку, только очень маленькую, какой она никогда прежде не видела, и кусочек тонкой бумаги, заполненный крошечными циферками. Где-то скрипнула дверь. Ещё не осознавая до конца значение и ценность своей находки, Николь торопливо сунула плёнку и записку в карман жакета и пошла к выходу. Сердце колотилось как бешеное, комом поступив к горлу. Что там, на этих снимках? Неужто государственная тайна, совсем как в каком-нибудь бульварном романе? Никогда ещё ей не приходилось красть... Что, если всё раскроется? Врать и притворяться она тоже не слишком сильна. В голове сразу сложилась картинка – Санада с острым мясным ножом в руке гонится за ней по лестнице. Чушь, конечно, не будет же он убивать её у себя дома. Просто треснет по голове чем-нибудь и отвезёт в лес на своей здоровенной машине. Туда таких неловких дурочек с десяток запихнуть можно. Всё встало вдруг на свои места: его интерес к делам мужа, стремление завязать отношения с политиками и бесконечные деловые поездки то туда, то сюда. Она и раньше ломала голову, что же у этого человека за бизнес такой интересный, что ему на месте не сидится. Теперь, разумеется, понятно, что он делал на крыше вагона, и почему тот человек непременно хотел убить его. Должно быть он и сам такой же, бог знает, сколько трупов на его совести. Стоило большого труда взять себя в руки и, садясь в такси, пожелать своему недавнему любовнику спокойной ночи. Николь показалось, что выглядел он не совсем обычно, что-то неуловимо изменилось, похоже, японец был счастлив, хотя, кто его знает, как выглядит "японское счастье"? Она ещё не решила, как поступит со своей злополучной находкой. Возможно, для собственной безопасности следовало оставить всё на своих местах, но с учётом последних событий это было бы неправильно: вдруг на этой плёнке что-нибудь ужасно важное, из-за чего могут пострадать, а то и погибнуть, люди? Пока ехала – прикидывала так и эдак. Выходило, что лучше всего будет немедленно показать украденные вещи Андре – уж он-то наверняка разберётся и сможет сделать всё как надо. В деловых и человеческих качествах мужа Николь не сомневалась. Он зануда, конечно, но добрый и порядочный человек... не такой, как Санада... "Что же я натворила! Глупая, глупая курица! – сейчас Николь готова была съесть себя живьём, – никогда больше не буду с ним видеться! Пусть хоть что сделает!". Воображение тут же услужливо подбросило пару "кадров" из спальни в доме с башенкой, от которых щёки полыхнули румянцем, а ладони моментально вспотели. Всё же, это было так необычно и волнующе! А может, он не такое уж и чудовище. Что будет с ним теперь, когда он обнаружит пропажу? Возненавидит её? Захочет отомстить? Наверняка, ему светят большие неприятности. Интересно, на кого он работает? Вопросам не было конца... – Я не смогла разобрать, что там такое – слишком мелко, но мне кажется, что это может быть что-то очень важное. Андре внимательно смотрел на жену и не узнавал её. С каких это пор, интересно, она бродит вечерами неизвестно где, принося домой такие опасные вещи? Судя по всему, далось ей это нелегко – вон как пальцы дрожат, нервно комкая подол домашнего платья. – Сейчас поглядим, – он достал лупу и зажёг настольную лампу, – какие-то схемы, чертежи, написано по-немецки. Клапаны... похоже, какой-то двигатель... не совсем понимаю, я не инженер, но зато я точно знаю, кому это следует показать. Николь, думаю, ты молодец. Ты сделала правильный выбор... – Не трудись, я в этом совсем не уверена. Кое-кому придётся заплатить за мой "правильный выбор", и ты понимаешь это не хуже меня. Как думаешь, на чьей стороне будут японцы? – На своей. И уж точно не на нашей, так что можешь не беспокоиться по этому поводу. Не долго ему оставаться нашим добрым приятелем в любом случае. Хорошо, – добавил он, видя закушенную губу жены, – сделаю, что смогу, обещаю. Разумеется, он не поверил в выпавшую из кармана записную книжку, которую она якобы случайно подняла, встретив знакомого на улице. Месье Феррье слишком хорошо знал собственную жену, чтобы не заметить перемену, произошедшую с ней. Она согласилась расстаться с микроплёнкой, только при условии, что Санада не пострадает от их действий, насколько это вообще возможно. Андре не хотелось думать, с чего бы такое внимание иностранному шпиону. В том, что их японский приятель – шпион, не было никаких сомнений. Собственно, он знал об этом и раньше, просто надеялся, что это знание так и не пригодится. В служебные обязанности Андре входило, в том числе, приглядывать за представителями иностранного бизнеса, которые могли быть связаны с военными и политиками. Как известно: "кому война, а кому мать родна". Вот эти-то отношения он и старался выцепить и оказаться поближе к таким людям. Всё то время, что они проводили вместе в Швейцарии, он пристально следил за новым «объектом», и не только за ним одним. Николь, разумеется, была не в курсе, ей совершенно незачем знать, что их с партнёром по гольфу взаимный интерес ничуть не противоречит профессиональной деятельности мужа. Теперь же необходимо было позаботиться о том, чтобы плёнка как можно быстрее попала к начальству. Марку тоже будет интересно взглянуть на неё, не стоит класть все яйца в одну корзину. Если он прав, и это действительно чертежи нового немецкого турбореактивного двигателя, то знать об этом следовало не только японцам. По своим убеждениям Андре был социалистом, к тому же принадлежал к сторонникам активного противодействия немецкому вторжению в Бельгию и Голландию. Если не думать о том, каким образом эта микроплёнка попала к его жене, то это была удача, на которую они даже и не надеялись. Ещё бы заставить себя об этом не думать... За ужином он то и дело поглядывал на Николь больными глазами и ковырял свою рыбу с тушёными овощами без всякого аппетита, а потом, сославшись на неотложные дела, сразу ушёл куда-то, ничего не объяснив. Человек сидел на подоконнике, вертя в пальцах запонку. Горькая усмешка кривила губы. Всего один день эти проклятые чертежи находились у него в руках. Один день! Даже это не смог сделать нормально... Не с чем теперь возвращаться домой, лишь для того, разве, чтобы выпустить себе кишки в приёмной у министра Тодзё. Вот братец удивится! Ещё никому и никогда вечер, проведённый с женщиной, не стоил так дорого. Николь... Любопытно, куда она потащит свою смертельную находку? Вряд ли ему посчастливилось встретить на своём пути новую Мату Хари, это было бы слишком даже для такого невезучего придурка. Скорее всего, добродетельная мадам Феррье принесёт микроплёнку в клювике своему мужу-зануде, а уж тот придумает как-нибудь, кому продать сей лакомый кусок подороже. Интересно, чья была инициатива? Мадам настолько любит приключения, или это её предприимчивый супруг придумал подложить благоверную под "перспективного клиента"? Противно... Гордость военной разведки, называется. Попался как любопытный тануки, и теперь из его шкуры выйдет отличная шапка. Неожиданно для себя, понял, что даже сердиться на неё по-настоящему и то не получается. Она сделала то, на что сам он никогда не решился бы. По-хорошему, впарить бы копии этих чертежей сейчас русским, для равновесия, так сказать, чтобы немцам жизнь мёдом не казалась. Уж слишком опасными оказались союзнички, к тому же фанатиков Санада не переваривал, предпочитая здравый смысл. Американцы перетопчутся – им любые секреты и так достаются рано или поздно. Лично его не устроил бы перевес ни одной из сторон, исключая, разве, родную японскую. Но владеть технологиями, чтобы войти в число лучших и быть спокойным за свою задницу, это одно, а пытаться слопать то, что проглотить не сможешь – совсем другое. Он не слишком верил в завоевание половины Евразии: удержать сейчас всё равно не получится – кишка тонка, только увязнешь. Начинать необходимо с защиты и приведения в порядок своего хозяйства... В дверь позвонили. На пороге стоял тощий подросток в замасленной робе. В руке с обгрызанными ногтями белела записка: "Простите и постарайтесь понять. Так будет лучше для всех", – значилось одним почерком. Снизу было приписано другой рукой: "Если вам когда-нибудь понадобится помощь – в мастерской Бертрана на улице Рампаль найдите Марка и закажите свечи, номер по каталогу 2647". Отпустив парнишку с чаевыми, Санада зубами вытащил из пачки сигарету и вновь угнездился на подоконнике, раздумывая, не бросить ли всё к чертям собачьим, и прямо сейчас заказать эти несчастные свечи. 