~
— Когда я стану епископом… Армитаж Хакс неспешно налил себе подогретого вина со специями и присел в кресло. Милли тут же вспрыгнула к нему на колени, и он ласково почесал ее за ухом. — Когда я стану епископом, я непременно напишу мемуары… Случайно увиденная картина вдруг снова предстала перед его внутренним взором, и он неопределенно хмыкнул. По своему обыкновению после воскресного обеда он отправился на долгую пешую прогулку по окрестным холмам вокруг замка и возвращался к себе уже в густых сумерках. Был конец декабря, с неба сыпал мягкий снег — крупные хлопья, неспешно кружась, ложились на темную землю, истомившуюся за долгую дождливую осень, и было так тихо, как бывает обычно, когда природа, сонно вздохнув напоследок, готовится наконец уснуть и сладко проспать до самой весны. Уединенная прогулка настроила преподобного Армитажа на умиротворенный и философский лад, а озябшие ноги и начинающийся снегопад звали домой к уютному камину, где в кресле уже ждала соскучившаяся Милли, и потому тем сильнее было его удивление, когда он вдруг заметил пробивающийся слабый свет из тех самых окон замка. Мысль о том, что все это началось снова, неприятно его поразила, — ведь он сам наблюдал, как из зала выносились предназначенные для сожжения останки, и был уверен в свершившемся полном исцелении; к тому же, насколько он помнил, заказов на новые блюда в последнее время точно не поступало — ни ему, ни Фазме. Озадаченный и немного встревоженный, Хакс зашел к себе в дом за ключами и быстро направился к тайным дверям, ведущим в зал, — нет, разумеется, входить он не собирался, такой риск был бы совершенно излишним, — для начала он просто заглянул в замочную скважину. То, что он там увидел… — Впрочем, любезная моя Миллисент, люди обычно не так уж жаждут читать чьи-то там мемуары, да и ждать епископства мне, возможно, придется долго… А мой изящный слог и тонкая ирония, которая одна лишь и спасает меня в тяжкие минуты раздумий о несовершенстве нашего падшего мира, заслуживают того, чтобы их оценили по достоинству еще при моей жизни… Он отхлебнул вина, глядя в темное окно, за которым продолжал лететь снег. … там, в зале, ныне прибранном и расчищенном от прежних завалов из наломанных стульев и кресел, в ярком свете свечей, расставленных по кругу в высоких канделябрах, на помосте (который они с Фазмой, помнится, сооружали вместе) возвышался тот самый огромный несуразный трон совершенно чудовищного вида. На троне же восседала госпожа Рен — раскинувшаяся в бесстыдной позе, в алом бархатном платье с низко вырезанным корсетом, отороченном соблазнительным черным кружевом, едва ли прикрывающим грудь, со сбившимися вверх юбками, почти полностью обнажающими ее стройные бедра, она являла собой картину столь восхитительную и непристойную, что Хаксу следовало бы в тот же миг закрыть глаза и отвернуться, но… но сделать это немедленно он не смог. Потому что у ног ее преклонил колено сэр Кайло Рен — величественно-прекрасный в своем парадном рыцарском облачении. В свете свечей тускло поблескивали длинные острые шпоры на высоких сапогах, черный плащ красивыми складками струился по широкой спине, снятый шлем и огромный меч с крестообразной рукоятью лежали перед ним на каменном полу, будто в знак его безоговорочной сдачи, а в руках — благоговейно, как священную реликвию, — он держал милостиво протянутую ему с трона изящную ножку своей супруги и приникал медленными долгими поцелуями к ее точеной лодыжке… — Так что я, пожалуй, начну с трактата о брачных сношениях. Ибо, как известно, именно монахи больше всего любят писать о браке и давать наставления в супружеской жизни, да и предмет этот всегда вызывает горячий интерес — и по большей части не только у супругов… Мне есть что сказать, дорогая моя Миллисент, о том, как неисповедимы пути Господни. О том, как находят друг друга люди, которым, казалось, никогда не суждено было быть вместе. О том, как брак может служить исцелением и утешением, избавлением от одиночества и отпущением грехов… И даже если трон великого злодея используется ныне для супружеских утех, то тут можно сказать только, что этого захотел сам Бог.~5~
2 апреля 2021 г. в 20:49
Сжимая в одной дрожащей руке стамеску, другой рукой Рей решительно толкнула низенькую дверь и, наклонившись, осторожно пролезла внутрь.
