Мать героя

      Изуку улетел в Америку уже на следующий день после того, как разругался с матерью. Частный самолёт — Всемогущий постарался, — поднялся ещё засветло. Поскольку Инко подписала бумаги в самый последний момент, медлить было нельзя. С тем, чего они уже успели достигнуть в лечении, шансов на удачный исход было ещё меньше. И, кажется, процесс будет ещё более болезненным, чем предполагался.       Мидория Инко хотела не этого.       Мидория Инко впала в апатию.       Отчёт по лечению приходил ей на почту. Доктор оказался куда более милостивым к Инко, чем её собственный сын. Тот вообще отказывался общаться. Изуку злился на неё, ему нужно было остыть. И, как хорошая мама, Инко это понимала. Сердце привыкло кровоточить. Ей ничего не оставалось. Не досталось даже роли ожидающей.       Было так больно и печально.       Едва повреждения зажили окончательно, Изуку вернулся на родину. В отличие от своих друзей, он пропустил последний год учёбы — пришлось восстанавливаться на курс младше. О том, что при этом испытывал её ребёнок, Инко могла лишь догадываться. К себе он её так и не подпускал.       Боже, как же Инко по нему скучала.       Она по уши загрузила себя работой, убрала как можно дальше сервиз с вишнёвыми ягодками, заменив всю посуду в доме на менее нарядную, старалась пересмотреть свой график. Отчаянная попытка избавиться от всего, что напоминало о сыне, вскоре провалилась. Снять табличку со Всемогущим с двери в комнату Изуку Инко так и не смогла. Убираться там раз в месяц — среди всех его вещей — было ужасно, и тогда она снова ругала себя, теперь уже за неуместный драматизм.       От всего этого голова шла кругом. Было больно. Но она заслужила это. С впечатляющим усердием корила себя. Специально страдала.       В том, чтобы каждый раз расчёсывать собственную рану, было какое-то больное удовольствие. Инко вздрагивала от каждого редкого звонка. Злилась на жестокого неблагодарного сына. Завывала от ненужности и бессилия. Жадно вспоминала каждую тёплую улыбку. Она всё ещё хотела благодарности, она всё ещё хотела заботиться о своём ребёнке.       Но больше никак не могла. Правда, и причину, почему её подход не работал, она тоже не понимала. Пересмотреть свои взгляды оказалось слишком сложно, даже если умом она всё понимала — или, в который раз, только думала, что понимает.       Редкие новостные ролики и статьи в газетах — всё, что ей доставалось от сына. Она с жадностью следила за всеми геройскими пометками, даже фанатских сайтов не остерегалась. С горькой усмешкой Инко однажды подметила, что в этом она становилась так похожей на своего мальчика. Увлечённого, такого сильного, такого жизнерадостного.       Медленно приходило понимание. Она пересматривала свои ошибки и отмечала те случаи, в которых поступала правильно. Взвешивала, анализировала, но всё ещё частенько скатывалась в апатию.       Анонимное приглашение на выпускной со слегка помятыми краями было первой настоящей радостью. На выпускной церемонии Изуку был неподражаем. Он был лучшим выпускником самой перспективной геройской академии. Впереди ждала блистательная карьера. Не удивительно, что на родном личике её сына сверкало неподдельное счастье.       Возможно, если бы не застилающие глаза слёзы и гора платков, она бы заметила едва осязаемую грусть в изумрудных, таких повзрослевших глазах. Но она не переставая, охваченная шквалом разных эмоций одновременно, рыдала. Как же она гордилась им тогда.       На самом деле ей стоило с самого начала гордиться своим храбрым мальчиком.       Статистикой трагических смертей среди героев Инко предпочла не увлекаться.       После выпускного, в парке у дома, она столкнулась со своей давней знакомой, мамой бывшего одноклассника сына. Бакуго Мицуки была женщиной яркой, громкой и экстравагантной. Их мальчики дружили с самого детства. Именно её сына Кацуки Изуку так мило называл — Каччан.       