🎵 I get along without you very well Diana Krall Ещё в самый первый раз, приехав сюда, я заметил, что одна из нижних досок на лестнице плохо приколочена, прогибается, скрипит и вот-вот треснет. Решил поправить – надо же как-то расплатиться за постой. Уже который день после съёмок я мчусь в домик на реке, чтобы снова увидеть Эрису. У неё временное затишье, и можно приезжать в Париж не так часто. Жак ходит злой и уставший – наверное, питается одной замороженной пиццей. На меня срываться перестал – видимо, не догадывается, где я провожу всё свободное время. Заглянул по пути в хозяйственную лавку за саморезами и заметил в углу стойку с удочками. Стало любопытно, на что местные рыбу ловят, и я подошёл поближе. Ничего особенного – так, для новичков. Хозяин уставился такими глазами, как будто у меня три ноги и антенна на макушке. Можно подумать, только французы способны кого-то из воды достать. А когда я разродился десятком французских слов – вообще в осадок выпал, правда десять евро за лицензию на день взять, всё же, не забыл. Жаль, так и не подсветил ничего стоящего. Ладно, сам выясню, как тут и что. Вот ведь – не собирался брать ничего, кроме саморезов, а вышел полностью готовым к рыбалке. Трёхметровый штекерный спиннинг нашего, естественно, производства, болтался за спиной в чехле, в руках – пакеты с разными рыбацкими приблудами, баночками с прикормом, лесками, блёснами, воблерами и прочей дребеденью, без которой никак не обойдёшься. Не забыл и резиновые сапоги. Уж не знаю, что там за рыба водится в этой речке, но теперь ей придётся со мной познакомиться... 🎵 Ryo Yoshimata – Hitokaritachi No Sekkin Тёмный коридор, по которому Лиз шла с оплывшей свечой в руке, оказался томительно длинным. Деревянные гладкие половицы поскрипывают под босыми ногами. Стены тонут во тьме, непонятно даже, какой ширины этот проход. Тусклый язычок пламени освещает лишь вытянутую перед собой руку с закатанным рукавом мужской рубашки, голубой в тонкую полоску, да кусочек пола, на который можно ступить. Странно – она не помнила у себя такой одежды, Жак тоже подобного не носил. Да и дом какой-то чужой... Только подумала так – свечка мигнула раз, другой, и погасла, оставив её один на один с темнотой и детскими страхами. Дальше пришлось двигаться ощупью. Как долго это продолжалось – сказать трудно, но постепенно мрак превратился в серый тягучий туман, в котором где-то далеко возникло светлое пятно, как будто открытая дверь или окно... Добравшись до него Лиз и правда обнаружила дверь, а точнее – раздвижные бумажные перегородки, ведущие на террасу, как в старинных японских домах. Как же они называются? Не вспомнить никак... Терраса выходит в сад. Снаружи идёт дождь, и это очень красиво. Элизабет смотрела на блестящие листья жасмина, дрожащие под тяжёлыми каплями, на потоки воды, бегущие по дорожкам, огибая потемневший от времени каменный фонарь, и ей совершенно не хотелось никуда идти, таким умиротворённым выглядело всё кругом. Время здесь не имело значения, казалось, весь остальной мир с житейскими проблемами и суетой просто не существует. Сбоку послышался едва различимый шорох – на полу среди ярких подушек расположилась смутно знакомая миниатюрная женщина в кимоно. Волосы её распущены, как у красавиц на средневековых гравюрах, и блестящим шёлком струятся по спине до самого пола. Она изящным жестом приглашает присесть рядом с собой. Сидеть на подушке не очень удобно, но возвышаться над хрупкой хозяйкой, как каланча – ещё более неловко. Лиз хотела спросить, как называется это место, но всё никак не могла решить, на каком языке стоит начать разговор. Вряд ли эта женщина её поймёт. Так и сидели молча, любуясь мокрым садом. Потом японка встрепенулась и, обратив на гостью грустный взгляд карих глаз, тихо произнесла на чистейшем французском с необычным мягким акцентом: "Верните... То, что вам так нравится, принадлежит мне. Верните, если хотите уйти отсюда домой..." И взмахнула рукой. Вышитый рукав мелькнул в воздухе и плавно опустился. Стало вдруг очень холодно, и Лиз, вздрогнув, проснулась. Судя по белёсому сумраку вокруг – часов шесть, не больше. Нахмурилась, не увидев никого рядом. Вчера в честь победы над ступенькой они устроили небольшую пирушку со свиными ребрышками на гриле, а после долго сидели на крыльце, глядя на полную луну, которая висела над водой, как приколоченная. Вино в бутылке давно закончилось, но вставать и идти за новой было ужасно лень, ведь для этого надо оторваться от любимых губ и выбраться из объятий, что само по себе почти невозможно. Где-то прерывисто жужжит катушка спиннинга, и Лиз улыбается: ему, конечно, сразу же занадобилось опробовать свои новые игрушки... Иногда Так ведёт себя, словно непослушный ребёнок, спасибо, в носу не ковыряется. Впрочем, всем на это плевать, тем более, что детство его заканчивается мгновенно, лишь доходит до дела. Тогда в игру вступает суперпрофессионал, для которого нет ничего невозможного, человек, умеющий всё, обладающий поразительной реакцией и памятью. Но ей милее всего вон тот любопытный ершистый мальчишка, что торчит сейчас на причале, закидывая блесну снова и снова в надежде вытянуть что-то потрясающее. Просто он не в курсе, что рыбы тут нет. За те несколько дней, что они живут в доме на реке вдвоём, она успела привыкнуть к его постоянному присутствию на площадке и после работы, и часто ловила себя на мысли, что не очень хорошо помнит, как было до того. Но как-то ведь было, и даже, вроде бы, не так уж плохо... "Как объяснить, – думает Лиз, – почему душа просит именно этого, чужого, в общем-то, человека?" Они и знакомы-то всего ничего, и многого друг о друге не знают, часто и вовсе не понимают друг друга, общаясь на странной смеси французского и английского. Но если его не будет рядом – чем тогда дышать? О том, что будет потом она больше не позволяла себе думать. После нескольких попыток оторвать себя от него, стало понятно, что единственно правильное решение – попытаться жить сегодняшним днём, иначе с ума сойти можно. А когда наступит страшное "потом" – тогда и будет думать, что с этим делать. Она не пыталась поговорить с мужем, даже когда они столкнулись нос к носу в коридоре студии. Он зыркнул на неё с такой обидой и неприязнью, что сразу расхотелось открывать рот. "Ну и ладно, сам виноват, нужно было уделять жене больше внимания, главное, чтобы сюда заявиться не надумал, отношения выяснять..." С причала доносится какая-то возня и приглушённое бурчание – не иначе, кое-кто с рыбами разговаривает. Вчера ночью, перед тем как заснуть, Лиз гладила его по голове тихонько, убирая чёлку со лба и шепча ласковые слова, а он только сопел, да ногой разок дрыгнул, но так и не проснулся. Полчаса спустя, осторожно, чтобы не расплескать чай из большой солнечно-апельсиновой кружки, ступая по скользким доскам, Лиз крадётся посмотреть, как там дела продвигаются, и узнать насчёт завтрака. Когда она неожиданно возникает рядом, он перестаёт крутить катушку и смотрит на неё оценивающе, скосив любопытный глаз. Словно пытается решить, нужна ли ему тут женщина, и для чего конкретно. Женщина кивает на дом и заманивает жасминовым чаем. Мужчина со вздохом сматывает леску. На самом деле, ему и правда хочется уже чего-нибудь съесть, да только гордость не велит уходить. Тем более, рыба тут есть. Мелочь нагло охотится на насекомых, пуская круги по воде прямо у него на глазах. Даже прикорм не