Энди сломает всё

Неяркий свет ночника быстро разгоняет тени, наполняя комнату уютом. Энди аппарирует в детскую на автомате, едва проснувшись от вибрации чар, и крепко прижимает родной комочек к себе, баюкая и укачивая. Последнее время такое, к несчастью, случается очень часто и входит в привычку. — Тише, тише, я здесь. Это всего лишь кошмар, — шепчет она, отводя длинные пряди с лица ребёнка. Чёрные. — Мам, опять они, — слышит Энди сонное хныканье в ответ. — Он превратил сотни людей в инфери. Она зажгла отравленную свечу. Я боюсь. Что, если папа не успеет нас спасти? — Малыш, ты не должна бояться. Это сон, он не несёт опасности. Я смогу защитить тебя от настоящей беды. Ты и сама вскоре сможешь постоять за себя, ведь ты растешь. Дети растут во сне, помнишь? Так что нам важно хорошенько высыпаться. Энди знает, что слова не очень важны: Дора, укутанная в материнскую ауру, успокаивается уже за счет одного её присутствия. Энди чувствует, как дочь расслабляется под поглаживаниями, выпутывается из сбившегося кокона одеяла. Волосы у Доры, тем временем, потихоньку светлеют, лучше прочего показывая, что ей уже не так страшно. — Мам, а когда мы переедем назад к папе? — вдруг спрашивает она, всё еще не открывая глаз. Энди вздрагивает. Кошмары Доры беспокоят её не на шутку, ведь, когда одни и те же сны у маленькой ведьмы повторяются по нескольку раз в месяц, это не может ничего не значить. Однако, такие вот вопросы… — Нимфадора, солнышко, о чём ты? Мы же дома. Папа на смене в больнице, вернётся к утру. — Но я о другом папе! — Следует возмущённый ответ. — Он же скучает! А Тед совсем забудет нас через полгода, ты же понимаешь? Энди не понимает, как минимум, откуда Дора знает. Впрочем, списывать со счетов её слова — неправильно. С тех пор, как у Доры случаются сны-видения, она стала звать отца по имени. С тех пор, как они случаются, у Теда и впрямь участились эпизоды забывчивости. — Мам, ты здесь? Я что, опять тебя разбудила? — Спрашивает дочь, окончательно проснувшись. Она трёт слипающиеся глаза кулачком, и потешно трясёт ярко-розовыми кудряшками. — Тебе приснился кошмар, — поясняет Энди. — И ты спрашивала про папу. — Про Теда? Он уже пришел со смены? — Нет, ещё там. Четыре часа утра. Ты помнишь, что тебе снилось? — Не помню, — беспечно зевает Дора. — Извини, что подняла. — Ничего. Хочешь послушать историю? — Если тебе не сложно… — Не сложно, малыш. Давай, под одеялко. Дочь засыпает за какие-то две минуты, и Энди тихо прикрывает дверь, выходя из комнаты. Самой ей, ясное дело, не спится. Она следует на кухню, бросая быстрый взгляд на кофемолку: та послушно измельчает зёрна на внеочередную порцию напитка. Они с Тедом сходились осторожно. Кружили друг вокруг друга, стремясь разгадать загадки, встречались в маленькой кофейне по утрам, гуляли на маггловской стороне — и однажды просто признали, что им хорошо вместе. Тед, скорее всего, вначале привлечённый внешностью, столь сильно похожей на внешность школьной зазнобы, вскоре перестал исподтишка задавать вопросы о «родственных связях». Он заботился исключительно о том, чтобы порадовать именно её, Энди. Энди приходила на встречи и не меняла «Блэковскую» личину, стремясь докопаться до правды о происхождении Теда — второй настоящий магглорождённый в анклаве мог бы многое изменить. А потом заинтересовалась Тедом и как личностью. Всё чаще ей начали приходить в голову мысли о несбывшемся когда-то будущем. Всё реже она тосковала о Снейпе. Когда, даже не дождавшись весны, взволнованный до падающих из рук предметов Тед вдруг сделал ей предложение, Энди решила рискнуть. Всё будет не так, как в давнем видении. Энди уже изменила многое — и по-прежнему собирается не допустить масштабных битв между колдунами. Да, предсказать будущее Теда можно только с искажениями, но ведь так лучше! С тем же Северусом постоянно предсказывалось много и неприятного, те же смерти — что хорошего? Ну, а что до проблем в устаревшей модели с Тонксом… В самом деле, она-то в брачных клятвах не запутается, да и насчёт поддержки Ордена Феникса Энди не станет послушно кивать. У неё будет любящий муж. И чудесная дочь… Что ж, события и впрямь не походили на записи на пергаменте — теперь она понимает — убогие, скупые, не способные передать тёплую реальность. Энди ни разу не пожалела о своём выборе. Он действительно подарил тихую гавань, которой у неё никогда не было. Однако есть такая грустная штука в концепции счастья: оно не постоянно. Оно изменчиво. Оно способно обернуться бедой. Когда обеты во время церемонии будто бы не закрепились ни со стороны Энди, ни со стороны Теда, она насторожилась, но, по большому счёту не придала значения. Тед, казалось, несоответствия не заметил вовсе — а Энди было всё равно, с магически закреплённой клятвой или без неё, она собиралась создать семью. И она — они с Тедом — от своих обещаний не отступали, искренне заботясь друг о друге. Энди наконец дала себе передышку и позволила себе просто немного пожить в удовольствие: Волдеморт вполовину так не пугал, как сидхе. Даже, если дать ему развернуться, весь анклав, и, тем более, весь мир, он не уничтожит. Энди больше не чувствовала чудовищного давления и гонки со временем. Конечно, Волдеморту она развернуться не даст — но и бросаться в кровавые политические разборки без подготовки опрометчиво не будет. У Энди появилась возможность восстановить силы и всё спланировать — она ею пользовалась. Спокойный период, однако, очевидно заканчивался. Энди чувствовала это с каждым месяцем всё более отчётливо. Её резерв, находившийся в плачевном состоянии до начала отношений с Тедом, давно обновился и наполнился, более того, полностью оправился после рождения дочери. Сила Энди вновь стала неуклонно развиваться, что давало надежду на постепенное воплощение далекоидущих планов. А потом Тед вдруг забыл, кто Энди такая. В первый раз она не поняла, насколько все на самом деле плохо — искала причины в виде проклятия. Ненадёжно закреплённый магический брак создал дополнительные неудобства — тоже, впервые. Связь была недостаточной, чтобы Энди могла вести с её помощью какую-либо диагностику. Прошло немало дней, во время которых, к сожалению, приходилось периодически заморачивать мужа заклинаниями: он считал себя отцом-одиночкой и Энди требовалось как-то удержать его от неадекватных решений по поводу присмотра за дочерью. Тем более, Дора как раз заболела… Энди изрядно намучилась, забросив другие дела и всеми силами стараясь привести личную