Мать героя

      Горькие слёзы текли по пухлым щекам Инко, пока она раз за разом простирывала школьную форму своего непутёвого сына. Казалось, что чёрная ткань всё ещё пахла болотом и тиной, тогда как мыльная вода в тазу давно была чистой. На краю полочки у зеркала стоял пузырёк с успокоительным, но руки всё ещё тряслись.       Липкий ужас не отпускал до сих пор. Перед глазами маячило видение перепачканной в грязи худенькой фигурки её четырнадцатилетнего ребёнка, сидящего на земле где-то в углу новостного кадра. Журналисты брали интервью у одноклассника сына — мальчики подверглись нападению злодея, — а Инко в ужасе смотрела в экран. Домой она бежала так быстро, как только могла.       Изуку обнаружился на диване, счастливый до чёртиков. На все вопросы отвечал вяло, отбрыкивался от попыток осмотреть, ощупать, убедиться, что всё хорошо. Долго не давался в руки, чтобы мать могла обработать разбитый висок. В огромных круглых, как и у неё самой, глазах пылал тот, так до конца и не дотлевший, огонёк из детства. Инко впервые в жизни так сильно отчитала сына, но это не помешало тому восторженно заявить, что он твёрдо настроен поступать в лучшую национальную старшую школу — UA, и не просто куда-то там, а на профессионального героя. Достучаться до его разума не удалось, и Инко удалилась в ванну, где и стирала до поздней ночи, пока от порошка не начала зудеть кожа.       После этого ужасного дня время шло своим чередом. Изуку пропадал неизвестно где, возвращаясь далеко затемно; к холодильнику был прикреплён листок с новым меню, который он откуда-то взял — и ведь не сознался; а Инко коротала время за поваренными книгами, заботой о сыне и бесконечными переживаниями. Она даже не заметила, как наступила весна.       В академию UA её сын всё-таки поступил. И пусть с экранов телевизора вещали, насколько почётна данная профессия, матери героев знали наверняка: домой их дети не всегда возвращались. Да ещё и неизвестно откуда взявшаяся причуда — «Мам, это просто позднее созревание», — так не похожая на чью-то из родственников, покоя не добавляла. Ну вот что она могла на такое сказать? — Изуку, ты взял с собой платочек? — взволнованная Инко, стоя в прихожей, наблюдала, как сын завязывает шнурки на своих огромных красных кроссовках. — Да, мам, — отмахнулся тот, бурча себе под нос что-то об опоздании. — А бенто?       Она совсем не хотела, чтобы сын голодал, но Изуку, как и любой чересчур увлечённый чем-то человек, никогда не отличался достаточным к этому моменту вниманием. — Мам, — он честно постарался улыбнуться ободряюще, — это только первый день, сегодня не должно быть долгих занятий. Спасибо. Целую!       Порывистый чмок в макушку уже уступающей ему в росте матери — и новоиспечённый старшеклассник скрылся за дверью.       Забытый обед так и остался в холодильнике. На душе у Инко стало тоскливо. Хотелось совсем другого прощания, но ничего поделать она не могла. Решив поговорить об этом вечером и тяжко вздохнув, женщина засеменила на кухню: мясо для праздничного ужина должно было ещё замариноваться.       Но ни в этот вечер, ни в какой-либо другой они так и не смогли пообщаться.       Изуку приходил измождённым, быстро ел, отрубался на несколько часов, корпел над домашним заданием, засыпал прямо там, и тогда Инко укрывала его пледом, сетуя, что ей не донести сына до кровати. Когда тот успевал перемещаться в свою постель — Инко не знала, но с утра будила его, следила, чтобы не уснул прямо за завтраком, сама проверяла наличие бенто в рюкзаке и носового платка в кармане. С млеющим теплом получала прерывистый поцелуй в макушку — и хлопок двери, с неясным даже для неё самой разочарованием. За заботами подступал вечер, и всё повторялось сначала.       С первой же практической тренировки Изуку пришёл с загипсованной рукой. Что произошло, Инко так и не узнала, но продолжала заботиться как могла. Ей даже удалось убедить вредину позволить помыть ему голову, как когда-то в далёком детстве. От душистой пены на веснушчатом носу Изуку фыркал всё так же забавно.       В этот момент Инко отчётливо ощущала, как она нужна.       В этот момент она как никогда была счастлива.       Несмотря на то, что обязательства по правильному питанию сына Инко давно взяла на себя, утренний диалог, уже давно ставший ритуалом, повторялся по примерно одному и тому же сценарию. — Изуку, ты взял с собой платочек? — Ты сама наверняка уже не раз проверила его наличие, — он поправил школьный пиджак и фыркнул, — мам. — Да, — Инко стушевалась. — Я просто очень волнуюсь, родной. Ты же знаешь. — Да что может такого случиться? Тем более из чего-то такого, где мне хватит защиты платка? — тихий смешок.       