понадобился. Стало быть, и хищные где-то тут затаились, надо только чуток удачи и терпения. Сейчас, отойдет ненадолго перекусить, а потом можно будет вернуться, и уж тогда... Мужчина и женщина стоят, обнявшись, и трутся носами, как эскимосы. Над забытой на мостках оранжевой кружкой поднимается еле заметный парок. Всё так же в обнимку они идут завтракать яичницей с беконом и помидорами, которая завлекательно пахнет на столе в компании баночек с джемом, молочника и маслёнки. Едят, поглядывая друг на друга через стол, и молчат каждый о своём. – Зря стараешься, здесь никого нет, – первой нарушает тишину Лиз, протягивая намазанную маслом половинку булочки с маком. – Рыба есть везде, – не соглашается Так, с аппетитом откусывая большую часть, – а вот люди, умеющие её добыть – действительно редкость. Булочка мешает ему говорить, приходится жевать быстрее. Получается забавно, у него даже уши шевелятся. – И ты – один из них, – смеётся Лиз. – Я лучший, – скромно ухмыляется Так. После завтрака рыбалка продолжается. Элизабет терпеливо сидит рядом с книгой, делая вид, что читает, но вместо этого внимательно наблюдает за ним. Ей нравится и то, как свистит катушка в момент броска и особенно, как напрягаются загорелые руки, делая короткий энергичный замах. И контраст бронзовой кожи с белоснежной тканью майки ей тоже ужасно симпатичен. И, конечно, ладно сидящие на пятой точке штаны. Каждый раз, как он наклоняется за чем-нибудь… ну да, отлично смотрится. А ещё приятно сознавать, что сегодня он весь принадлежит ей. Ну, и немножко рыбам, куда ж без этого. Кажется, Так догадывается о её нескромных мыслях и двигается нарочно не спеша, позволяет собой любоваться. Хвастунишка... Но вот что-то затормозило быстрое движение воблера, изображающего молоденького окушка, и леска натянулась чуть не со звоном. Человек на том конце лески мгновенно среагировал, и схватка началась. Если тащить резко, то поводок может оборваться, и щука, а это наверняка щука, уйдёт, прихватив с собой приманку. Приходится чуть уступать, чтобы потом, когда рыба перестаёт дёргать, снова начинать выбирать леску. Подняв добычу слишком близко к поверхности воды можно запросто нарваться на "свечу", когда зубастая зараза выпрыгивает из воды, широко разинув пасть, из которой вываливается наживка, оставляя наивного рыбака с носом. Но и позволять ей уйти на глубину тоже нельзя: запутает леску в корягах или траве – пиши пропало тогда. Большие щуки редко демонстрируют свою подлинную силу, скрываясь до самого конца, когда вдруг происходит рывок и в руках у незадачливого рыболова остаётся обрывок снасти. Поэтому, когда Так с трудом вздёрнул подсачек, в котором яростно билось пятнистое скользкое тело, с крепкую мужскую руку толщиной, Лиз издала победный вопль и вскинула вверх руку с маскировочной книжкой. Она так увлеклась борьбой, что забыла дышать, а на стиснутых ладошках проступили следы от ногтей. – А-а?! Я взял её! Эрису, погляди, какие зубы! Какой хвост, Эрису! Она упиралась, но я взял её! Я победил! – он торжествующе потрясал пёстрой рыбиной перед носом смеющейся женщины. Мокрый хвост мотался из стороны в сторону, и ей стоило большого труда не попасть под раздачу. – Ты чего разорался-то? В Японии щук нету? – Есть, но не такие. У наших глаза раскосые, – фыркнул Так. – Сама-то чего вопишь, как за задницу укушенная? – Да ну тебя! Чистить не буду, – надулась Лиз, пряча руки за спину. Она уже проходила это с дедом и возвращаться к каторжному труду не собиралась. С этими чокнутыми один раз дай слабину – сядут на шею и завалят рыбой по уши. – Нет, вы только посмотрите, люди добрые, на этот беспредел! Что за чёрствая, стервозная баба! Ты ей подарки, а она: "Не буду!" – обидно передразнил он, оттопыривая губу. Положил трофей на доски причала и, сделав неожиданный бросок вперёд, сгрёб её в охапку. – Ю-ху! Я поймал рыженькую глупую девочку и сейчас буду щекотать её и тискать, пока она не скажет, что моя рыба – самая лучшая, а ещё мне надо знать, где у неё водится кофе, а то чай с утра – это как-то не того… – Он пока не водится, его смолоть надо. – Ну, так чего стоим? Марш на кухню, мужчина ждёт! В сущности, человеку не так уж много надо. Элизабет благодарна Всевышнему даже за эту иллюзию совместной жизни. И хрен с ней, со щукой... в конце концов можно что-нибудь приготовить вместе... – Смотри, вот эти кончики сухие лучше отломить... а шкурку не снимай, она тонкая – так вкуснее будет. Когда тебя обнимают, прижав покрепче, и журчат что-то на ушко полушёпотом, положив голову на плечо – становится совершенно не важно, какие там у этой несчастной спаржи шкурки и какие кончики... Пока в своём серебряном саркофаге из фольги томится рыба, заботливо обложенная луком и картофелем – самое время заняться любовью. Кухня ничем не хуже остальных мест в доме, правда, когда с широченного, накрытого массивной доской, кухонного острова с грохотом падает миска с помытыми для салата овощами, Так по привычке оборачивается с виноватым видом – детей опасается... Лиз смеётся и возвращает его в "здесь и сейчас" проверенным методом. По радио сегодня целый день крутят какие–то легкомысленные песенки. 🎵 Le café – Так, отстань, щекотно! – Иди сюда, потанцуем... – А рыба? – А рыба пусть смотрит, ей понравится... "Покури сигару и выпей кофейку..." – доносится из приёмника. И они нарезают несколько кругов по кухне, хихикая и подпевая мультяшными голосами. – Боже, я сейчас танцую с самой красивой женщиной, которую когда-либо снимали в кино! – Так в своём репертуаре – крутит её так и эдак, не забывая ущипнуть за мягкое. Можно подумать, у этого человека не две руки, а четыре – всё задерёт и везде пролезет… – Уймись, это ты у нас живая легенда, а я просто неплохо смотрюсь в кадре, – на самом деле никто, разумеется, не хочет, чтобы он вёл себя потише. Известное дело: чем больше его гоняешь – тем упорнее пристаёт ... – Ну конечно, а "львы" и "ветки пальмовые" – это чистая случайность... – Просто Тьерри классный оператор – он и из тебя человека сделает, а у Люка хорошо получается мотивировать. – О-о! Тебя вчера не было – много потеряла. Люк такой: "Представь, что, если он тебя поймает – откусит причиндалы нафиг и левую ногу! А теперь беги!" – Он делает страшные глаза и шепчет прямо в ухо, – кусь! – А ты? – не поддаётся Лиз. Вместо ответа Так недвусмысленно вильнул бёдрами и задрал левую ногу повыше. – Нет, кроме шуток, мы бежим по вонючей жиже, и я думаю: "Если Маню догонит меня, то вложит в пендель все свои нерастраченные чувства, и тогда я буду выглядеть бледно..." – Может не надо было в среду сороконожку в трусы ему совать? – А, разведка донесла уже... – презрительно скривился искатель справедливости, – так ему и надо. Этот скунс мороженое из Starbucks жрал, а мне кусить не дал, хоть и видел, что я тоже хочу. Друг, называется. Надеюсь, он долго её вычёсывал... – Та–а–ак! – простонала Лиз, вытирая слёзы. Живот от хохота болел и в горле пересохло. – А говорят, японцы вежливые. Ты позорище нации. – Нет у нас такого титула. «Сокровище» есть, а «Позорища» – нет. Ладно, хорош закатываться, доставай мою щуку. Сквозь дверцу духовки уже вовсю просачивался аромат запечённой рыбы, дразня воображение голодной парочки. Наконец, фольга была снята, а из холодильника извлечены запотевшие бутылки с пивом… – М–м, надо же – вкусно, и тиной совсем не пахнет! Так с оскорблённым видом закатил глаза. – Эх, не ценишь ты меня совсем. А ведь я – лучшее, что было в твоей жизни, скажи? – Ты – единственное, что было в моей жизни, – тихо произнесла она и пошла накрывать на стол. Он постоял немного, теребя ухо, вздохнул и побрёл за ней. Самое главное – сделать так, чтобы каждая жемчужинка смотрелась, как живая. Мерцающая перламутровыми переливами, выпуклая и влажная, словно омытая морской водой. И взгляд ясных зелёных глаз такой, чтобы каждый думал, что это для него одного прекрасная дева вышла на берег, едва прикрытая золотом