жизнь в норму. Она так и не нашла причин странных реакций Теда — до того, как он вдруг вспомнил Энди столь же внезапно, как и забыл её. Впоследствии Энди набрала впечатляющую эмпирическую статистику возникновения проблемы. Но не докопалась до первопричин. Жена переставала существовать для Теда, когда накапливала магии больше, чем некоторая незримая черта. Когда принимала решение рассказать Теду о себе, своём Наставнике, да и вообще, о мире, каким его видит Энди. Что самое неудобное, это также случалось каждый раз, стоило Энди упомянуть Завесу. А ведь Тонкс уже стал интересоваться идеями Альбуса… Без возможности использовать в споре факты, не остерегаясь обнулить мужу память, объяснять своё мнение по поводу Ордена Феникса было особенно пикантно. Свою ауру Энди могла проконтролировать, сворачивая её до четверти мощи и избегая, таким образом, провокации амнезии. Водить Теда в сомнительные компании запредельно сильных колдунов было не обязательно. Насчёт орденцев можно было, наверное, просто продолжать спорить, не упоминая опасные моменты. Что до причины, по которой Тед не смог дать Энди клятву, как равной… Её тоже реально игнорировать при желании. Если Тедова первая жена до сих пор не предъявляет претензий, проблемы как бы и нет… Однако теперь странная забывчивость Теда распространилась на Дору. Ни одного намёка на что-то подобное в старых записях Энди не было — но нужно смотреть правде в глаза, настоящая Нимфадора Тонкс намного сильнее, чем та, что в модели, ведь и Энди рожала, когда её резерв неприлично вырос и окреп, все дары были взяты под контроль — а не когда пребывала в состоянии истощения и при загубленном ещё в детстве раскрытии потенциала. Нимфадора Тонкс проявляла признаки наличия не менее двух сильных даров. Урд, у которой Энди спрашивала совета, предполагала, что сны — это вариант предвиденья, доступный малышке, который потом трансформируется в другую форму восприятия информации. Однако уже сейчас сны рассказывают о прошлом, настоящем или будущем. Чаще всего Дора видела замок, в котором её мать служила кухаркой. Иногда это были мирные отрывки видений рабочей суеты, но иногда замок осаждали враги. С ними сражались как живые, так и мёртвые. Чаще всего замок рушился во время магической бури. Бывало, Дора мило гулила во сне вместо того, чтобы метаться в испуге: ей снилась игра с питомцем и детская комната с нарисованными на стене единорогами. Энди не знает, связаны ли сны Доры между собой и насколько они правдивы. Впрочем, Энди заботят более приземлённые вопросы: Дора сильно пугается при случаях с осадой, при начале бури, при появлении инфери… и при наличии во сне загадочной отравительницы. А потому Энди последовательно советуется со всеми провидицами, о которых слышала — если она хочет обеспечить Доре счастливое детство, с кошмарами нужно что-то делать, пусть Дора их и не помнит на утро. В прошлом месяце, перед тем, как окончательно проснуться, Дора заявила Энди, что она не хочет быть мракоборцем. В позапрошлом — что фамилия Люпин ей не подходит. Перед этим она уточняла, когда мама наконец родит старшего братика. Сейчас вот, Дора предупреждает, что Тед вскоре полностью забудет семью. У Энди мало причин сомневаться в её способности предсказывать вероятности. Напротив, дочь очевидно становится сильнее, и это провоцирует непонятное состояние Теда так же, как сила Энди. Полгода, чтобы узнать, почему. Полгода, чтобы что-то исправить, или чтобы отказаться от Теда. Энди хмуро греет руки о чашку, не спеша пить горький напиток.

_____________________________

— Хорошая служба. И проповедь тоже вдохновляющая, даже жаль, что её слышала только дюжина человек… — Снова ты. Людей было одиннадцать, — говорит он невыразительно. Сотни свечей бросают на расписанные стены и сводчатый потолок блики, порождая искаженную, эфемерную реальность, что местами теряется в дыме кадильниц. Ряса Пабло шелестит где-то вдалеке от скамьи, около которой стоит Энди, не давая и намёка на то, куда он только что подевался. Впрочем, Энди полагает, что Пабло заканчивает свои дела и демонстративно не обращает на гостью внимания. — Кого ищешь на этот раз? — Заводит он разговор вновь спустя несколько минут, не забывая подпустить в голос нотки неудовольствия. Он говорит так, будто бы Энди осаждает его со своими проблемами минимум раз в месяц, а не приходит к нему лично впервые после знакомства. Это вообще не личная неприязнь: Пабло не жалует всех ведьм и колдунов, хотя и сам из таких. Очередное загадочное создание. — Мадалену, я полагаю. — Отвечает Энди спокойно. — Мне посоветовали спросить здесь. Сухощавая фигура надменного брюнета резко возникает в каком-то футе от неё. Тёмные глаза сверлят её подозрительным взглядом. Тонкие губы кривятся в усмешке. — Врешь. Не нужен тебе никто. — Заключает он почти сразу. — У тебя уже есть решение. Пабло отворачивается, эффектно крутнувшись на каблуках. Переносится в другую часть комнаты. Скучающе захлопывает богато изукрашенную церковную книгу, лежащую на кафедре. Решение Энди, разумеется, приняла, как тут его не принять? Вчера, когда у Доры случился магический выброс во время семейной прогулки — Энди покупала мороженное, пока остальные Тонксы катались на карусели, — Тед аппарировал ребёнка в Мунго, чтобы залечить небольшую травму, полученную при спонтанной левитации. Помощь он, конечно, оказал профессиональную — да вот только создал некрасивую ситуацию вокруг регистрации пациентки. Его не смутило то, что он потащил с места происшествия якобы незнакомую ему ведьмочку, не попытавшись найти её родителей — Теда никогда не смущали подобные логические нестыковки, когда на него нападала патологическая забывчивость. Недавно он даже напал на Энди, посчитав её воровкой. Вчера, уже будучи в больнице, Тед наконец попытался узнать у Доры, кто её родители, чтобы с ними связаться — и попытка объяснить ему, кто, провалилась. Каждый раз, как происходило что-то подобное, с категоричным отказом признавать отцовство, Дора обижалась и расстраивалась. Этот случай не стал исключением. Энди аппарировала за Дорой и нашла её в здании спустя несколько минут — по следу переместившегося маячка, да и, пока перемещалась, её нагнало еще и оповещение о происшествии от целительницы Хейгл. В отделении Тед работает не один, большинство его сотрудников знакомы с Энди и Дорой, так что им метания Теда между кабинетом знакомого детского целителя и регистратурой показались предельно странными. Но даже чужие слова не могли