Они с Мицуки, в каком-то смысле, были в одном положении. Обе — матери начинающих героев. Обе, пусть и по разным причинам, были с сыновьями на ножах. Точнее, в состоянии постоянно вспыхивающих ссор были двое самых взрывоопасных представителя семейства Бакуго. У Инко не было и этого (она даже не знала, устроил бы её такой вариант). Но общая беда, как говорят, сближает.       Женщины иногда проводили время вместе, поддерживая друг друга. Мицуки красноречиво причитала, как взбесил её неблагодарный сынок в этот раз — на особо нелюбезных оборотах Инко вздрагивала. В такие моменты Мицуки напоминала короткостриженую растрёпанную фурию, злобно расхаживая по гостиной с бокалом сухого красного в руках, а Инко тихо сидела на диванчике и рассматривала детские фотоальбомы, жадно впитывая обрывки информации о своём мальчике. Всё-таки, несмотря ни на что, их дети оставались друзьями и тесно общались.       Когда удавалось выяснить что-то новое, Инко искренне радовалась, почти не ощущая себя жалкой. Она заслужила всё, что произошло. Но от этого знания было не легче. — И ты представляешь!.. — Мицуки захлебнулась то ли новым глотком вина, то ли новым витком негодования (а может, всем сразу). Инко подняла на неё немного повлажневшие глаза. Блондинка же прокашлялась и вернулась к своей обличительной тираде: — Притащил мне какого-то куцего, мутировавшего, с шипами на спине щенка, сказал: «Старуха, это Бубенчик, и он будет жить с вами», и опять укатил в закат! Четыре месяца паршивца не видела, хоть бы слово доброе сказал!       Инко лишь горестно вздохнула: у неё этот срок был значительно дольше. Мицуки, расплескав несколько капель, с шумом развалилась рядом. — Это исчадие ада, — она посмотрела сквозь бордовую терпкую жидкость, — точно пошло в моего сыночка, даром что пёс, — женщина фыркнула чему-то про себя. — Сгрыз документы, обувь, мой новый кофейный столик… — рука с дорогими классическими часами на толстом ремешке указала на пострадавшую мебель. — Всё сгрыз! Только не корм свой, чтоб ему им поперхнуться. Кацуки такой же был. Я и волосы отстригла потому, что всю гадость в рот тащил. А стряпню мою презирал. — Изуку тоже не любил овощи, — вторила ей Инко похоронным тоном. — Что, совсем не звонит? — Мицуки участливо погладила плечо поникшей подруги, получая робкий кивок в ответ. — Вот паразит! А я, знаешь, — снова вскочила та на ноги — ножка бокала звякнула об погрызенный столик, — я сейчас же позвоню своему оболтусу и прикажу, чтобы он немедленно явился ко мне угомонить своего щенка, и твоего сына пусть прихватит. Мне плевать, на каком суперважном задании они сейчас. — Не стоит их отвлекать, да и мне будет неудобно мешать вам с Кацуки.       Если Мицуки придёт что-то в голову, её не остановить, но так хотя бы Изуку не пострадает. Да и не готова Инко видеть его сейчас. Особенно тогда, когда тот этого сам не желает. — Вспомнила! — неугомонная женщина принялась что-то выискивать в телефоне. — Кацуки мне прислал. Фото для обложки Геройского Вестника, — она протянула Инко дисплей с упомянутой фотографией.       Троица уже окрепших молодых людей, среди которых был и её сын, стояла в воинствующих позах. Инко всхлипнула. Каким же взрослым стал её любимый мальчик. — Новый костюм, — подметила та, лишь бы что-то сказать.       Он действительно отличался от того, что на первом курсе был у её сына. Прежний был сделан на основе самого обычного спортивного костюма, что Инко купила ему к первому курсу. Тогда поступление её сына в UA было чем-то из ряда фантастики, и женщина приобрела то, что приглянулось глазу. В академии была своя фирменная форма, и несмотря на страх перед поступлением туда сына, Инко радовалась тому, что её подарок не пропадал без дела. В нынешнем геройском костюме Изуку от мятных штанов и мастерки ничего не осталось.       Дальнейший вечер у них как-то не заладился.       Первый раз Изуку позвонил через год после той неудачной посиделки, и это снова было чудом под Рождество. Они проговорили совсем немного, тот лишь смазанно поздравил и отключился. На фоне Инко успела уловить весёлые голоса. То, что её сын был не один в этот день, и даже, возможно, не в патруле, радовало. Говорить о том, что она почувствовала, когда её ребёнок решил возобновить контакт, и вовсе не надо.       