распущенных волос, и не исчезнет, если протянуть к ней руку. Сидзука отошла от мольберта и, склонив набок голову, стала разглядывать свою новую картину. Морская богиня смотрела прямо на неё, спокойно и чуточку печально, будто сожалея о чём-то своём, недоступном пониманию смертных. В задумчивости художница сунула тонкую кисточку, которой подправляла отблески света на жемчуге, в рот, и спохватилась только почувствовав запах и вкус краски. Вытерла губы ладонью и снова принялась за работу. Нужно было успеть до конца лета, в сентябре будут устраивать ежегодную выставку современной живописи – из оргкомитета уже звонили, неудобно заставлять людей ждать. Ей непременно хотелось, чтобы картина точно передала то волшебное настроение, которое захватило её целиком здесь, на острове Сими, что находится в Эгейском море у самых турецких берегов. В этих краях совсем другие краски, звуки и запахи, непохожие на Японию. И небо здесь тоже иное. Нет буйной тёмной зелени родных лесов и острых скал, врезающихся в бухты, над всем возвышаются пепельно-серые пологие горы, со склонов которых к морю весёлыми стайками спускаются домики пастельных оттенков. Сама жизнь кажется здесь веселей и проще, не надо никуда бежать и люди вокруг милы и приветливы. Джо говорит, что это из-за вина, в котором запечатано солнце. Солнечный свет везде: он запутался в ветвях оливковых деревьев вдоль дороги, висит лимонами в саду, прячется даже в ароматном кусочке домашнего сыра и хлебе с толстой золотистой корочкой, под которой скрывается настоящее сокровище – вкуснее его нет нигде больше на всём белом свете. Ну, может, только мамины дынные булочки, с ними вообще мало что может сравниться... Надо будет побаловать местных ребятишек, которые иногда приходят к Миюки слушать фортепиано. Садятся на террасе, подперев кулачками щёки, и смотрят во все глаза на маленькую иностранную бабушку, ловко перебирающую пальцами по клавишам. Миюки играет им новые песни, а они сидят тихонько, как будто всё-всё понимают. Джо, бывает, прикрикнет на них, если вдруг начинают шалить, ведь хозяйка совсем не строгая, могут и набедокурить. Дети и рисовать любят. Дзуки оставляет для них в гостиной карандаши и бумагу, и с удивлением разглядывает потом, что получилось. Малыши рисуют музыку и всё что видят вокруг. "Как-то там девочки мои..." – думает Дзуки. Девочки, правда, давно уже носят туфли на высоких каблуках и сами зарабатывают на жизнь, но это не считается. Таку, вон, тоже не самый бедный человек в Токио, и что, он от этого взрослее стал? Мысли плавно переместились в Париж. Давно бы надо проведать его, но так не хочется уезжать... да и Миюки рада, что она, наконец, приехала, когда ещё свидятся... Он выглядит здоровым и довольным, глаза блестят, даже загорел. Волосы отросли немного, ему очень идёт. В последний раз так торопился куда-то, даже кофе не допил. Таку... ему же там не скучно, у него работа, много интересных людей и каждый день что-то случается, к тому же они постоянно видятся по скайпу, когда он обедает. Чтобы жена видела, чем муж питается. Не бургеры и пицца, а нормальная горячая еда и много овощей. Этот "взрослый" человек так и норовит слопать что-нибудь несъедобное, а потом у него изжога и в животе урчит... Надо бы поехать... но покупка билета откладывается раз за разом. Завтра тоже не получится – все едут на Родос кататься. Сёрфинг там просто отличный. В Триаде лучшие волны, даже круче, чем на Гавайях. Джо давно просит научить двигаться на доске. Ходить, разворачиваться – это вовсе не легко, надо уметь балансировать и правильно выбирать момент, иначе всё закончится досадным падением и придётся разгребаться снова. Сегодня можно будет показать мужу "морскую деву", которая готова уже больше, чем наполовину, вдруг посоветует что-нибудь. Иногда он просто говорит: "незабудки другие" и она покорно идёт смотреть на незабудки, которые и правда оказываются "другими". У Таку острый глаз, и он всё подмечает. Может быть спросит, зачем она рисует "очередную женщину", а может и нет. Вроде бы ему нравится, но до конца Сидзука не уверена. Где-то тренькнул планшет. Торопливо вытирая руки, Сидзука роется в журналах, скопившихся на столе, и находит его. Таку... Машет рукой и улыбается. Вокруг какие-то люди, все скучились под навесами из плёнки, у них там дождь, что ли?.. Сегодня мы прибыли на место рано, и даже успели отснять пару сцен, как начало накрапывать. Ребята из стаффа бодро растянули тенты, стащив туда аппаратуру, народ тоже не разбредался, болтали и курили, вооружившись стаканчиками с кофе. Я всё никак не могу привыкнуть к гадкому привкусу этой непонятной жижи, но всё равно регулярно бегаю к огромным термосам, чтобы налить ещё немножко. Интересно, что они туда добавляют, чтобы сформировать зависимость? Поскольку нормального обеда в такой дождь может и не случиться, звоню Грозовой Тучке, как обычно. Раньше, когда Дзуки ждала меня дома, она частенько выкладывала в инстаграм картинки с моими любимыми соленьями, намекая, что соскучилась и хочет, чтобы я поскорее вернулся. У нас даже сложилось что-то вроде тайного языка: я храбро демонстрировал ей фото своих хулиганских фастфудных завтраков и перекусов, за которые дома мне мигом оторвали бы голову, а она заманивала меня домой вкусняшками, обещая всевозможные радости жизни. А теперь она в Греции, уплетает осьминогов на гриле и мидий в томатном соусе. И ещё эти, как их... ку–ре... клефтико. Блин, надо ж так назвать – язык сломаешь. И ни на что не намекает, даже обидно. На экране возникает нечто в бесформенной темно-синей хламиде, заляпанной краской. Нечто сопит, вертит в руках планшет, и я, наконец, вижу родное лицо с белыми отметинами на губах и подбородке. Похоже, кое-кто питается ещё и краской... "У тебя рот белый", – говорю я ей. Она удивляется и скребёт подбородок пальцем. К белым полосам добавляются сине-зелёные пятна. Дзкуки, ойкнув, выпадает из кадра и бежит наводить красоту. Я жду... "Вот я растяпа, – думает Сидзука, вытирая лицо салфеткой, – вроде, теперь всё..." И возвращается к планшету. А там уже масса всего интересного: Таку проводит экскурсию. Незнакомые люди улыбаются ей, им тоже любопытно поглазеть на японскую жену. "Таку, злодей, мог бы и предупредить, я бы что поприличнее надела..." – расстраивается Сидзука, вежливо улыбаясь в ответ. Только и остаётся – делать вид, будто на ней последний писк моды и золотая корона в придачу. Народ собрался пёстрый, все такие разные, мужчины и женщины, худые и толстые, симпатичные и не очень. Глаза разбегаются. Вот режиссёр, он кивает ей, и сразу же вновь принимается орать на высокого человека в очках, тыкая пальцем поочерёдно в монитор и собеседнику в живот. Ага, Таку объясняет, что это главный оператор и они всё время так общаются – это нормально. Вот какие-то люди столпились вокруг камеры на маленькой тележке и тоже кричат. Как он от этого устаёт, должно быть... Внезапно взгляд Сидзуки встречается с широко распахнутыми зелёными, как молодые побеги папоротника, глазами. Эта женщина... почти как на картине, волосы, правда, гораздо короче, но лицо удивительно похоже, разве что немного старше. Она тоже смотрит с изумлением. И даже с испугом, кажется. Русалочьи глаза, не мигая, следят за ней, и Дзуки вдруг вспоминается давний сон, в котором зеленоглазая женщина украла у неё Таку, заманив на свой корабль. А он, тем временем, шагает вперёд, показывая ей вагончики, автобусы и вереницу машин на обочине. А вот и Рико-чан, Таку говорил, что встретил её здесь совершенно неожиданно. Конечно, у таких "неожиданностей" случаются иногда совершенно определённые причины, но вряд ли стоит беспокоиться, девочка ещё глупышка и уж точно не во вкусе Таку. Но та, которая молча впивалась в неё глазами – совсем другое дело. Могло ли так случиться, чтобы она сама накликала беду своими картинами? Ведь не зря говорят, что мысли материальны. – Таку... – Ась? – он шуршит дождевиком, и на экране появляется задранная бровь и любопытный круглый глаз. – Чего ты? – Это... та женщина – она кто? – Актриса, играет жену французского дипломата. Боги, да какая разница, кого она там играет... – Таку... а она замужем? – ужасно задавать такие вопросы, но любопытство и тревога сильнее любого стыда. – Ну...