Сердце у нее билось так сильно, что, казалось, могло пробить ребра, стянутые тесным корсетом. Это было лучшее платье из всех, что она привезла с собой, — неудобное, но очень красивое, соблазнительно приподнимавшее ее небольшую грудь. Все утро Рей готовилась к решающему бою: намывалась с душистым мылом, которое добыла у Фазмы, завивала и укладывала волосы, собрав и подколов их сзади и красиво распустив длинные пряди по плечам, а потом долго и придирчиво разглядывала себя в зеркале, нарядившись в платье.
Ей нельзя было проиграть.
Выпрямившись, она огляделась и прислушалась — треск и грохот доносились откуда-то из середины зала. О да, этим долгожданным королевским обедом ее муж хотел насладиться сполна, раз даже не дождался ночи и отправился сюда сразу же, как только вернулся в замок.
Осторожно пробираясь между грудами обломков, чтобы не выдать себя раньше времени, Рей двинулась на звук.
Центр зала оказался расчищен — настолько, насколько это было возможно, — горы сломанной мебели были раздвинуты в стороны, и трон ее деда Палпатина, громоздкий и несуразный, высился посередине на специальном помосте, дожидаясь своего часа.
Она выглянула из-за кучи обломков — Кайло как раз сделал передышку и стоял к ней спиной, тяжело дыша, глядя на груду свеженаломанных стульев перед троном. Видимо, разогревался и растягивал удовольствие, закусывая парочкой «девиц», прежде чем приступить к основному вожделенному блюду.
Рей расправила завитые локоны, стряхнув с них налипшую стружку, глубоко вздохнула и решительно шагнула вперед, выходя на открытое пространство.
— Так вот куда уходит весь ваш пыл? — громко и с горечью спросила она. — Вместо того чтобы взять свою жену, как положено мужчине, вы сношаете стулья?
Кайло резко обернулся. Ворот черной рубашки был расстегнут, тяжелый ремень опоясывал его сильные бедра, волосы были встрепаны, на бледных скулах выступил румянец, глаза горели. Они словно вспыхнули ярче при виде Рей, и мгновенное изумление на его лице сменилось каким-то мрачным торжеством.
— Вы, — пророкотал он. — Я знал это. Я чувствовал. Это вы входили сюда. Это вы прикасались к тому, что вам не принадлежит!
— Почему же не принадлежит, если я ваша жена? — ничуть не смутившись, парировала она.
Кайло шагнул к ней — его взгляд невольно скользнул к ее быстро вздымающейся груди, приподнятой корсетом, и Рей, вся дрожа и обмирая внутри, гордо вскинула голову и на всякий случай крепче сжала в руке стамеску.
— Разве вы женились на мне не для того, чтобы завладеть моим имуществом? Не ради трона моего деда? Который сейчас собираетесь сладострастно изничтожить?
Он сделал еще шаг к ней. Ноздри у него раздувались, глаза горели мрачным огнем.
— Я знал это. Я знал с самого начала, что нельзя обманываться вашей красотой, вашей милой и нежной наружностью… Кровь Палпатина струится в этих венах, и коварство — ваше второе имя. Вы выследили меня, вы скрывали, что знаете мою тайну, чтобы явиться сюда вот так, теперь, в миг моего триумфа, и посягнуть на трон…
— Трон вы можете забрать себе! — вставила Рей. — Я пришла сюда не за этим!..
— Но ваш истинный нрав вы все равно не могли скрыть, — продолжал Кайло, все так же наступая и не сводя с нее горящего взгляда. — Вам было не обмануть меня, когда вы с таким сладострастным неистовством изничтожали мою еду в опочивальне в самую первую ночь, полагая, очевидно, что я этого не замечу!
Она мгновенно вспыхнула.