И хотя сын пытался скорее ободрить её и пошутить, Инко почувствовала себя очень раздосадованной.       Действительно, имея откровенно слабенькую причуду, но очень много любви, что она могла дать? Простая материнская забота этого любителя геройских подвигов, громких речей и сладких адреналиновых авантюр точно не впечатляла.       От раздумий явно не в том направлении её отвлёк ровный голос сына: — Сегодня я, возможно, задержусь. Всемогущий обещал мне показать что-то очень крутое, поэтому не жди к ужину. Спасибо, целую, пока, — последнее слово утонуло за шумом захлопывающейся двери.       Её мальчик теперь мог общаться с кумиром, который у них ещё и преподавал. Это, и поцелуй в макушку перед уходом, немного радовало.       Она продолжала приглядывать за своим ребёнком. Накрывала пледом, а иногда и вовсе будила и сопровождала в кровать. Готовила строго по списку на холодильнике, хоть и нередко ужина в посуде с рисунком вишнёвых ягодок растущий организм так и не дожидался. Из академии не раз приходили жуткие новости. После нападения злодеев во время урока Всемогущего Инко всерьёз хотела запереть сына дома. Они даже устроили спор — и, чего уж точно никогда не было, перешли на повышенные тона. Хорошо, что не поругались.       А во время спортивного фестиваля Изуку снова попал в лазарет. Инко сама видела по телевизору, как тот в поединке с одним мальчиком ломал себе пальцы. Ужасная, гадкая, неизвестно откуда взявшаяся причуда давала большую мощь — помнилось, сын говорил, что она накапливает силу, — но и цена, по мнению матери, была слишком высокой. В тот день она извела, казалось, годовой запас салфеток и устроила дома настоящий потоп.       Нервная улыбка — всё, чем в тот раз откупился её мальчик. — Изуку, ты взял с собой платочек? — Да, мам, — ответил он вяло, то ли задумавшись о чём-то своём, то ли просто устав. — У тебя всё хорошо? — материнское сердце ныло, и Инко попыталась мягко подвести к назревающей беседе.       Изуку отреагировал непроизвольно скривившимися губами. Возможно, утро понедельника не самый подходящий для таких разговоров момент. А может, у него произошло ещё что-то. — Да, всё хорошо, — он подхватил огромный жёлтый рюкзак, где уже лежало заботливо упакованное бенто. — Пока.       Дверь захлопнулась.       Это был первый раз, когда перед уходом он её не поцеловал.       Инко сделала вид, что ничего не произошло. И жизнь продолжилась дальше.       Изуку часто влипал в неприятности. Они преследовали его на каждом шагу, гнались по пятам с силой неумолимого рока, рвали ещё юные тело и душу своими беспощадными клыками. Изуку несколько раз столкнулся со злодеями, чуть не умер в переулке, множество раз попадал в больничное крыло, не смог даже без приключений (и преследования психически больного убийцы) сходить за покупками к летнему тренировочному лагерю. Даже в нём самом — крайне защищённом, как говорили ей учителя, — умудрился сильнее всех пострадать. А после многочасовых операций, только придя в себя, наплевав на собственное здоровье, сбежал из больницы возвращать своего похищенного друга детства — Каччана.       И это только те вещи, о которых Инко знала!       Она глотала успокоительное горстями и литрами, лила горькие слёзы, просила, умоляла, угрожала. Даже попыталась забрать документы из академии. Но сын, пользуясь совсем уж незаконным методом — Всемогущим прямо у них в гостях — настоял на том, чтобы продолжить обучение. Переехал в общежитие. И с упорством фанатика продолжил медленно себя убивать.       После его отъезда стало совсем тоскливо. Больше не было того, для кого она готовила бенто, стараясь соответствовать списку и быть при этом изобретательной. Фарфоровые тарелки с вишенками пылились на полке. Не было вихрастой макушки, которую Инко гладила перед сном. Плед лежал без дела на диване. Восторженные отзывы о работе героев больше не разносились по гостиной. Некому было рассказать о глупом сериале или наглых соседских котах.       Нерастраченная забота копилась под сердцем, скреблась мягкими когтями, но так настойчиво, что порой хотелось рыдать. Инко понимала, что, возможно, настало время смириться. Её птенец, пусть и так несправедливо рано, выпорхнул из гнезда. Но как же не хватало ей тех «спасибо» и благодарных поцелуев…       Она так любила своё дитя — и отчаянно по нему скучала.       