да. Её муж тоже работает с нами, трюки ставит. Сейчас покажу его команду. И он идёт дальше, на ходу приветствуя кого-то по-французски. "Произношение, определённо стало лучше, – машинально отмечает Дзуки, – прогресс налицо." Ей демонстрируют лагерь каскадёров. Симпатичные загорелые парни машут руками, делают комплименты. Французы... Муж той актрисы в два раза больше Таку и выглядит сердитым. Это почему-то сразу успокаивает и внушает уверенность, что всё будет хорошо. Разглядев его получше, Сидзука решает, что, пожалуй, он тоже довольно симпатичный. И она ему, похоже, нравится. Большой француз перестаёт хмуриться и говорит, что "она прекрасна, и он рад познакомиться с такой очаровательной и милой женщиной". И даже любезно обещает приглядывать за её мужем, "чтобы с ним ничего не случилось". Звучит несколько угрожающе, но, наверное, это просто особенности произношения... Разговор снова сворачивает на Грецию. Таку спрашивает, как поживает картина и успевает ли она к Art Fair Tokyo. Дзуки уже не хочет показывать ему "деву", но приходится. Рано или поздно, он всё равно увидит... Молчит несколько секунд, потом говорит как-то вяло: "Отличная работа, думаю, всем понравится". И быстро меняет тему – спрашивает про Миюки и её дом, и получается ли у них что-нибудь с песнями. И его совсем не интересует, купила ли она, наконец, билет... Сидзуке хочется заплакать, но слезы сейчас погоды не сделают. – Ну давай, до связи, завтра ещё поболтаем, ладно? – говорит он торопливо, – меня уже зовут, надо бежать. – Завтра связи не будет, милый, – отвечает она, потратив оставшиеся силы на безмятежную улыбку и ласковый голос, – мы с Джо поедем на Родос посёрфить. Ты уж извини, надеюсь, тебе не будет скучно. И, пожелав хорошего дня и пообещав прислать несколько фоток "для вдохновения", она исчезает. Экран булькнул и погас, а я продолжал стоять, уставившись в телефон, как будто ждал, что кто-нибудь сейчас появится оттуда и объяснит мне, что за ерунда происходит. Картина меня просто убила: откуда она могла узнать? И что ещё за "Джо"? А, кстати, я уже не в первый раз слышу про этого Джо, мать его за ногу... Воображение услужливо подсунуло картинку: "белозубый мускулистый грек на доске мчится среди крутых волн". Бред какой-то... Хотя, может он и не грек вовсе, а, например, англичанин. Высокий и белобрысый. Дзуки упоминала как-то, что в Греции отдыхает много англичан. Всё равно бред... О чём тут говорить, вообще, это же Дзуки… Дзуки любит меня – это очевидный факт, и никаких "Джо" просто не может быть... если только... Её любовь подобна надёжной глинобитной стене, за которой можно укрыться от злых стрел и пронизывающего ветра, развести огонь и не бояться, что он потухнет. Когда она любит, то принимает тебя, как есть, что бы ты не сказал и не сделал. Будет защищать и помогать любой ценой. Но даже самые прочные стены может размыть обычный дождь, если будет идти слишком долго. Так и любовь моей Дзуки может не выдержать, столкнувшись с одиночеством и разочарованием. Они способны постепенно подтачивать веру, на которой стоит её любовь, и вот уже мощная стена оседает и расползается на глазах. Я очень не хочу этого. Раньше я каждый день старательно укреплял свою стену все новыми "камнями". Вот только сейчас упустил немного... – Так, где тебя носит? Обыскались уже! Я подхожу ближе и вижу заинтересованное лицо Люка. По-моему, он удивлён. – Обалдеть! У тебя такая жена, почему ты нам раньше её не показывал? – Мадам Кимура потрясающая, она где-нибудь снимается? – спрашивает Тьерри. – Нет. Когда-то давно... Сейчас нет. Она... дома. – Всегда подозревал, что ты гнусный тип – такую женщину дома запереть. – Она сама... Поёт иногда, рисует, цветы разводит. – Мало того, Так, ты ещё и идиот. И абсолютно её не достоин. – Я знаю. – Ладно, давай, через десять минут ждём тебя на площадке. Дождь кончился, теперь надо взять себя в руки и продолжать работать. Элизабет безуспешно пыталась попасть очередной шишкой в коробку с какими-то проводами. Светики, само собой, будут в ярости, обнаружив бардак, но не это занимало сейчас мысли мадам Дюбуа. В голове снова и снова прокручивалась одна и та же картинка: маленькая, похожая на девочку, женщина с любопытством глядит из телефона Така, и вдруг взгляд её меняется в долю секунды, наткнувшись на неё. Милая трогательная птичка на тоненьких ножках мгновенно превращается в ястреба, готового камнем упасть на добычу и разделаться с ней на глазах у изумлённой публики. Но пламя полыхнуло и тут же угасло, спряталось в глубине карих глаз под тонкими бровями. А Так пошёл дальше, показывать своей благоверной дурдом, именуемый съёмочной площадкой. На кой чёрт ему это понадобилось? Хотя, вряд ли он специально, она же сама сказала с утра, что приедет после обеда. Но так соскучилась, что не стала ждать. Вот и получился сюрприз... Не мог же он прервать разговор с женой только потому, что она подошла внезапно. Как там сказала его жена в том странном сне: "Верните, что вам не принадлежит..." Нет уж, пусть теперь он сам решает, а Лиз так просто не напугаешь... – Спина болит, а теперь, вот, и голова тоже... У тебя, случайно, ничего от головы нету? – ужасный день подходил к концу. Обычно я люблю всякую "движуху", поездки на натуру и съёмки трюковых сцен, но сегодня просто не мог дождаться команды "Стоп!", казалось, дублям не будет конца. Рико тоже была измучена, но из последних сил улыбалась мне приветливо и даже чаю с какими-то синими лепестками сушёными налила. – Вы просто устали. Ложитесь вон туда, массаж сделаю, хотите? – разумеется, я хотел и с облегчением растянулся на крошечной кушетке, притулившейся в углу гримвагена, пристроив ноги на стул. Чувствовал себя при этом последней свиньёй, а ещё – куском липкого безвольного теста. Девочка еле на ногах стоит, а я не нашёл в себе сил сказать ей, чтобы домой шла. "Смешной он всё-таки, мой Кимура-сан, – подумала Рико, втирая в ладони крем, – хотел ведь отказаться, даже рот открыл, а не смог. Уж очень он это дело любит, не потому ли, что у неё хорошо получается? Когда спина болит, то самый нужный человек для него – Рико. И получается, что она лучше любой француженки, да и японки, если честно, ей в подмётки не годятся. Вот сейчас возьмёт и сделает так, чтобы ему стало хорошо. Боль уйдёт, тело снова станет лёгким и сильным. Сегодня он будет спать сладко-сладко, как ребёнок." Рико, не торопясь, начала понемногу разминать напряжённые мышцы, растирая и похлопывая, а то и пощипывая. Шеф морщился, шипел, но лежал послушно, положив руки под голову. Постепенно кожа под её руками разогрелась, спина расслабилась. Его тело привыкло к её рукам. Ещё дома она частенько заботилась о нём подобным образом и знала, пожалуй, лучше всех каждый миллиметр этого тела за малым исключением. Вон крошечная родинка на шее сзади – очень красиво. Вот тонкий шрам на предплечье – это он на байке навернулся в дождь, а потом ругался на неё, когда она меняла ему повязку, отдирая один пластырь и наклеивая другой. Такие слова даже Кейсукэ себе не позволяет, но это не важно, Рико любит его любого. Когда случаются синяки и ссадины на съёмках, ей хочется целовать больное место, пока не заживёт, но максимум, что ей позволено – просто подуть, как делают мамы всех детей на свете. И она дует, мысленно шепча молитву. И всё проходит на удивление быстро. Он говорит: "...