убедить Теда. Энди же, разобравшись, что произошло, решила для себя, что этот случай должен стать последним. У неё пока не получится обучить Дору контролировать ауру: той ещё хотя бы пару лет подрасти… А дочери нужны стабильные отношения с отцом сейчас, а не тогда, когда будет поздно. Тед причиняет семье боль, даже не подозревая об этом. Причиняя боль, провоцирует нестабильности настроения, в свою очередь провоцирующие его… Порочный круг нужно разрывать. С зимы Энди, путем экспериментов и расспросов тех, кто мог что-то слышать о «неучтённом» магглорождённом её бедного на такие таланты анклава, узнала несколько фактов насчёт того, что рушило её семейную жизнь. Это состояние спонтанного неузнавания Энди и Доры — следствие блока, который поставил сам Тед. Блок он может снять, но для этого Тед должен пожелать. Блок не включается, если Энди сольёт куда-то резерв, наложит ограничения на развитие магии дочери, в идеале вообще представит, что они — магглы, и будет вести схожий образ жизни, по мелочи чаруя разве в быту. В общем, проблему можно обойти, если перестать быть собой в угоду выбрыкам капризного подсознания Теда. Уговорить это подсознание снять блок ради того, чтобы нормально общаться с собственными женой и дочерью, очевидно, не представляется возможным: в течении последних месяцев прогресса не наблюдалось. В очередной раз успокоив истерику дочери, Энди от души поскандалила с Тедом. Для него итог разговора, скорее всего, свёлся к «ты в угоду своим интересам забывашь о семье» и наложился на похожие споры на тему нелегального лазарета для Ордена Феникса. Зато Энди хотя бы выговорилась. Дора не раз уже в полусне спрашивала её о другом доме, о брате и о том, когда они уйдут. Энди наяву признала, что скоро. Насчет ребенка вопрос спорный — родить, в принципе, уже можно рискнуть, семнадцатилетний Северус от истощения не умрёт… Особенно, если позаимствовать те невостребованные накопители, когда Снейп их сделает. Про увеличение семейства Энди думает безотносительно ситуации с Тедом. Если решиться привести сейчас в мир младенца, нужно позаботиться о том, чтобы он ни в чём не нуждался — ни в присмотре, ни в родственной магической силе. Тем не менее, то, что с Тедом нормальной жизни не сложилось, уже кристально ясно — и «другой дом» самое время подыскивать. Мадалена ей правда не нужна: просто, Энди хотелось бы всё же узнать, из-за чего всё так сложилось. Раз есть зацепка, почему не спросить? — Возможно, она твоя прихожанка, — замечает Энди невинным тоном, игнорируя выпад Пабло. На её памяти, приветливым он не был никогда — но это не значит, что ничего не скажет. — У меня много прихожан, — пожимает плечами он. — И с таким именем тоже. Энди присаживается, намекая, что никуда не спешит. — В этой Мадалене есть что-то особенное. Такое, что заставило сильного некроманта отказаться от своего имени и своей сути. Такое, что сделало его обычным. Такое, ради чего он сознательно избегает встречаться с кем-то из нас. Такое, из-за чего тех, кого он встретил без ауры силы, он отверг, едва сила проснулась. Воздух вокруг них сгущается в патоку, Энди кажется, она чувствует вибрацию от того, как дышит Пабло. Его пальцы судорожно сжимаются, грозя вот-вот превратить дерево кафедры в труху. Похоже, Пабло действительно знает, кого Энди имеет в виду. — Та Мадалена… Заслужила покой, который никто не в состоянии ей дать, — отвечает наконец колдун, не глядя на Энди. — Последние четыре столетия она спит в крипте в Чертогах Смерти и не может больше мстить некроманту. Вины его это не умаляет, и, раз уж он раскаялся, не мне вмешиваться в его наказание. — Похоже, Мадалена была тебе дорога. Я соболезную, — замечает Энди осторожно. Пабло нетерпеливо передергивает плечами. — Кто сказал тебе о ней? Кто сказал, где спросить? — Спрашивает он резко, бросив на гостью горящий взгляд. — Моя дочь что-то видит. Она назвала ваши имена… — Я не проведу тебя к Мадалене. Того, что ты уже знаешь, довольно. — Послушай, мне не нужно рассказывать всю историю, если ты не хочешь. Мне бы просто понять, как так получилось, что отец желает забыть дочь, которую любит. Пожалуйста, ты ведь знаешь… — Пабло не прояснил почти ничего, и Энди заискивающе добавляет, — Пожалей дуру, которая разгадала, что у мужа дар некромантии и сложное прошлое, через много лет после свадьбы, и теперь пожинает проблемы? — Твои проблемы, потому что принципиально определиться с мужем никак не можешь, здесь тебе я не советчик, блудница! — Неожиданно въедливо отвечает колдун, вгоняя Энди в неприятное замешательство. Будь они неладны, эти средневековые моралисты. Они с Тедом вместе уже несколько лет, да, она сдалась, но… она пыталась переступить и через эту, магического характера, сложность, что Пабло не так? И с чего сразу блудница?! Энди поджимает губы и молчаливо поднимает бровь, силясь не провоцировать. — Мадалена больна по вине Теда? Их что-то связывало? Я вижу по ауре, он давал кому-то брачные обеты раньше… Ей? Как так получилось, что забвение добровольное, но причин Тед не знает? — Искала в его сознании, значит… Это бесполезно — уж на такую мелочь, как игнорирование выходящих за рамки он ещё способен. Полагал, старые связи вредят новой жизни, выбрал ваш анклав, где мало шансов кого-то не того встретить… Думаю, не собирался с кем-то таким знакомиться вовсе, а дорогу случайно перейти не боялся, в крайнем случае, его просто убили бы. Но зачем ты лезла ему в голову, когда поняла, что он сам создал блоки, которые тебе мешают? — Не то, чтобы у меня было много вариантов, как узнать забытое. Я увидела — давно уже, случайно — детское воспоминание о поднятии трупа птицы — и общее нежелание этим даром пользоваться. Понятное нежелание, для магглорожденного двадцатого века. Покуда не появились проблемы с блоком памяти Теда, я не догадалась связывать этот дар и отказ от него ещё с какими-то событиями. Я не понимала, что Тед на самом деле куда старше, чем кажется. — Ведьмы… — произносит Пабло с непонятной интонацией. — До всего вам нужно докопаться. Мадалена тоже была такой. Что ты вообще знаешь о смерти? — Вдруг спрашивает он. — Мы встречались в 66м. Сейчас я не в том статусе, чтобы его перехватывать ради расспросов, он слишком занят. — Я имел в виду, о явлении. — О. Ну, то же, что и все, наверное. Кто-то отказывается уходить, и оставляет по себе призрак, кто-то идет дальше. Из последних кто-то рождается вновь почти сразу, кто-то не возвращается никогда, зависая… не здесь, предположительно, в