Но настоящее, хотя бы нейтральное общение началось между ними не скоро.       Со скрипом, но Изуку оттаивал. Инко училась сдерживать себя. Влияла на то тоска от разлуки или взросление, материнское сердце не знало. Да и имело ли это значение, если оно снова могло свободно стучать? — Привет, Изуку, — как же хотелось назвать его «родным», но Инко всё ещё было до иррационального страшно. — Как ты? — Хорошо. — Не болеешь? — Нет. Меня лечат, — Изуку всегда отвечал односложно, и его частенько приходилось разбалтывать. — А с едой как, ты хорошо кушаешь? — Да. Мне пора. — До следующего раза.       После таких коротких разговоров Инко всегда улыбалась. Она знала, что с её сыном всё хорошо, а ей самой было достаточно и этой крохи внимания. — Привет, Изуку, — язык всё ещё спотыкался на этом моменте. — Как ты? — Сегодня какая-то женщина принесла нам в благодарность пирог, — раздался весёлый голос. — У Каччана оказалась аллергия на киви. И я даже не знаю, что хуже: то, что он не ел его до этого, или сам взрывающий всё вокруг себя после каждого чиха Каччан. — Надеюсь, вы успеваете от него уворачиваться, — попыталась поддержать атмосферу Инко.       Вышло не очень, но Изуку это не смутило, и он продолжил в том же духе: — Было бы странно, не умей мы это делать, будучи героями, — где-то там раздался приглушённый взрыв. — Упс… у нас стало на одну стену меньше! Мне пора.       Гудки всегда давали неприятный осадок, но по сравнению с тем, что Изуку начал рассказывать забавные истории из своей жизни (в которых было больше работы, чем самой жизни как таковой), это была сущая мелочь. Крохи внимания становились крупнее. Настолько, что уже не могли таковыми называться. — Привет, Изуку, — она уже начинала говорить «родной» через раз, но сегодня была слишком загруженной, чтобы быть ещё и храброй. — Ты покушал? — Да, в больнице пятиразовое питание. — Что-то случилось?! — сердце забилось чаще. — Ерунда, — неподдельно беззаботно отозвался тот. — Даже в новостях не показали. Просто пара дней под наблюдением, во избежание, так сказать. — Но… — Правда, не стоит переживать. И головомойку мне уже устроили врачи и Каччан, а последнее — самое выматывающее. Так что ты лучше расскажи, как твои дела? — Ох, просто прекрасно, правда, немного устала…       Надо ли говорить, что тогда они целых пятнадцать минут проболтали? Заканчивалась весна, наступало лето, и в их отношениях тоже наметилась теплота. Это не могло не радовать. — Привет, Изуку. Родной, как ты? — Устал над отчётами, — его голос действительно соответствовал сказанному. — Вот скажи, почему у кого-то причуда «Кофейная кровь», а мне приходится давиться офисной гадостью? Каччан всё опять свалил на меня! — Ох, бедный мой мальчик, — искренне посетовала Инко. Ей стало немного приятно, когда она не получила возмущений в ответ. — И где ты такую интересную причуду взял? — В Эфиопии, что очень забавно. Я в прошлом году там был по одному делу. Потом как-нибудь расскажу эту историю. У них забавный секретарь был, никогда не спал. Документы в кои-то веки на этой планете делались вовремя. Нам бы в агентство такого, — на том конце лениво зевнули. — Перерыв бы… — Да-да, лучше отдохни немного, а мы потом поговорим. И обязательно покушай.       Смущённое: — Ну мам… — И про овощи не забывай, — отважилась та, впрочем, скорее шутливо. — Хорошо, — Инко показалось, что сын даже кивнул. Конечно, это воображение, но такая привычка раньше у него наблюдалась. — И, мам, — позвал Изуку, отвлекая от воспоминаний. — А какой цвет сейчас тебе больше нравится? — Салатовый.       Этот потрясающий звонок прошёл идеально. Без криков и старых обид. Если подумать, Изуку с самого первого появления ни разу ни в чём её не обвинил.       И внезапно, как осознание, к Инко пришла тёплая мысль, что теперь они точно со всем справятся.