"You love me. Real or not real?" "Real"

      — Поздравляю, солнышко! Ты подписала себе смертный приговор! — бурчит Хеймитч. Только сейчас я обращаю внимание, что он впервые надел серую униформу и явно не в восторге от этого.       — Это значит, что мы можем взять Китнисс послезавтра с собой в Двенадцатый и поснимать там материал. Превосходно! —говорит Фульврия, пока Плутарх радуется успеху почти как ребёнок.       — Отлично, отлично. Не будем расслабляться, — он опирается локтями на стол и трёт глаза, а потом переводит взгляд на нас с Гейлом. — Знаете, чего мне не хватает больше всего? Кофе. Было б хоть чем запить эту тошнотворно пресную овсянку да репу! Неужели я хочу слишком многого? Я же не прошу каре барашка, просто добавить в кашу сахар и подать к ней кофе! — возмущается он, когда нас четверых оставляют наедине.       — Мы не ожидали, что здесь все так строго, — произносит Фульвия, массируя Плутарху плечи. — Даже в высших кругах нет поблажек.       — Хотя бы из-под полы продавали, — продолжает Плутарх. — В Двенадцатом и то был черный рынок, верно?       — Да, Котел, — говорит Гейл. — Мы там торговали. Выживали только за счет него.       — Ну вот. Хотя вы все такие несчастные и угнетенные, а свобода воли и независимости больше, чем в Тринадцатом. Да где тут свобода воли? Тут даже Коин ест мерзкие бобы и пресную сою, — вздыхает Плутарх. — Ну да ладно, все войны когда-нибудь кончаются. Хорошо, что вы теперь в нашей команде.       Он протягивает руку, и Фульвия подает ему большой альбом в толстом кожаном переплете. С таким знакомым сочетанием черной, отдающей в синеву, гладкой кожи и голубым логотипом Сойки, моей сойки, но только здесь она изображена разбившей оковы и летящей ввысь по темному небу, как символично. Прямо как я в том свадебном платье на интервью трибутов.       — Думаю, ты уже имеешь представление, чего мы хотим добиться, Китнисс. Знаю, решение далось тебе нелегко, но у меня, полагаю, есть то, что поможет избавиться от терзающих тебя сомнений.       Плутарх пододвигает ко мне альбом. Минуту я смотрю на него с подозрением. Затем любопытство берет верх. Я открываю большую книгу формата а4 и вижу на первой странице саму себя. Стройную, сильную, в черной изумительной форме. Только один человек мог создать такую одежду. За кажущейся простотой лаконичностью — истинное мастерство талантливого художника. Настоящая инженерия костюма. Стремительный контур шлема, который я никогда не надену, изогнутая линия нагрудника, слегка расширенные рукава… Я снова Сойка. Благодаря ему.       — Цинна, — шепчу я и дрожащими пальцами тереблю страницу, к горлу подступает ком, дышать в замкнутом помещении становится труднее.       — Да. Он заставил меня пообещать, что я не покажу его тебе, пока ты сама не примешь решение. Я едва вытерпел, можешь мне поверить. Ну, давай, листай дальше.       Медленно переворачиваю плотную бумагу, внимательно рассматривая каждую деталь. Нательная броня с тщательно подогнанными слоями, замаскированное оружие в ботинках и поясном ремне, специальные защитные пластины в области сердца. На последней странице набросок моей броши и подпись Цинны: «Я по-прежнему ставлю на тебя».       — Когда он… — слова застревают у меня в горле, глаза увлажняются, но я стараюсь быть сильной ради Цинны.       — Э-э… точно не припомню. Уже после того как объявили о Квартальной бойне, но точно на пару недель раньше начала Игр. Эскизы — это не все. Форма уже готова! И Бити для тебя кое-что смастерил. Внизу, в арсенале, такой лук! Обзавидуешься! Все, молчу, молчу! Сама увидишь.       " Он знал, что не переживет эту революцию, знал, что на него готовят покушение, сидя рядом со мной и убеждая, что все будет хорошо!" — проносится мысль в моей голове.       — Откуда у него только было столько мужества? — произношу уже вслух.       — Будешь самой элегантной мятежницей в истории, — улыбается Гейл, пытаясь отвлечь от гнетущих воспоминаний.       Тут я соображаю, что Цинна так же знал и то, что этой Ареной ничего не закончится. Он с самого начала хотел, чтобы я согласилась, направлял меня к этому решению. Возможно он породил эту революцию даже в большей степени, чем я сама и Пит вместе взятые. Но так же, я думаю, он понимал, что намерение должно исходить от меня самой, я должна была взвесить все «за» и «против» без давления извне.       — Мы разработали план информационной атаки, — рассказывает Плутарх. — Необходимо снять серию агит-роликов в полевой среде с твоим участием и показать их всему населению Панема.       — Но как? Все телетрансляции идут через Капитолий, — произносит Гейл.       — Зато у нас есть Бити. Лет десять назад он занимался модернизацией подземной ретрансляционной сети. Считает, что должно получиться. Конечно, сначала надо иметь, что показывать. В общем, Китнисс, твоя съемочная команда ждет не дождется, когда можно будет начать! — Плутарх поворачивается к своей помощнице: — Фульвия?       — Мы с Плутархом долго думали и решили, что лучше всего начать с внешнего облика лидера повстанцев и уже от него перейти к… внутреннему. Другими словами, мы создаем тебе самый потрясающий образ Сойки, какой только может быть, а потом работаем над тем, чтобы твой внутренний настрой ему соответствовал! — бодро докладывает Фульвия.       — Ну, форма-то для нее уже есть, — говорит Гейл.       — Да, но только форма! А боевые шрамы? Кровь? Дух мятежа, наконец? Лидер должен выглядеть устрашающе. Хотя перестараться тоже нельзя, чтобы не отпугнуть зрителей. Во всяком случае, она должна собой что-то представлять! Так, как есть… — подступив, Фульвия берет в ладони мое лицо, — абсолютно не годится. — Я фыркаю и выворачиваюсь из ее рук, но собеседница игнорирует этот жест и просто опускает руки.       — У нас для тебя еще один маленький сюрприз. Пошли.       Она машет нам рукой, и мы с Гейлом выходим вслед за ней и Плутархом в коридор.       — Вроде бы хочет, как лучше, а ведет себя по-свински, — шепчет мне на ухо Гейл.       — Добро пожаловать в Капитолий, — произношу одними губами.       Слова Фульвии не произвели на меня впечатления. Однако я крепче сжимаю альбом и позволяю себе надеяться на лучшее, вдыхая терпкий кожаный аромат обложки. Наверное, я приняла правильное решение, если так хотел Цинна, он никогда не ошибался на мой счет. Надеюсь, это не фальсификация, очень уж в стиле моего единственного на весь Капитолий друга.       Мы входим в лифт.       Лифт едет вниз. Десять этажей, двадцать, тридцать! Все ниже и ниже. Я даже не подозревала, что Тринадцатый дистрикт уходит на такую глубину. Наконец створки разъезжаются, мы ступаем в широкий белый коридор с рядом красных дверей. По сравнению с серыми тонами на верхних этажах это кажется почти роскошью. На каждой двери ясно обозначен номер: 3901, 3902, 3903…       Я оглядываюсь на кабину и вижу, что поверх обычных дверок находится ещё и металлическая решетка с подведенным электричеством, как будто за ними скрывается что-то очень опасное. Пока я смотрела на нее, появился охранник. Он нажимает кнопку, затем вторую, зловещее гудение пропадает и я замечаю, что одна из дверей в дальнем конце коридора бесшумно покачивается.       Плутарх, вытянув руку, идет навстречу охраннику, мы следуем за ним. Мне тут как-то не по себе. Решетки, замкнутое пространство глубоко под землей, едкий запах дезинфекции… И еще что-то. Я бросаю взгляд на Гейла и понимаю, что он чувствует то же самое. Мы и раньше были взаперти, но теперь как будто подопытные крысы в клетке.       «Это же тюрьма!» — догадываюсь я, и по спине пробегают мурашки. Какой такой сюрприз может здесь меня ждать?       — Доброе утро, мы ищем… — начинает Плутарх.       — Вы ошиблись этажом, — резко обрывает его охранник.       — Неужели? — Плутарх снова глядит в блокнот. — У меня записано три-девять-ноль-четыре. Позвоните сами и…       — Сожалею, но я вынужден попросить вас уйти. По поводу ошибок в нумерации обращайтесь в главный офис.       Комната 3904 прямо перед нами. Всего в нескольких шагах. Дверь выглядит немного странно — точнее, все двери. Чего-то не хватает. Точно. Нет ручек. Видимо, двери свободно открываются в обе стороны, как та, из которой вышел солдат.       — Напомните-ка, где он находится? — просит Фульвия.       — Главный офис на седьмом этаже, — говорит он и разводит руки в стороны, подгоняя нас обратно к лифту.       