— А я знала! Знала, что вы еще припомните мне ту злосчастную курицу!.. Да, пусть мои манеры не были безупречны! Но в тот день я не ела с самого утра и была невыносимо голодна!.. — Оправдания у Рей кончились, и она ринулась в атаку: — Вы ли будете осуждать меня за это, когда сами каждую ночь в одиночестве пируете перед сном? Когда молча вламываетесь в опочивальню и, подобно медведю, почуявшему мед, сразу же бежите к окну, чтобы утолить свой голод! А потом, насытившись, все так же ни слова мне не сказав, падаете на кровать и засыпаете! Хотя я, ваша жена, лежу там, в постели, рядом с вами, ожидая вас весь вечер, чтобы вы наконец взяли меня!
Кайло подошел вплотную, и она, невольно попятившись, взобралась на останки какого-то кресла, так что стала теперь почти одного роста с мужем.
— Вы еще смеете мне перечить и потешаться надо мной? — выдохнул он угрожающе, глядя то ей в глаза, то на ее губы.
— Я вовсе не потешаюсь над вами! Вы сами сказали, что если мне чего-то будет не хватать, то я могу сказать вам!.. — Рей взмахнула стамеской в подтверждение своих слов. — И отвечать вам я смею! Потому что вы не исполняете свой долг передо мной! Если бы вели себя со мной как муж, если бы грели и питали свою жену, как заповедано в Писании, если бы на супружеском ложе…
— Что у вас в руке? — вдруг перебил Кайло, озадаченно нахмурившись.
— Стамеска! — гордо бросила она. — Плотницкий инструмент! С помощью которого я чинила в этом зале поломанные вами стулья!
— Вы приходили сюда, чтобы чинить стулья?.. — Он чуть удивленно приподнял брови. — Зачем?..
— Потому что я одинока! Потому что я никому здесь не нужна! Я брожу по этому замку одна, как призрак! Мне не с кем даже поговорить! Я сама ищу себе занятия, и пусть плотницкое дело не подходит для жены такого знатного рыцаря, как вы, пусть вы осуждаете меня, но мне наплевать! Потому что вы привезли меня сюда и тут же бросили одну! Вы не хотите меня! Вы не говорите со мной, не берете меня на ложе! Вы даже ни разу не улыбнулись мне! Мне здесь хуже, чем в тюрьме! В тюрьме хотя бы тюремщику есть дело до пленника, а здесь никому нет до меня дела! Я никому не заметна и не видима! Меня словно нет! Я никто!..
Рей неожиданно громко всхлипнула и втянула воздух всей грудью, чтобы не разрыдаться. Отчаянно борясь со слезами, она отвернулась, закусив губу, чувствуя только, что проиграла, что сказала больше, чем хотела, что выдала себя, и наступившая теперь тишина казалась ей бесконечной, мучительной и невыносимой.
— Ты не одинока, — вдруг тихо сказал Кайло. — И ты не никто. Не для меня.
Рей изумленно подняла на него взгляд и увидела, что он внимательно и серьезно вглядывается ей в глаза.
— Когда… я увидел тебя в первый раз, я… — Он мучительно сглотнул, словно ему больно было говорить. — …не поверил, что от семени дьявола мог родиться такой… ангел. И что ангел этот будет жить рядом со мной.
Она растерянно смотрела на него, не веря, что он и в самом деле произносит эти слова, что говорит все это ей, но он не сводил с нее взгляда — такого горячего и искреннего, такого обезоруживающе открытого, что Рей будто увидела вдруг всю его душу, увидела, что он был точно таким же, как и она, — и по щекам у нее катились слезы, которые она уже не пыталась сдерживать, потому что не было уже никакого стыда в том, что и он видел ее такой, какая она есть.
— Я… не встречал девушки прекраснее, чем ты… — продолжал он все так же сбивчиво, но горячо и твердо, будто, начав говорить, не мог уже замолчать. — Больше всего на свете я бы хотел, чтобы ты по своей воле взяла мою руку… Чтобы разделила со мной все, чем я владею. Чтобы освещала своим светом мой дом, мою постель, мою жизнь… Чтобы я грел, питал и защищал тебя как свою возлюбленную жену, чтобы был тебе настоящим мужем… Но… — Он снова тяжело сглотнул, губы у него дрогнули. — Разве я… не противен тебе?..
Не в силах даже ничего ответить, Рей только всхлипнула еще раз, отрицательно помотав головой, а потом, не выдержав больше, отбросила стамеску, обхватила его за шею, притянула к себе и поцеловала.