заживает, как на собаке...", но это не совсем так. Просто Рико очень надо, чтобы он был здоров и счастлив. Она точно знает – Бог создал его для всех. Он сотворил это тело, вдохнул в него душу для того, наверное, чтобы люди видели, каким можно и должно стать. Иногда, правда, голова пытается всё усложнять, но душу не обманешь – она быстро разбирается что к чему, и в итоге всё получается, как надо. Он похудел... С такой жизни это немудрено, её любимые трогательно-острые косточки на плечах так и торчат. Ещё есть ямочки на пояснице, считается, что они говорят о чувственности человека. Рико с этим абсолютно согласна. Очень ей нравятся эти ямочки. Не каждому позволено прикасаться к нему – Рико заслужила. Жаль, только, удаётся нечасто. Шеф любит массаж, но у него вечно не хватает времени на себя, разве что, как сейчас, совсем невмоготу станет. Мельком взглянув в лицо "пациенту", девушка с удивлением обнаружила, что тот преспокойно спит и даже улыбается во сне чему-то. Пришлось оставить его в покое, накрыв пледом, и сидеть рядышком, чтобы случайно не свалился, если вертеться начнёт. Ну сколько можно ждать? Обещал же – закончит работу и сразу домой... И вот теперь восхитительное жаркое, приготовленное ею, остывает самым бессовестным образом. Впрочем, кого она обманывает – домом это место для него никогда не было и не будет. Пожалуй, теперь она начинает понимать ту крошечную японку: очень неприятно понять однажды, что больше всего на свете твой мужчина любит не тебя, а сцену и съёмки в экшн-эпизодах. С тех пор, как стало известно о скором приезде мадам Кимуры, она места себе не находит. Как будто сделала что-то ужасное и теперь боится, что её накажут. Иногда Лиз думает, что было бы здорово, если бы самолёт из Греции вообще не долетел, исчезнув где-нибудь над морем, и тогда она оставила бы Така себе... И тут же одёргивает себя, ругая за недостойные мысли. И всё же... случается всякое – никогда нельзя отказываться от мечты, даже если шансов на её осуществление почти нет. В заднем кармане внезапно оживает телефон, его назойливое жужжание требует немедленной реакции, но это всего лишь Жак. Нарочито ровным тоном интересуется, как у неё дела, и не надо ли чего. Чика в порядке, но скучает. Цветы поливаются вовремя, и нет, грязью никто не зарос, даже бельё меняет. "До чего вредный тип, – усмехается Лиз, – хоть бы раз психанул по-настоящему, так нет – будет её бесить своим спокойствием, даже если внутри его рвёт на части." Это всегда было так, и ничто не заставит его измениться. Чем больше его что-то задевает, тем меньше эмоций на лице. "Интересно, поймай он нас здесь на горячем – небось просто кивнул бы молча и дверь за собой аккуратно прикрыл, а на следующий день Така нашли бы с оторванной башкой..." Она представила себе мужа, который, закончив разговор, с размаху швыряет телефон в стену. Или на кухне что-нибудь расколотит. Вполне в его духе – страдает всегда посуда, но без свидетелей, публика ему не нужна. В такие моменты ей хотелось одеть ему на уши, ну, например, корзину для белья, просто чтобы посмотреть, что будет, и в то же время жалко его, дурачину старого. Любой стресс надолго выбивает его из колеи, отсюда и вечные проблемы с желудком. Если б не Так – вряд ли она смогла бы оставить мужа, понимая, каково ему будет одному. Проснулся от гневного шёпота Рико: – Нельзя! Извините, никак нельзя! Бессон-сэнсэй, ну правда, только же заснул человек! – Всё, всё, уже ушёл. Тоже мне, сикарашка сторожевая. Мне стало интересно, что за сикарашка такая – пришлось открыть глаза. Люк среагировал моментально, и вот мы уже едем куда-то выпить по маленькой. Хозяйка бара, куда меня притащили, скучает, придавив стойку увесистой грудью. Четверо её клиентов уже собираются уходить и, застряв в дверях, долго прощаются, при этом трое пытаются удерживать четвёртого вертикально, что, впрочем, им не слишком удаётся. Мы протискиваемся внутрь, хозяйка немного оживляется, увидев Люка. На меня глядит с любопытством, как на говорящего кота, но мне плевать. Всё, что мне сейчас нужно – это стакан пива и чего-нибудь мясного и горячего, чтобы утолить голод. К счастью, и то и другое у неё имеется, и весьма неплохого качества. Спустя каких-то полчаса жизнь уже не кажется мне фильмом о тараканьих бегах в дождливую ночь, я даже готов, пожалуй, досмотреть это кино до конца. – Но согласись, я и так уделяю тебе и Санаде достаточно внимания. Ты и без моей помощи чудесно умеешь тянуть одеяло на себя. Чего тебе ещё надо? – Затащив полусонного японца в любимое заведение Люк меньше всего ожидал, что его начнут обрабатывать насчет внесения правок в сценарий. По сравнению с первоначальным вариантом он и так уже претерпел значительные изменения, но кое-кому всё равно было мало. Так, ухватившись за возможность ещё раз повернуть всё по-своему, быстренько проснулся, и уже готов был спорить до хрипоты, отстаивая свою точку зрения. – Мне нужно, чтобы ты добавил кое-что... Пожалуйста, Люк, иначе как смогу я сделать то, что всегда хотел? Актёр существо бесправное – делает что скажут. Он может выжить в этом мире только перетягивая на себя камеру, чтобы одним хотелось его показывать, а другим невозможно было не смотреть. Вот и дай мне возможность отработать до конца… Бессон скрипнул зубами. Опять – двадцать пять! Этот упрямый тип так и норовит каждый раз всучить ему собственные идеи, как будто у режиссёра своих не хватает. Такой подход к делу одновременно и восхищал Люка, и вызывал непреодолимое желание свернуть настырному японцу шею во время очередного раунда "переговоров". – Ну правда, Люк, ты же не отдашь Санаду немцам? – Вообще-то он меня уже так достал, что я готов его на Луну отправить, не то, что к немцам. Опять же, как я по-другому его домой верну? – А зачем? Объясни мне, что может ждать его там, кроме смерти? Человек семью опозорил, к тому же, он для них навсегда "американец", в лучшем случае – на передовую, а на это у тебя денег нет. А я тебе предлагаю нормальный вариант, даже дописывать много не придётся. Ну в самом деле, Люк, будь человеком! – В моём случае, это слишком большая роскошь, не уверен, что смогу её себе позволить, – на самом деле, его ужасно забавляла та страсть, с которой Кимура проталкивал свои интересы. Когда ему надо, он мёртвого уговорить может на что угодно. Вот уж и правда, человек сдаваться не умеет... – К тому же это выгодно… Ты только представь себе: два миллиарда китайцев, Люк, и все они будут твои со всеми потрохами. С моей помощью, конечно. – Да что ты! А меня, по-твоему, китайцы не знают? – Не смеши. Знать и любить – совершенно разные вещи. В этом он прав, конечно. Стоит только взглянуть на запись любого концерта, чтобы убедиться – публика его любит. Иногда это принимает какие-то совсем уж пугающие формы, но тем не менее... Люк покачал головой и отправил в рот следующий кусочек стейка. В сочетании с мальбеком 2018 года он был настолько хорош, что даже настойчивые попытки импортной звезды сохранить своего персонажа живым и здоровым не могли ничего испортить. Тем более, что переписывать сейчас было бы уже просто глупо… – Отвянь, родной. Бюджет не резиновый, и съёмочные дни из воздуха не возьмутся. Или ты или Клеман, двоих мне не потянуть. – Я обойдусь тебе дешевле! – Так, при всём уважении… ты умеешь тянуть из меня деньги, как ни одна женщина не в состоянии. В прошлый раз вы с Жаком убедили меня, что драться лучше всего в вагоне-ресторане. А у нашего продюсера потом случился сердечный приступ. – Это для пользы дела. Твой фильм от этого только лучше будет. – Не надо пялиться на меня, как Бэмби – в твоём возрасте это как-то... к тому же на меня это не действует. Мне виднее, от чего мой фильм станет лучше, а от чего – нет. Я ещё понимаю, когда Лиз пытается... – А она пытается? – О, и ещё как! Хитрющая мадам Дюбуа намедни припёрлась ко мне с темпурой в кастрюльке. Твоя школа? – Я тут ни при чем, мамой клянусь. И чего хотела мадам Дюбуа? – Известно, чего – жить в моей картине долго и счастливо. А ещё поцелуев, свадебное платье, флёрдоранж и ребёнка! – Люк закатил глаза, как будто делать этого ребёнка предстояло непосредственно ему. – Чьего ребёнка? – осторожно