какой-то части Чертогов. Он и его свита знают, а то и могут как-то влиять, но обычно не вмешиваются и ничего не рассказывают живым, следуя определённой логике. Знаю, что большинство ничего не помнит о том, что было с ними до рождения. Знаю, что, если бы вернуть к жизни было бы просто, все этим бы пользовались, а не заключали бы сложные Соглашения о ненападении, чтобы избежать передела влияния, смертей и потери опыта. С воскрешением, похоже, всегда есть подвох. — Ещё бы, — невесело усмехается Пабло. — Даже у тех, у кого дар, есть много ограничений. Даже он не может обратить каждую смерть, за которую попросят. Иногда возможно помочь жить только в другой форме, иногда — вернуться с каким-то условием, но иногда… он запрещает вмешиваться. Это как-то связано с состоянием души, о которой идёт речь — и по каким критериям он судит, сейчас не важно. Тот, кого ты называешь Тедом… примерно девять веков назад звался Эстебаном. Он мой брат, а Мадалена жила с нами по соседству, мы дружили c детства. Дар Эстебана, однако, обязывал, и брат быстро вынужден был присоединиться к таким, как он, чтобы с ним совладать. Он наведывался в наш городок пару раз в год — был и тогда, как Майди сравнялось пятнадцать и она превратилась в настоящую красавицу. Готов был, наверное, положить к её ногам весь мир — но тогда мне повезло больше. Она выбрала меня, недвусмысленно отказав Эстебану. Мадалена умерла от змеиного укуса, когда нам едва ли было по двадцать пять. Я узнал слишком поздно, чтобы мой дар исцеления мог помочь, но Эстебан… Полагая, что имеет право просить за любимую, перенесся к начальству. Тот отказал в категоричной форме — не зря, как я теперь понимаю, однако тогда мы оба были безутешны. Эстебан отказался смириться с потерей. Он сам разыскал и вернул душу Мадалены в тело, несмотря на запрет. Он отдал часть своего сердца… «Что, прости, отдал?» — Хочется спросить Энди, но она молчит: Пабло смотрит будто сквозь неё, невидяще. Ей кажется, что последние пару столетий Пабло вряд ли кому об этом рассказывал, и, раз уж, вопреки собственным заявлениям, расщедрился на историю, последнее, что можно делать — перебивать. — И вложил в неё всю магию, которая была при нём. Сердце должно было стать амулетом, поддерживающим силы Майди. Она носила его потом в медальоне на цепочке. Да, Мадалена… воскресла, хотя, казалось, не вполне понимала, что с ней произошло. Это не помешало ей узнать меня и искать поддержки именно у меня. Эстебан, несмотря на то, что сделал, не смог изменить её симпатий. Прошли годы, в течении которых мы притворялись, будто никакой змеи не было. Майди одолевала печаль — казалось, беспричинная, её не радовало больше то, что она любила, многое из происходящего вокруг неё стало ей безразличным… Она нисколько не менялась внешне, мелкие ранки, полученные в день смерти, не заживали, даже под действием моей магии, и вскоре мы переехали из родного города севернее, скрываясь из поля зрения слишком опасного в своей дотошности соседа. Он был последним клиентом Мадалены — она, несмотря на юный возраст, слыла лучшим мастером палочек в родном анклаве. Майди умела раскрывать потенциал древесины, как никто другой, но тому колдуну она палочку сделать не успела. После смерти растения под её прикосновением тоже стали умирать, у неё не получалось работать. Ей пришлось отдать собственную палочку, чтобы не терять лицо. Впрочем, та Мадалене всё равно больше не подходила. Мы с ней смогли создать новую много позже — вынужденно вдвоём, мне пришлось постоянно сдерживать ветку бузины, которую Мадалена обрабатывала, от рассыпания в труху… Однажды она наконец задала вопрос, которого я боялся — и я не смог соврать. Не тогда, когда она сообщила мне о том, что, возможно, беременна — а я-то, дурак, всё понять не мог, почему её амулет за последние недели уменьшился и почернел. Мне казалось, правда поможет ей принять очевидное решение — ведь не существовало шанса, что Майди сможет выносить малыша. На утро она исчезла, оставив мне записку — мол, ушла просить помощи. И я лишился её навсегда, ведь Эстебан, как ни прискорбно это признавать, тогда был намного талантливее меня — я даже дом его, потеряв доступ, искал неделями, его магия заставляла меня блуждать по трём анклавам… Внезапный визит всё откладывался… Спустя месяц после ухода Майди, когда я уже уверился в том, что Эстебан закрыл её во временной аномалии близ Лимма, я получил второе письмо. Вместе с ребёнком, у которого в кулачке был зажат камушек-амулет — тот самый или просто с похожим геометрическим узором, я не разбирался. В письме была просьба позаботиться о сыне и комментарий насчёт того, что амулет поможет ему дожить до того момента, как его собственная магия стабилизируется. Мне же Майди писала, что разлюбила, и просила её не искать. Выполнить эту просьбу я, конечно, не мог, я желал хотя бы услышать это от неё лично. Так что отец из меня получился неважный. Я просто нашел в твоем анклаве свою должницу и навязал ребёнка ей. Ненадолго, как я тогда думал. Леди Певерелл не могла отказать, ведь я когда-то исцелил её парализованного сына. Мне следовало лучше понимать расстановку сил, правильнее оценивать способности — мои и моего брата. Но я был еще молод, горяч, любил… Временная аномалия, конечно же, поймала меня в ловушку. Неудачник по жизни, правда? Когда я выбрался из кармана, созданного братом в расчете на мой идиотизм, прошло уже столько времени, что было потеряно абсолютно всё. Я даже не мог до конца осознать, потому что для меня в попытках сломать рунный контур прошел едва ли час. Рассказ Эстебана, который меня выпустил, звучал, как издевательство. Он говорил, снаружи прошло пятнадцать лет. Моему сыну отказали от дома и он перебивался случайными деньгами, часто — добытыми сомнительным методом. Его магия была слабой, да и в семье сквибов не было возможности понять, как полноценно управлять той, что была. Зато он научился пользоваться своим амулетом, создавая из недавно умерших инфери, похожих на живых людей, узнавая у них о сбережениях, что могли ещё не найти наследников, а то и проворачивая с их помощью аферы. Эстебан знал о том, что на тот момент происходило с моим ребёнком, потому, что искал своего собственного сына — того самого, который должен был дожидаться его из путешествия. Дома, вместе с Майди. Брат признался мне: он не смог смириться с выбором Мадалены, он по-прежнему желал её себе. А потому, когда она появилась на его пороге одна и пообещала выполнить