Он помедлил лишь мгновение — она буквально ощущала его неверие и изумление — и тут же смял ее в объятиях так, что она задохнулась.
Его руки оказались именно такими сильными, как она представляла, и губы — именно такими мягкими и горячими, и было невозможно сладко целовать их, и прикусывать, и всячески терзать, и подставлять ему свои губы на растерзание, и открывать рот, когда он входил в нее языком.
Она запустила пальцы ему в волосы, притягивая его к себе ближе, а он стискивал ее, вжимал в себя изо всех сил, но в какой-то миг им обоим вдруг стало этого мало — задыхаясь, Кайло сдернул ее с обломков кресла, и Рей, цепляясь за него, попыталась обхватить ногами его бедра. Платье мешало, Кайло, шатаясь, рухнул вместе с ней на ближайший стул — усадил ее на себя, рванул вверх ее тяжелые юбки, запустил под них руки и провел горячими ладонями по ее обнаженным бедрам. Рей ахнула, подавшись вперед, приподнялась, пытаясь вжаться в него сильнее, одновременно обнимая его за шею, не отрываясь от его губ — таких вкусных, таких восхитительно прекрасных. Его руки лихорадочно метались, путаясь в складках поднятых юбок, которые все время сваливались обратно, — Кайло нетерпеливо рванул мешающее кружево, Рей приподнялась еще выше, пытаясь помочь ему справиться с чертовым платьем, — и стул, без того отчаянно скрипевший и качавшийся под ними, треснул и накренился.
Потеряв равновесие, они сверзились с него, но, в последний миг подхватив Рей, Кайло успел приземлиться на одно колено, держа ее на весу, а потом осторожно уложил на пол и сам опустился сверху.
Под спиной у нее перекатывались обломки стульев, но она едва их чувствовала из-за сбившихся и задравшихся сзади пышных юбок и из-за того, что сильные руки Кайло держали ее так крепко — одна под поясницей, другая под коленом. У нее кружилась голова, она хваталась за его плечи, подставляя шею его поцелуям, выгибаясь ему навстречу.
— Ты тоже… О-о… Рей… ты тоже… это… чувствуешь… — шептал он горячо, отрывисто, невнятно, прикусывая ее кожу.
Он рванул корсет, что-то хрупнуло, и горячая ладонь накрыла ее высвободившуюся из тесного плена грудь, — Рей потрясенно вскрикнула, когда Кайло наклонился и втянул сосок другой груди губами.
Она не знала, что можно испытывать такое. Что можно так стонать, что можно так задыхаться, что можно так умирать от желания, от вожделения, от жара, наполняющего все ее существо, — от всего того, о чем, видно, понятия не имели те, кто писали трактаты о супружеских сношениях. Потому что не было там ни слова правды, — теперь она знала это, теперь понимала, — да, все эти проповеди о грехе и добродетели не стоили ничего, все эти наставления о целомудрии и греховном сладострастии, о правильных соитиях на супружеском ложе были пусты и мертвы, потому что истина была совсем в другом: вот в этом, вот так, только так было правильно, так должно было быть, так было задумано от самого сотворения мира, вот что было угодно Богу.
Ей мучительно хотелось еще, хотелось ближе — она бестолково пыталась дергать и тянуть ткань черной рубашки, чтобы снять ее с Кайло, но никак не получалось, — будто догадавшись, чего она хочет, он наконец приподнялся, быстро стащил рубашку через голову, и Рей изумленно приоткрыла рот, в восхищении глядя на его обнаженную грудь, мощные плечи, четкие линии крепких ключиц. Он опустился на нее снова — горячий, взмокший, такой большой, такой сильный — она зажмурилась в восторге, обнимая его широкую спину, мокрую от пота, ощущая под ладонями твердость его мышц, и стонала, выгибаясь, когда он жарко приникал губами к ее шее, к ее груди, а пряди его встрепанных волос скользили по ее разгоряченной коже.
Его тяжелый ремень на поясе мешал, и ее все время путающиеся юбки тоже мешали, сбиваясь в ком между ними, — Кайло чуть приподнялся снова, лихорадочно пытаясь одной рукой расстегнуть свою пряжку, а другой — справиться с ее платьем, и Рей вместе с ним нетерпеливо рвала надоевшую ткань, пока наконец они не дернули подол в разные стороны так сильно, что он с громким треском разорвался пополам.