поинтересовался Кимура. Судя по всему, с ним матримониальные планы пока никто не обсуждал. – А не важно! Просто Лиз решила меня доконать на пару с тобой! Я уже ненавижу вас обоих! И себя заодно, за то, что позволил вам прочитать сценарий до конца. Жалею, что влип во всё это дерьмовое дерьмо! Надо было снимать драму из жизни микробов – они, по крайней мере, молчат! – И как, будет ребёнок? – Нет у меня в смете младенцев, отвали! Вечером, собираясь принять душ, чтобы смыть усталость, я вертелся перед зеркалом – пытался разглядеть свежий синяк, поставленный этим утром, когда мы отрабатывали очередную серию приёмов. От дождя листья на земле были скользкие и, спускаясь в овраг, я как следует приложился об корягу пятой точкой. Если не считать бордового пятна размером с авокадо, то задница – хоть куда, по крайней мере, Эрису всё устраивает. Вот только лицо в зеркале над этим седалищем было совсем не моё... На меня смотрел человек, у которого никогда не было электрической зубной щётки, зато проблем хоть отбавляй. "Ну, что смотришь?.. Как же нам быть с тобой дальше? Надо как-то спасать тебя, что ли..." – худое лицо с хищным носом исказила презрительная гримаса, как будто это я виноват в том, что с ним происходит. "Знаешь, что... ты, главное, не сдавайся и всё наладится, а уж я постараюсь, сделаю, что смогу. А вернусь домой – обязательно схожу в Ясукуни, помолюсь за тебя..." Серьёзные глаза вдруг затуманились печалью, мне показалось, что он едва заметно покачал головой. "Эй, погоди раскисать, мы что-нибудь придумаем!" – захотелось мне крикнуть, но тут в дверь постучали, и голос Эрису поинтересовался, какого чёрта я торчу в ванной вместо того, чтобы идти ужинать. Когда снова посмотрел в зеркало – увидел прежнего Таку, который собирается решать чужие проблемы, не зная при этом, что делать со своими собственными. На следующий день Люк неожиданно надумал сдаваться: – Ладно, предположим, я соглашусь. Тогда, может, твой Санада убьёт Андре? Помозгуем как следует, придумаем повод и средства… И тогда мы, возможно, не выбьемся из графика. Клеман, понятное дело, закатит истерику, но это проще, чем с тобой бодаться. – Нет, думаю это не верно, Санада не стал бы так поступать! – Вообще-то это я его придумал. И как ему поступать решать буду тоже я. Это мой фильм и мой сценарий, если ты не заметил... – похоже, босс начинает заводиться: лицо покраснело и пальцы вцепились в ремешок рации. А он азартный, и на этом можно сыграть. – Извини, но мне лучше знать, что чувствует человек, который сейчас живёт в моей голове! – Так, уймись, ради бога, иначе я побью тебя! Я, конечно, сам дурак – посадил тебя себе на шею. Надо было сделать главным героем Андре, как планировалось вначале. – И что заставило тебя изменить решение? – Подумал, что бабам ты понравишься больше, чем Клеман, а это принесёт нам прибыль. Я посмотрел на "конкурента за женское внимание", как раз вылезающего из маленького серого "Фольксвагена". "Интересно, почему такой высокий человек выбрал машину, в которой ему приходится сидеть, согнувшись в три погибели? Это что-то психологическое, или просто бабла не хватило?" – Эрик Клеман, действительно, сильно от меня отличался. Блондин с острым носом и голубыми глазами. Мы почти не пересекались вне съёмок, но я знал, что у него двое сыновей и шестеро кошек. А ещё он сломал ногу в прошлом году, катаясь на сноуборде. Обычное дело. А теперь вот, ему скажут, что роль сократили и со следующей недели он может быть свободен. Ну, конечно, компенсацию получит и всё такое, но это совсем не то. Когда у меня сцены вырезают – это всё равно, как выстрел в спину получить. Лучше бы просто не заплатили... И выходит, что я невольно стал причиной такого безобразия. Жалко, что по-другому договориться не судьба – Люк упёрся и ни в какую, но его тоже можно понять – на режиссёра давят все, кому не лень. Невозможно снять то, что ты действительно хочешь, и при этом всем угодить. – Хорошо, давай так: завтра я смогу представить тебе внятный план действий по спасению моего Санады малой кровью и, если тебе не зайдёт – мы больше к этому не возвращаемся. Но если моя идея понравится – я хочу участвовать в разработке сюжетной линии до конца, идёт? Вместо ответа Люк широко ухмыльнулся и покрутил сосискообразным пальцем у виска. «Ага, надеется, что я сдуюсь и ему не придётся больше со мной препираться из-за судьбы Санады. Как же, как же…» Завтра будем снимать в новой декорации. Я стоял посреди полутёмной, убого обставленной комнаты с крошечным окошком под самым потолком. Кровать, да стол с парой ободранных стульев – вот и вся мебель. Ещё старый шкаф, притаившийся в углу, его я поначалу и не заметил. Тусклое зеркало в дверце чуть добавляет света этому унылому помещению. Не думал, что в природе существует столько оттенков серого... Мне, такому, как сейчас, в довоенном костюме цвета маренго и шляпе с мягкими полями, очень подходит это место. Художникам удалось сделать всё очень правдоподобно – отличная работа, теперь я знаю, с каким настроением приходить утром в студию. Скрипнула половица – едва заметное движение за спиной. Эрису... подкралась тихонько, и заглядывает через плечо с ехидной улыбкой. Не то, чтоб я был ей совсем не рад – просто хотелось побыть немного в тишине, обжиться здесь, настроиться. Завтра на это времени уже не будет. – Прячешься? – шепчет она мне в самое ухо, сдвигая шляпу на нос. – Присматриваюсь... – отвечаю я и, приобняв слегка, ставлю её рядом с собой перед зеркалом. Теперь картинка полная: мужчина и женщина из того времени. Он живёт тут с недавних пор, злой и уставший, потерявший веру в себя. Она забрела случайно – об этом говорит шёлковое нежно-лиловое платье и светлые перчатки, нервно сжатые в руке. Носок изящной туфельки нетерпеливо постукивает по полу, гостья явно желает уйти отсюда поскорее. – А знаешь, зачем ты ввязался в эту канитель с фильмом Люка? Чтобы иметь возможность каждый день таскаться в этих ужасных шляпах, я угадала? – Эрису ныряет под поля, игриво целуя меня в нос. Приходится отвечать, устоять против такого предложения почти невозможно. А она уже идёт дальше, щекотно забираясь пальчиками под рубашку, царапает кожу... – Эта пуговица мне не нравится, дай-ка... и эта, и эта тоже... – Эрису, с ума сошла? Сейчас кто-нибудь придёт, а мы тут... – от этой мысли стало вдруг весело и немного жарко. – А что "мы тут"? Скажем, что я делаю тебе искусственное дыхание! – Стоя?! – Вот зануда, можешь лечь, если хочешь... – Эрису! – как-то незаметно перламутровые пуговки на её платье тоже начали расстёгиваться... едва смог остановиться, чтобы тут же почувствовать горячую ладошку у себя за поясом. – Чего надулся? Или кто-то сегодня макарошек переел? Везёт тебе – можешь лопать сколько угодно, всё равно не отложится, – заговаривает мне зубы, а сама коварно пробирается дальше. Мурашки веером разбежались по спине... Чтобы как-то отвлечь её внимание, не нашёл ничего лучше хорошего поцелуя, так, чтобы сердце в пятки ухнуло и дышать стало нечем. Плохая идея, только сам завёлся пуще прежнего. – Пойдём отсюда, забьёмся куда-нибудь, где не найдут, не могу больше... – опоздали, судя по шуму и топоту, к нам движется целая толпа монтировщиков. Сейчас врубят освещение, а мы тут... со всеми своими пуговицами, как два подростка... – Давай сюда, – тянет меня за рукав Эрису. В шкафу, куда мы еле втиснулись вдвоём, пахнет пылью и деревом. Люди, заполнившие "комнату" что-то измеряют, прикидывают, переговариваясь друг с другом. – Что делать будем? – спрашиваю зачем-то, хотя и так понятно: будем сидеть в шкафу. Вместо ответа она прижимается ко мне всем телом, обвивает руками шею, когда пытаюсь увернуться. – Уже не хочешь? – Хочу! Но не здесь... А у неё пояс с чулками под платьем... кружевной такой... это правильно, мне нравится. – Какой ты... contradictoire... Наверное, французы специально придумали букву "р", чтобы у всех остальных крышу сносило... – Это