что угодно, если Эстебан придумает, как сохранить наше дитя, он решил частично подчинить её, как нежить. Майди ведь была возращена к жизни им. Это как-то помогало в том числе влиять на её физическое состояние и такие вещи, как развитие беременности — но это же и запустило цепь событий. Потеряв свободную волю, Мадалена не возражала оставаться в поместье на условиях Эстебана. Безропотно отослала выношенного во временной аномалии сына. Впоследствии, была послушной любовницей, и даже снова забеременела спустя декаду. Со временем, Эстебан стал к ней охладевать и уделять куда меньше внимания — неудивительно, ведь сам же и сделал её тенью от тени. Однажды, когда он ушел надолго, Майди сбросила подчинение. Посмотрев на произошедшее иначе, она назначила виноватого в своих бедах — моего брата. Мадалена разозлилась на него столь сильно, что поклялась отомстить. Она снова запустила временной карман на ускорение времени — чтобы выиграть его побольше и подготовиться. Её второй сын подрос, а она — прочла множество книг о магии, в том числе, дневники об экспериментах Эстебана. Эти были ей интересны, ведь запутанные многоуровневые магические связи с Эстебаном изменили Майди, позволяя и ей, пользуясь чужим даром, применять какие-то аспекты некромантии. Вернувшись домой, Эстебан не обнаружил ни Мадалены, ни ребёнка — как он считал, ещё совсем мелкого. Ему не удалось их найти с помощью кровной связи, и это взбесило его неимоверно. Он решил, что за всё это время, что-то мог придумать я. Что именно я уговорил их уйти и где-то скрываю. Но поиски привели его только к племяннику, а уже расспросы — ко мне, глупо застрявшему в старой ловушке. Эстебан имел наглость предложить мне объединить усилия, чтобы найти Мадалену — я, разумеется, отказался. Он отпустил меня, возможно, даже рассчитывая на благодарность за такое великодушие. Но благодарности во мне не было ни крупицы. Сына я нашел — не то, чтобы Кадм встретил меня приветливо. Мы оказались незнакомцами. Наверное, на самом деле мы были виноваты в том, что наши судьбы пошли под откос, менее, чем обстоятельства — но семейная история нисколько не помогала сблизиться. Сын заявил мне, что я могу убираться на все четыре стороны и сидеть в любом времени, в котором мне заблагорассудится, он уже нашел себе место в жизни и без меня. Впрочем, он был так добр, что всё же рассказал мне о кратком времени, проведенном с матерью. К ней у него тоже были претензии. Мадалена нашла его, когда ушла из поместья Эстебана. Чтобы скрыть свой побег, она соткала невесомые одеяния из чистой магии смерти. Они были призваны прятать её и детей от Эстебана и ему подобных, если понадобится — даже от него. Серьёзно мстить, однако, тогда было ей не под силу — прямо обратиться против создателя нежить, даже такая нетипичная, как Мадалена, попросту не может. Но кое-что она сделала, например, увела с собой ребёнка, на случай, если Эстебану было бы до него дело. Да и бросить одного в поместье, наверное, всё же не решалась. А ещё Мадалена прокляла свою палочку, вложив в неё обиду и ненависть — сама Майди не смогла бы поднять её на Эстебана, но в чужих руках такое оружие было бы для него очень опасным. Больше того, артефакт тянуло к будущей жертве и к его крови. Поворожив и узнав, что её старший сын считается ребёнком Певереллов, Мадалена приняла очередное импульсивное решение — наведалась к ним в гости. Её рассказ был не к месту, слишком невероятен и неприятен — давно решив, что мы с Майди оба где-то сгинули, Певереллы попросту не афишировали происхождение приемыша, в том числе, не говорили ничего ему. Кадм не желал куда-либо идти с матерью и братом, он воспринимал всё, будто его собираются забрать из семьи. Мадалене же было недосуг разбираться, она спешила. Было подходящее колдовское время, а она придумала рискованный план, чтобы измениться и обновиться с помощью слабой магической бури. Это был слишком смелый эксперимент, и нужен он был только для того, чтобы уменьшить связь с Эстебаном — но Мадалена давно уже не мыслила, как обычная волшебница. После смерти её восприятие потускнело, появилась склонность к зацикливанию на чём-то. Вначале осью её мира оставался я, в какой-то момент она зациклилась на том, чтобы выносить сына, потом и эта цель отошла на дальний план, давая место для новой. Для мести. Она осталась у Певереллов на ночь, дав Кадму время на раздумья насчёт того, хочет ли он воссоединиться с ней. Но, то ли резко изменила своё мнение, то ли она планировала быстро управиться с делами и вернуться до утра… Мадалена ушла проводить ритуал тогда же, и пропала. Мой племянник мало знал о её намерениях, он оказался, в итоге, в очень невыгодном положении. Он попытался, в меру своих детских сил, договориться с хозяевами, чтобы остаться в поместье. Ему пришло в голову предложить оплату — в виде самого ценного артефакта, который у него был, палочки Майди. Она в любом случае собиралась продать её в городе, чтобы запустить своё ненадёжное проклятие, а деньги от продажи Певереллы могли получить немалые: любой волшебник легко чувствовал, что этот проводник магии необычайно хорош. Тогда в любом городе людям колдунов было разыскать несложно. Нового хозяина, впрочем, палочка нашла ещё до города: сын Певереллов ни в какую не захотел с ней расставаться, выявив, что она позволяет творить колдовство даже ему — сквибу, да еще и невежественному по части заклинаний. Он был слишком тщеславен, чтобы не связываться с неизвестным предметом и отказаться от «единичного шанса изменить судьбу». Он был слишком глуп, чтобы держать язык за зубами — и очень быстро вляпался в историю, хвастаясь своими умениями. Безрассудство обернулось для него смертью, а безутешные родители обвинили в произошедшем Майди и её детей. Кадм принял за лучшее покинуть приёмную семью, Игнотиус как-то увязался за ним. К тому времени, как я их встретил, они путешествовали вместе уже около полугода и неведомым мне образом поладили. Игнотиус, пользуясь мантией, которую Мадалена советовала всегда держать при себе, был достаточно полезен в сомнительных аферах Кадма — даже мальчишка может на что-то сгодиться, когда невидим. Я думаю, он наблюдал за отцом, когда тот разговаривал с Кадмом, именно стоя под мантией. Игнотиус выбрал не объявляться ему, то ли углядев в поведении Эстебана что-то нехорошее, то ли будучи сильно предубежденным благодаря рассказам Майди. Позже он просил молчать меня. Я как раз видел мальчишку прекрасно — но делать что-то для