Изуку приходил к ней крайне редко, и в те моменты она словно возвращалась в прошлое. Окружала своего мальчика заботой и ворковала, ворковала, ворковала. О своих сомнениях насчёт выбора геройской профессии она старалась лишний раз не говорить и не вспоминать.       Так прошёл ещё один год. Она в одиночестве отпраздновала семнадцатилетие сына — тот был слишком занят, встревая в очередные передряги. За это время ей удалось примириться со многим: травмами, отдалением, равнодушием, неблагодарностью… Или лишь убедить себя, что примирилась.       Был тихий и тёплый вечер. Они вместе сидели на диване. Изуку только вернулся из больницы. У него всё ещё ныла нога (он не показывал, но такое от матери не скроешь), и оставаться в шумном общежитии, полном таких же отчаянных, как и он сам, сорванцов, не желал. К тому же мама научилась делать потрясающий массаж.       Инко радовалась и вместе с тем грызла себя. Совесть вопила, что не стоит быть в таком приподнятом настроении, если болен твой ребёнок. Но всё заглушалось простым пониманием: сын рядом, под боком. Она снова была ему нужна. Тарелки с вишенками больше не стояли одиноко на полке, любимые Изуку котлетки для кацудона шкворчали на плите, сынок возмущался, выбирая из соуса овощи, а истории про героев не прекращались. — А потом появился Каччан и устроил такой взрыв, что я думал, от нас ничего не останется! — взахлёб рассказывал Изуку о своей последней практике. — Дым рассеялся, я огляделся вокруг. На злодеев было страшно смотреть, а вот на нас и на заложниках — ни царапинки. Каччан такой крутой! Я так рад, что мне всё ещё есть на кого равняться. Ой… — энергично размахивая руками, он каким-то образом сумел задеть не до конца зажившую травму. — Изуку, будь осторожнее, — пожурила его Инко, так, как делала это тогда, когда ему было пять. — Совсем не бережёшь себя. Да и меня тоже, — почти неслышно добавила она. — Вот и неправда, — нахмурился он, всё же уловив укор. — Ну как же, а кто опять попал в больницу? Да ещё и так надолго, что мне пришлось тебя навещать. А в прошлом году что было? Двадцать разрушенных городов и ты, лежащий в коме. До сих пор вспоминать страшно!       Разумеется, она не имела в виду ничего такого. Лишь намекала, что обычно лечения Изуку с помощью исцеляющих причуд оказывалось достаточно, и таких мер, как долгосрочная госпитализация, не требовалось. Но Изуку воспринял всё иначе: — Тебя никто и не просил! — Но как же… — растерялась она. — Я ведь твоя мама. Я забочусь о тебе, переживаю… — Риск — основа моей профессии. Теперь так будет всегда. Я буду следующим Символом Мира, как Всемогущий, это накладывает на меня определённые обязательства. — А я? Как же я, Изуку?!       Материнское сердце ныло, за ним скреблась обида. Удержать слёзы было тяжело. Инко смотрела на взвинченного сына влажными глазами. Он всегда был добрым мальчиком, и она бы никогда не подумала, что их общение может дойти до такого. Скандал на пустом месте…       Нет, только не в их семье. Никогда.       Сын молчал, кусал губы, отводил глаза, и это очень напрягало. Инко попробовала осторожно: — Ты ничего не хочешь мне сказать? — Что ты хочешь от меня услышать? Слова благодарности? — Да хотя бы и их! — она действительно хотела этого, даже если до этого момента сама себе бы не призналась.       Усталость, обида, боль заполнили её целиком. Терпеть было невозможно, и она выплеснула всё, что накопилось, не думая о своих словах:  — Я ведь растила тебя, любила, оберегала. Сколько не спала ночей, пока ты болел, сколько времени и сил потратила на то, чтобы заработать на новую фигурку Всемогущего из коллекционного издания. А все эти твои школьные драки! А все ушибы и переломы после учёбы… И причуда эта твоя странная. Откуда она вообще взялась? Ты ведь ничего мне не рассказываешь! А я только и делаю, что готовлю, стираю, убираю. Изуку, вот разве я не заслуживаю знать? Разве я не заслуживаю услышать спасибо? — А разве я не заслуживаю поступать так, как считаю нужным? Мам, мне уже не пять!       Изуку подскочил с дивана и бросился в свою комнату собирать вещи. Инко пыталась его остановить, умоляла, причитала и плакала. Она не понимала, почему их тёплый семейный вечер обернулся скандалом. Но и терпеть больше не могла. Её мальчик совсем не думал о себе. Он и о ней, видимо, не думал.       Обида непонятно на что смешалась с собственными, взращёнными злыми чувствами, выводами.       И когда за неблагодарным сыном захлопнулась входная дверь, а в душе образовалась всепоглощающая дыра, Мидория Инко горько разрыдалась.