что? Не помню такого слова. – Пр-р-ротиворечивый, – выдыхает она мне прямо в губы и тут же тихонько хрюкает со смеху. – Ты чего? – У тебя такие глаза в темноте! Светятся! Как в том анекдоте... потом расскажу. А хороши мы будем, если кто-нибудь сейчас надумает шкаф открыть, или мы сами, не дай бог, из него вывалимся... прославимся задолго до релиза. Тем временем, люди из стаффа закончили свою бурную деятельность и опять наступила тишина. Осторожно приоткрыв дверцу и никого не обнаружив, мы выбрались из убежища и теперь таращились друг на друга, оба взмокшие и лохматые, в истерзанной одежде, как будто в чехарду на перемене играли. – Плоховато ты французский учил, – сказала она вдруг. – Неправда, я всю зиму честно занимался с преподавателем, – обидно слышать такое после стольких-то мучений. – Ну и как? Понравился преподаватель, которым ты "занимался"? – передразнила Эрису с язвительной усмешкой. – Нет. Он лысый, – мне надоело здесь торчать, тем более, хотелось бы закончить начатое, но в более мирной обстановке. – Эрису, а давай сегодня устроим свидание по всей форме? Ты расфуфыришься как следует, я заеду за тобой, как полагается. Поужинаем в хорошем месте, выпьем по бокальчику, а потом... тебе понравится, обещаю. И ... чулки вот эти оставь, пожалуй, я в темноте не разглядел. Она хихикнула и, ласково чмокнув меня в ухо, умчалась переодеваться. Всё же, к её характеру все эти рюшечки не слишком идут... Вспомнил, что обещал позвонить Дзуки, они хотели показать мне одну мелодию. Набрал и меня на полчаса отдали Миюки, которая без конца удивлялась, какой я теперь "дрищеватый мальчишка", и хотела знать про Париж и про съёмки, и чтоб со всеми подробностями. Заставила показать ей студию и всё повторяла, как она рада, наконец, говорить на родном языке с родными людьми. Под конец взяла с меня слово, что заеду к ней потому, что "такого моря даже дома нет". Потом села за фортепиано, и я имел честь первым услышать новую песню, законченную только вчера. Пронзительная баллада про лодку, затерявшуюся в море и спасительный свет маяка, который никак не мог до неё дотянуться. Если я буду хорошо себя вести, возможно, мне позволят спеть её на следующем концерте. Ещё бы быть уверенным, что он будет... Дзуки, получив меня обратно, с восторгом стала рассказывать про Родос, и как они с Джо... Опять. Сколько можно? Она думает, это нормально? И что я должен?.. – Знаешь, я рад, что тебе там так здорово. Тогда, может, останешься ещё ненадолго? – я знаю, что это опасная черта, к которой не стоит даже приближаться, но что-то внутри требует хорошей ссоры. И так уже долго копится, того и гляди, рванёт. – Правда? Ты в самом деле не против? Тогда, пожалуй, я обрадую Миюки – она-то уже пригорюнилась, не хочет отпускать... – в голосе жены отчётливо слышится насмешка. "Вот-вот, и Джо тоже обрадуй, давай!" – хочется мне крикнуть, но вместо этого я, зачем-то, желаю ей хорошей волны, и отрубаюсь. Поговорили, называется... ещё пара таких разговоров и ночевать по возвращении в Токио мне придётся на скамейке. Грозовая Тучка – известный мастер удивлять, с неё станется... "Даже не спросил, скучаю ли я? Не назвал Грозовой Тучкой... тьфу... Таку, какой же ты дурак! Старый лохматый дурень, вот возьму и обижусь! – думает Сидзука, колупая ногтем ободранную коленку. Позавчера они ныряли с катера, и теперь она похожа на какую-то уличную хулиганку: синяки и ссадины на самом видном месте. – Жаль, что не получается разозлиться на него всерьёз, но всё равно – это уж слишком..." Вот и слёзы уже на подходе – как не пожалеть себя, такую несчастную. Миюки улыбается и, похлопав подругу по руке, достаёт бутылочку местного винца, ароматного, но недостаточно крепкого, чтобы совсем перестать грустить. Она-то уж точно знает, что всё в мире происходит именно так, как и должно происходить... На парковке какие-то незнакомые люди запихивают сумки в багажник красного, как помидорка, "Пежо". Вокруг них носятся две глазастые девчушки, лет четырёх-пяти. Пищат, пугают друг друга, внезапно выскакивая из-за машины. И у меня такие были... не так уж давно. Вот бы увидеть их сейчас... Домой хочу. Иногда так бывает – уедешь надолго, и всё поначалу ничего: работаешь, встречаешься с новыми людьми... а потом накатывает – хоть кричи. Никакого Парижа не надо. Хочу свою жизнь обратно со всеми её заморочками. Хочу, чтобы мне опять было чуть за тридцать, и чтобы девчонки были маленькие... и Дзуки... Жаль, что это время ушло. Но уж внуков-то я получу, пусть и не завтра. А возвращаться всё равно придётся. И решать что-то. Во Франции я не останусь: съёмки закончатся, и работа моя закончится. Я не могу потерять Эрису, но... вдруг мы ошибаемся: кто-то один или сразу оба? Что тогда? Когда сомнений нет – гораздо легче верить, что решение правильное. Но если сомневаешься с самого начала – как узнать, где начинается "неправда"? Здесь у меня нет будущего, а дома? Дома меня всегда ждут, и потом, здесь мне не выйти на сцену, а без этого я не смогу, пробовал уже. От всех этих вопросов голова трещит, аж подташнивает. Хорошо, что решение можно отложить ещё хотя бы на несколько дней, сейчас я всё равно ни на что не гожусь. Последний звонок на сегодня: "Прости, мне надо побыть одному... Увидимся завтра..." "Неужто он не понимает, чем всё это обернуться может? – Рико сидела на полу с несчастным видом разглядывая свои находки. – Как стыдно делать вид, будто ничего не происходит. Получается, она тоже врёт... И бедный месье Жак, он ведь совсем не плохой человек... Чем дальше, тем туже затягивается петля, а они как будто и не замечают ничего." Ещё с утра ей предложили глянуть на декорацию к завтрашней съёмке, чтобы правильно подобрать грим. Теперь, когда осветители, наконец, выставились, можно начинать работать. Художник, конечно, даст указания, но Рико предпочитала готовиться заранее. Щёлкнув тумблером на прожекторе, оживила серую картинку, придав предметам объём и достоверность. Что-то привлекло её внимание, и Рико подошла поближе. Наклонилась, подняла с пола маленький плоский кружок, затем, сделав шажок к приоткрытому шкафу, заглянула в него, и достала ещё кое-что. Поднесла к глазам поближе, и вдруг ноги у неё подкосились, а сердце замерло перепуганным мышонком. Оба предмета были ей хорошо знакомы. Пуговица принадлежала шефу, Рико совсем недавно помогала ему застегнуть такую же, пропихивая её в слишком узкую петлю. Вторая вещь была связкой ключей с привязанным омамори, который Кимура-сан привёз для Элизабет-сан. "Для благополучия в доме", – сказал он тогда. Любой может сложить два и два, а у Рико всегда было хорошо с арифметикой. Судя по всему, пуговица была оторвана той, которая умудрилась потерять ключи в шкафу... Представив себе все обстоятельства этой таинственной встречи, девушка покраснела и сердито насупилась. "Чем бы они там ни занимались, это было ужасно безответственно! Если застукают – позору не оберёшься, совсем сдурели?" Вторая мысль была более конструктивной: "В такой дождь, как она там без ключей? Не сможет попасть домой, промокнет и сляжет с простудой, и съёмки тогда затянутся, а это нам совершенно ни к чему..." Выйдя на улицу, Рико краем глаза ухватила полоску света из двери гримёрки мадам Дюбуа. Актриса выскочила оттуда, на ходу разговаривая с кем-то по телефону, и помчалась к выходу. Вид у неё при этом был очень довольный. "Как кошка, объевшаяся сметаной... Бедная Си-чан! Тут такое творится, а она ни сном, ни духом, что муж от неё налево шастает. Небось, вот прямо сейчас они вдвоём поедут куда-нибудь нам изменять... – от возмущения Рико готова была заплакать. Надо во что бы то ни стало помешать безобразию, не то шеф очухается потом, когда будет поздно! Сам же спасибо скажет..." Выбежав на улицу, она успела заметить машину, отъехавшую от тротуара. Белую, как ту, что предоставили Кимуре. Медлить было нельзя и, подозвав проезжавшее мимо такси, Рико пустилась в погоню.

***