Эстебана, мягко говоря, не стремился, так что в этом вопросе мы с парнишкой оказались на одной стороне. Я так и не стал хорошим отцом и дядей. Признаться, не очень пытался. Эти разгильдяи никогда не были у меня на первом месте в списке приоритетов, мое время уходило на что угодно — на работу, на поиски Майди, на попыти выучиться боевой магии, чтобы никогда со мной больше ничего подобного не случилось, но очень редко — на них. С внуками, разве, отношения уже были чуть лучше, ведь я слишком поздно осознал, что жизнь особенно пуста даже с огромной силой, если ее нельзя применить для защиты близких. Если близких просто нет. Мы с Мадаленой встретились снова, когда Кадму уже было хорошо за сорок. Она изменилась, как и хотела, до неузнаваемости. Мне показалось, в ней не осталось больше ничего от нее прежней, а жизни, в том числе моя или её детей, утратили в её глазах любой интерес. Ей было дело только до того, как уничтожить Эстебана. С ней было невозможно разговаривать, она просто игнорировала всё, что не относилось к идее мести. Пабло вдруг замолкает, рассеяно проводя пальцем над огоньком свечи, а потом вновь сворачивает пространство, на этот раз появляясь рядом с Энди. — Миллионы погибших в восемнадцати анклавах, три века почти непрекращащейся вражды. Эстебан был очень сильным, кроме того, находясь преимущественно в обороне, он всегда выигрывал достаточно времени, чтобы вновь найти захоронения с достаточным ресурсом для поднятия огромной армии. Но Мадалена брала хитростью, изворотливостью. Она приходила вместе с бурями и использовала их потенциал, чтобы уничтожать живое — и тут же создать нежить, бросить её в наступление. Она уходила быстрее, чем сила бури стихала, сохраняя свою защиту. Она сама была бурей, стихией, бедствием, несущим смерть… Не знаю, кого люди ненавидели и боялись сильнее — Майди, за то, чем она была, или Эстебана, за то, что он её создал. Никто не мог её вразумить. Никто не мог её остановить. Мадалена успешно убивала Эстебана чужими руками — но этого ей было мало. — Разве… разве возможно убить некроманта? — Хрипло спрашивает Энди, осторожно прерывая очередную тягучую паузу в жутковатом рассказе. Когда Пабло только начал его, в её голове возникали еще комментарии о том, как это похоже на одну сказку — но она не высказывала их вслух, пытаясь разобраться в словах колдуна. Версии не имеют значения, ведь сказки — на то и сказки, что не обязаны точно отображать случившееся. Если даже кто-то что-то придумал и приукрасил, а ему поверили, то Пабло, скорее всего, попросту всё равно. Куда важнее сейчас — выводы, которые можно сделать из его истории. — О, убить можно кого угодно. Просто некоторых ненадолго. Обычно некроманты перерождаются ещё в течении девяти дней после смерти, сильные — и вовсе, вытесняют чужую душу из приглянувшегося тела любого возраста. Они не теряют ни в даре, ни в умениях, потому и считается, что убивать их бесполезно. Эстебан был сильным. Он возвращался, она — вновь находила его, ведь их силы были связаны. А потом всё начиналось по новой. — Но, Пабло… Как минимум ты знал, что происходит, да и не верю, что все были равнодушны, неужели никто не вмешался? — Как ты думаешь, почему он изначально отказался возвращать Мадалену к жизни? Майди, она… исключение. Её невозможно упокоить. Когда Эстебан ослушался запрета, надеясь на что-то вроде силы любви, он стал изгоем среди своих. Никто не собирался ему помогать справиться с последствиями — ну, а что до побочных от охоты Майди на Эстебана смертей, от кого из таких ты ожидаешь человеколюбия? Они действовали в границах своей заинтересованности и наличия времени… Последствия бурь для анклавов — вот, что силились сглаживать в первую очередь, сам Эстебан же перестал для бывших коллег что-либо значить. Мадалена становилась силой, неотделимой от потока магии, она растворялась в волшебстве, направляя его… Даже провидцы не всегда могли предсказать, когда и где она ударит в следующий раз, будет ли выжидать дни или десятилетия. Планы по её поимке разрабатывались, но, опять же, мир до Завесы был другим. Напастей уровня Мадалены было множество, внимание неравнодушных сложно было сосредоточить только на ней. И всё же, Эстебана не хотели видеть ни в одном анклаве — его спасал от принудительного выселения только тот факт, что он получал новые тела после смерти и, прекрасно осознавая своё положение, осторожничал. Прошло очень много времени, пока во вражду наконец успешно вмешалась третья сторона и равновесие сместилось. Эстебану смогли критично сократить резерв перед очередной его смертью и значительно уменьшили возможности дальнейшего развития дара. Слабый и беспамятный он был менее интересен Мадалене, и ещё через несколько десятилетий нам удалось препроводить её в Чертоги. Сон, к несчастью, — тот единственный покой, который возможен в случае Майди. Энди невольно сглатывает, представляя, как это, должно быть, ужасно, зависнуть в промежуточном состоянии навеки, без возможности нормально жить или упокоиться. В глазах колдуна, что устроился на скамье напротив, тонут отблески света. — Мне… правда очень жаль, что у вас всё так вышло… — Энди выдыхает тяжело. — И всё же… Могу ли я уточнить… ещё кое-что? Пабло молчит, не поощряя явно, однако, не исчезает, показывая, что дальнейший разговор ему претит. — Эта проклятая палочка… Она была опасна только для твоего брата, или, его потомкам тоже стоит беречься? — Твоей дочери ничего не грозит, если ты об этом. Приводи, кстати, в следующий раз девочку с собой — я хочу познакомиться с родственницей. Ну а палочку, конечно, всё ещё тянет к крови — но она уже раз убила Эстебана, а потом он сменил столько тел, что новым потомкам уже не важно. Наследники Игнотиуса — вот, кому не повезло. Мадалена оставила ему только одну мантию, вторая до сих пор на ней. Владелец мантии защищён от проклятия даже, если не носит её — но это не значит, что никто больше от него не умирал. О том, чтобы детей в той семье до сознательного возраста доживало больше одного, я ни разу не слышал, да и ситуации, когда наследник полноценно видел и отца, и дедушку, думаю, стали возможными только в последнее время, когда палочка обретается относительно них в другом анклаве. У них есть множество других причин сложить голову — но да, пожалуй, сейчас на одну меньше. — Спасибо, — Энди силится улыбнуться. — Тогда… Ты упомянул беспамятность… Значит ли это, что теперешнее состояние Теда… Эстебана… было спровоцировано уже в то время? — Нет. — Пабло