Кайло неожиданно замер, тяжело дыша, глядя на нее сверху вниз. Рей подняла глаза, встретившись с его взглядом — неверящим, изумленным, полным какого-то благоговейного восторга и одновременно жаркого желания — и вдруг увидела словно со стороны, как лежит под ним в растерзанном платье, в обрывках бархата и кружев, с растрепанными волосами и пылающими щеками, обнаженная и раскрытая, готовая, разгоряченная, ждущая… Это было так бесстыдно, так откровенно, так невозможно, но она не чувствовала никакого смущения и стыда: он смотрел на нее как на богиню, и она ощущала себя богиней — всесильной, могущественной, прекрасной.
Кайло наклонился и поцеловал ее колено, приник губами — медленно, долго, не сводя с нее взгляда, а потом наконец оторвался, тяжело сглотнув.
— Рей… — начал было он.
— Иди сюда, — выдохнула она и, приподнявшись, обхватив его за шею, потянула к себе, не желая больше ждать ни минуты.
Его губы оказались на ее губах снова, она притягивала его к себе, путаясь пальцами в его волосах, тянула его за эти густые мягкие пряди, а он дергал пояс своих штанов и наконец со вздохом облегчения вытащил и отбросил ремень, звякнувший пряжкой о каменные плиты пола.
Рей развела колени как можно шире, изнывая от невыносимого уже ожидания, — между бедер было так горячо, мокро, скользко, и она всхлипнула в восторге, чувствуя, как ее муж устраивается там, прилаживается — огромный, тяжелый, жаркий. Он что-то шептал ей между поцелуями, будто спрашивал, боялся навредить, но она не слышала. Она просто уже не могла. Пусть бы там была у него хоть огромная шипастая дубина — она хотела получить его немедленно, получить целиком, всего, она умоляла его без слов, не в силах ничего сказать, только притягивая к себе ближе, ближе, ближе, обхватывая дрожащими от нетерпения ногами его бедра, стискивая его плечи руками, и когда он наконец оказался в ней, она вскрикнула, хрипло и громко, совсем потерявшись. Потому что это было больно, да, больно и сладко и горячо и так хорошо, так правильно, так прекрасно, и она всхлипывала, уткнувшись ему в плечо, прикусывая его кожу, обхватив его спину руками, когда он начал двигаться — сильно и резко, хрипло выдыхая с каждым толчком. Кайло оперся рукой куда-то выше ее головы, что-то грохотало и катилось, что-то рушилось вокруг, будто качалась и кружилась вся вселенная, но Рей не видела ничего, ничего не понимала — она только хотела еще, еще, еще, открываясь ему сильнее, со стоном принимая его глубже, приподнимаясь ему навстречу, пока он вдруг не выдохнул ее имя с мучительным стоном, так сильно вздрогнув всем телом, и она всхлипнула в ответ, всем своим существом отзываясь на эту дрожь.
А потом все стихло.
Рей медленно распахнула глаза, словно очнувшись от сна.
Они лежали на полу, наполовину погребенные под обломками обрушившихся со всех сторон стульев. Высокий сводчатый потолок, казалось, все еще едва заметно кружился; было так светло и как будто даже тепло, как летом, — где-то там, за окнами, в тусклом осеннем небе солнечные лучи вдруг прорвали низкие хмурые тучи, и теперь серые каменные стены зала и груды наломанной мебели окрасились золотом.
Рей улыбнулась и вздохнула — глубоко, всей грудью, удовлетворенно и чуть удивленно, как будто в первый раз. Словно очнулась после сотворения мира — другой, иной, созданной заново, первозданной Евой, только что родившейся из ребра Адама.
Кайло поднял голову и посмотрел на нее сверху, внимательно вглядываясь ей в глаза.
Рей высвободила руку, застрявшую где-то в сбившейся в ком одежде, осторожно, нежно провела дрожащими пальцами по его шраму, коснулась его губ.
И вдруг увидела, как навстречу ее прикосновению на них медленно и робко расцветает улыбка.