склоняет голову набок, щурится, пристально рассматривая Энди. — Было обычное проклятие, которое кто-то прозорливый додумался повесить. Очистка памяти в момент смерти. Силы проклятию хватило, кажется, на семь раз, но людей стало погибать меньше, чем когда Эстебан всё помнил… Так что потом я проклятие обновил. Эстебан, не понимая, что нужно что-то выбирать, забирал тело случайного младенца, рос, учился, но ничего не знал о предыдущем опыте — лет пятнадцать обычно было в запасе без угроз в его лице. Это, однако, не мешало ему грешить на полную катушку и в новых жизнях — видишь ли, Энди, мой братец за несколько столетий стал изрядной мразью, некоторые романтики даже теоретизировали, что давнее отделение половины сердца покойнице продолжало сказываться снова и снова. Глупая отговорка. Оставаясь изгоем среди своих, полагаясь в познании каждый раз случайно обнаруживаемого дара на эксперимент, при изначально испорченном характере и беспринципности… Эстебан начинал баловаться то черными ритуалами, найденными в сомнительных книгах, то составлением самостоятельных волшебных схем… Трижды он спровоцировал вспышки чумы, раз — холеры, пять городов были опустошены восстанием ближайших кладбищ, а он… Не печалился. Ты, кстати, моя тринадцатая невестка — и первая, кого он не контролирует подчинением тем или иным способом. Тем, кто был сразу после Мадалены, не повезло сильнее всего — некоторых он почти сразу превращал в мертвых слуг, наигравшись в отношения, особенно магглянок. Каждый раз, как я жег Эстебана на костре, он горел за дело. Спустя много итераций он наконец растерял весь свой раздутый убийствами резерв. Как пожил с мизером силы и осознал важность взаимопомощи между людьми для выживания, так даже на человека похож стал. Избегает теперь создавать инфери, хочет быть полезным, целительство пробует, хотя из всего того, что он мог бы делать, это его дару не подходит больше всего… Последние три жизни я даже не стирал ему память — наоборот, рассказывал о прошлом. Но он сожалеет о Майди и о всём том, что случилось после. Он теперь сам предпочитает забывать все свои умения перед новым рождением, плохо вынося тяжесть раскаяния за то, что творил столетиями. Изолировался от нашего мира, даже оставаясь волшебником, предпочитает жить магглом. Хранит разве установку стремиться к лучшему для общества — сама видишь, у него до сих пор получается кривовато. Не будь ты сама сильной ведьмой, может, у вас был бы шанс жить нормально, а так, не обессудь, похоже, тайны прошлой жизни и личностный рост ему дороже. Могу тебя заверить, если это утешает, он далеко продвинулся в попытке вырасти над собой. Костры определённо таки пошли ему на пользу. Энди, услышав это, вздрагивает, выходя из замороженного оцепенения, вызванного рассказом о давно минувшем. Как она могла забыть? С чего бы ни начинал сам Пабло, и каким бы безобидным ни был его природный дар, этот колдун сейчас печально известен сотнями тысяч казней волшебников. Он приостановил свою деятельность в Инквизиции весьма нехотя, когда вышел на новый уровень силы и стал вынужденно чтить хотя бы ненападение на чужие анклавы. — Раньше… Я думала, ты просто ненавидишь магов, а не ищешь кого-то конкретного… — непроизвольно замечает Энди, и голос её тут же слегка садится от волнения и понимания, что она давно уже перегнула палку с допустимыми расспросами. — Я сказал, что не ненавижу? — Неровная ухмылка резко искажает черты лица колдуна, делая его гротескным и пугающим. — Маги не видят света, погрязнув в своих грехах. Я был бы весьма лицемерным католиком, если бы нас оправдывал. — Извиняюсь. — Энди поджимает губы, некстати вспоминая, что больше не последняя потенциальная преемница Соглашений, что Пабло, при желании, вполне может и напасть на неё без невыносимых последствий для себя. — Полагаю, я не первая, кто выдвигает этот довод, и всё же, для меня, как для ведьмы, католицизм просто слишком категоричен и не оставляет вариантов. Я определённо не получала сил от дьявола, и… — И никогда не стремилась к силе ради силы, так? — Перебивает её Пабло. — Что ты скажешь дальше? Что встречала тех, кого называют богами — но среди них никого, кого можно было бы считать моим богом? О, я слышал этот довод не раз, я даже сам использовал его когда-то, пытаясь понять, о чём толкует Патрик. Я скажу тебе только то, что читающий прямо ограничивается лишь буквами, а не смыслом! Лишь только словом, а не метафорой и символом! Тебе нужны доказательства? Истинная вера их не требует. Верить можно с закрытыми глазами. Впрочем, как насчёт того, чтобы, наоборот, приоткрыть их?! Слабые хотят верить в сильного, кто укажет им путь, но сильным тоже необходима вера! Хотя бы и в себя, но лучше — во что-то несоизмеримо более важное! Вспомни о тех, кто живёт тысячелетиями, много их? Сколько тех, кто не ушел просто потому, что устал от бессмысленности? Те, кого ты встречала, куда они деваются без веры? Без убеждений? Без принципов? Их сила растёт и растёт, так? Они сражаются, с кем хотят, потому что могут. Они убивают, потому что это для них ничего не значит. Они играют судьбами тех, кто слабее, когда им скучно. В них — в нас — неоткуда взяться человечности — с чего бы вообще? Люди потеряли нашу силу, только тогда и смогли придумать мораль — и то, она стирается у тех, кто желает быть выше других. Пирамида гордыни ведёт к пропасти печалей. Магглы, сквибы, грязнокровки, — посмотри, сколько уровней придумали сравнительно слабые, в общем-то, волшебные создания, в придачу к зависти таланту или наличию денег. Что ж тогда насчет нас? Дай чуть времени, и обычные маги, не способные совершить качественный скачок в эволюции своей магии, становятся пылью под нашими ногами. Мы уничтожаем всё, до чего можем дотянуться. Сначала, по мелочи, потом — давая отпор или мстя за старые обиды, а дальше уже походя, по привычке. Тебя бы было за что сжечь? Меня — много раз, да уже бесполезно. Магов нужно жечь вовремя, иначе вырастают. Мы теряем все принципы, что были, или отказываемя искать, во что верить и ради чего жить, или живем только для себя лично, — а можно и того хуже, просто изначально не понимаем, зачем вообще искать смысл, это ведь — для слабаков! — Но мы тоже меняемся! Вовремя жечь — это когда? Когда не выпадет ни малейшего шанса для колдуна вообще познать ценности? — Безрассудно вступает в спор Энди, неожиданно для себя, задетая. — Ты говоришь о вере, но подменяешь понятие на мораль, ты говоришь и об отсутствии таковой среди нас, но забываешь об изначальной точке для развития! Проходит время, и каждый всё равно куёт мораль собственную, мы учимся друг у друга, даже у тех, кто слабее! Такие, как мы? Да такие, как ты и я, вообще росли среди обычных людей, имея возможность научиться сопереживать им, так же? Да, есть другие, но не говори, что они вообще ничего не чувствуют и ни во что не ставят остальных! Ведь это они придумали Соглашения, положив конец войнам за территории и уберегая своих подданых — хоть магов, хоть магглов! А слышал о тех, кого связывает вековая дружба или уважение? — Слышал, что тех, кого связывают вековые распри — многократно больше. Впрочем, это как раз не имеет значения, жаль, что мне понадобилось так много времени, чтобы это осознать. — Я, кажется, вообще больше не понимаю твою мысль. Почему это не имеет значения? — Да потому, что от костров ненависти меньше не становится. Однако, к моему глубочайшему удовлетворению, ненависть со временем поглощает ненависть. Демонов не всегда нужно убивать, они вполне способны убить себя сами… Сойти с ума и раствориться в неуправляемой бездне, которую порождают… — Не думала, что ты такой фаталист, — нервно хмыкает Энди. — Значит, сидишь годами в этом храме, который непонятно, когда и где появляется, сходишь с ума в ожидании, пока все друг друга поубивают, и при этом ещё рассказываешь случайным прихожанам, как сделать мир лучше? — Схожу с ума? Я? Этот храм существовал задолго до меня и уже тогда появлялся, когда кому-то нужен. А я следую его правилам. Говорю тем, кто спрашивает, то, что им необходимо услышать. Кто ж виноват, дорогая невестушка, что тебе всё кажется не таким? Я ведь ответил на твои вопросы, разве не так? Почему ты заговорила о нормальности — ты знаешь, что она вообще такое? Бывает ли в принципе, или лишь плод воображения и мысленных парадоксов, как та же вера или мораль? Откуда тебе на самом деле знать, чего я жду? — О, я подумала, что ты мне сейчас об этом скажешь. Или не скажешь. Тогда я и узнаю. Или не узнаю, так ведь? — Ты забавная, зовущая себя Энди. — Неровное пламя вдруг выхватывает очередную усмешку Пабло, складывая её в копилку самых странных моментов жизни Энди. Сейчас она сильно недоумевает, как ей вообще в голову пришло прийти в храм, где хозяйничает Пабло, и больше того, почему она позволяет втягивать себя в трясину этого разговора и дальше. — Но этого недостаточно. Энди молчит, не желая переспрашивать. Она потихоньку призадумывается о том, как откланяться без последствий, ведь дверь, ведущая на улицу, исчезла еще с полчаса назад, закрывшись за последним причастившимся прихожанином. — Недостаточно для того, чтобы меня удивить, — продолжает Пабло, будто бы Энди наоборот, проявляет живую заинтересованность. — Всё кажется, что вот-вот встречу наконец кого-то из нас, кто переубедит меня, докажет, что может не скатиться в бездну, а нести добро. Пока счёт плачевен, скольких бы я не видел. За последние века десятки выбрали принимать каждый бой, и никто не попытался ступить хотя бы на путь равновесия. Две богини домашнего очага осталось — не находишь, что это несколько грустно? Что, кстати, насчёт тебя? Слышал, в твоём доме междоусобица намечается, останешься в стороне или навяжешь свои порядки? У тебя уже есть красивый план на тему того, каким методом казнишь всех несогласных? Несогласных? Энди нет дела до несогласных, и так накопилось много счетов. Энди хотелось бы сохранить баланс сил в Завесе, с таким трудом налаженный — однако она уже не первый год думает о том, чем подлатать его после того, как отомстит за жуткое гостеприимство поместья Малфоев. Сидхе были так любезны, что дали ей дополнительное время на то, чтобы стать сильнее. Регулус был так любезен, что почти подарил Искру Блэков. Не Энди искажать время — чёрта с два она рискнёт детьми, но да, на даты после Самайна 79го у Энди плотный график и много красивых планов. — Почему ты спрашиваешь меня об этом? — Уточняет она. — Не ты ли только что говорил, что маги чуть ли не с рождения заслуживают костра, для которого у тебя припасены угольки? Уверяю тебя, те, кто создаёт хаос у меня дома — уж точно не невинные агнцы. Они совершили по отношению к другим немало такого, чему прощения нет и быть не может. По-твоему, я должна стоять в стороне, когда у меня есть сила всё изменить? — «Должна — не должна», «быть — не быть» — это не предмет моего интереса. Это предмет твоего интереса. Иногда эта сила дарит кому-то надежду, иногда она ломает больше, чем думалось вначале, и приходит понимание, что как раз невмешательство сильных было бы большим благом для слабых. На данный момент нет смысла судить — да и не моя это теперь работа. Но мы немного засиделись сегодня, полагаю, моя племянница в ожидании матери уже начинает изводить твоих знакомых, что за ней приглядывают. Позволь мне просто заметить кое-что важное, раз уж ты пришла на службу. Это очень старая церковь, Энди. Она открывает двери ищущим ответа и утешения, и требует взамен некоторого уважения к правилам. Тебе полагается исповедаться — вот поэтому я советую тебе подумать именно над твоей будущей ролью в кровавых конфликтах. Самое время принимать решения, а должное раздумие помогает не совершать непоправимого. Но можешь рассказать и о том, как нарушаешь брачную клятву, мне без разницы. — То есть, ты говоришь, я сейчас тебе расскажу о своих грехах, и ты мне их отпустишь, выдав рекомендации по искуплению, иначе мне из храма не выйти? Серьёзно? — Удивляется Энди такой логике. Какой в этом смысл, если Энди не воспринимает себя христианкой, да и Пабло, на её взгляд, уж точно не каноничный священник, как бы неожиданно органично он не смотрелся во время проповеди. — То есть, я говорю, я сейчас уйду, потому что у меня встреча запланирована. — Неожиданно качает головой Пабло, постепенно гася лёгкими пассами дальние ряды свечей и оставляя сравнительно небольшой островок света там, где они стоят. — Разве ты считаешь меня кем-то, кто мог бы грехи отпускать? Однако, исповедь — дело полезное. Ты могла бы воспользоваться шансом, чтобы выговориться, соизмерить свои деяния и чаяния самостоятельно, раскаяться. Рекомендации у меня две. Первая, дверь изнутри открывается, если в неё постучать, вот так, — Пабло демонстрирует, проявляя дверь и вдруг исчезает, ступив за порог. — А вторая? — Несколько растерянно произносит Энди тихим голосом, неожиданно гулко разносящимся по пустому залу. — Не дай свече погаснуть, — слышится ей в дразнящем эхо.