Тут из-за двери 3904 доносится звук. Но не страшный и опасный, как можно ожидать из такого места, а тихий, жалобный. Похож на скулеж зашуганной собаки, которую хотят пнуть ногой, только слишком человеческий и пугающе знакомый. Мы с Гейлом встречаемся взглядами. Всего на миг, но для людей, привыкших действовать как единое целое, этого достаточно. В следующую секунду я с шумом роняю альбом Цинны к ногам тюремщика, а когда тот за ним нагибается, Гейл бьет его коленом и валит не землю.       — Ой, простите, — смеется Гейл, хватая солдата за руки, чтобы удержаться сверху, и в то же время ногой сильнее прижимает мужчину к бетону.       Это мой шанс. Я проскакиваю мимо занятого охранника, толкаю дверь с цифрой 3904 и — что это? Не монстр и не переродок, не тайное страшное орудие Капитолия. На полу, полуголая, вся в синяках, прикованная к стене сидит одинокая хрупкая женщина с тонкими светлыми волосами до плеч.       Моя Эффи.       Дезинфекции в воздухе столько, что хоть топор вешай, но и она не в силах отбить вонь немытого тела, застарелой мочи и гниющих язв всех пленников этой камеры. Многим ли из них повезло выжить? К горлу подкатывает тошнота, от едкого запаха к глазам подступают слезы, однако я нахожусь здесь меньше минуты, а Эффи, похоже, никак не меньше нескольких дней.       Осматриваю ее с головы до ног, едва ли я бы узнала свою старую знакомую, если бы не ее капитолийские повадки — особый изящный изгиб рук, шапочка, прячущая волосы под париком, лежащая на земле, идеально белая тонкая кожа, перманентный макияж губ и бровей. Неестественно круглая форма обнаженной части груди.       При виде меня женщина вжимается в холодную кафельную стену, будто ожидая удара, хотя я ей никогда ничего плохого не делала. Злилась — бывало, пару раз кричала — да, но ведь все понимали какие это были обстоятельства, мы ни разу не ссорились по-настоящему. Почему же она от меня шарахается? Узнала ли она меня?       Охранник приказывает всем выйти, потом слышится возня. Гейл как-то сумел его задержать. В поисках ответов я подхожу к Эффи — она всегда была такой сильной. Приседаю на корточки и беру ее холодные как лед руки. Они сжимают мои, трясущиеся от волнения, пальцы, словно тиски, глаза капитолийки остекленели.       — Что случилось, Эффи? — спрашиваю я. От одного только ее вида мне становится дурно. — Что ты тут делаешь?       — Они увезли нас. Из Капитолия, — шепотом произносит она.       Сзади подходит Плутарх.       — Что здесь происходит?       — Кто вас увез? — допытываюсь я.       — Они, — расплывчато отвечает женщина. — Ночью, когда ты сбежала.       — Мы подумали, что тебе будет приятнее работать со своими друзьями, — говорит Плутарх позади меня. — И Цинна так хотел, но его и Порцию было уже не спасти, а всю команду подготовки держали на отдельном этаже, Эффи была единственной, кто все время находился рядом с Хеймитчем…       — Цинна хотел этого? — рычу я. Потому что одно знаю точно: — Цинна любил всю нашу команду и никогда бы не одобрил того, как с ними поступили! Почему с ней обращаются, как с преступницей? Где остальные?       — Честно — не знаю.       Что-то в голосе Плутарха заставляет меня поверить в его искренность, да и бледное лицо Фульвии выглядит убедительно. Но я все равно сомневаюсь в их непричастности.       Плутарх поворачивается к охраннику, который вместе с Гейлом как раз появился в дверях.       — Мне только сказали, что их держат под стражей. За что они наказаны?       — За кражу еды. Схватила и не хотела отдавать. Пришлось принять меры, — бурчит мужчина.       Эффи хмурит брови, будто пытается что-то понять.       — Мне ничего не объяснили. Я очень хотела есть. Спрятала всего один ломтик.       Она плачет, уткнувшись в свою разорванную тунику, чтобы заглушить всхлипы. Помню, когда я первый раз вернулась живой с арены, Октавия сунула мне под столом булочку. Видела, что я осталась голодной. Где она теперь? Жива ли вообще?       — Эффи, ты знаешь где остальные?       Она вздрагивает от моего прикосновения к щеке и опасливо отстраняется, отрицательно покачивая своей хрупкой головкой.       — Все будет хорошо, Эффи. Я тебя отсюда вытащу. Обещаю.       — Ну, знаете, это уж слишком, — возмущается Плутарх.       — И все из-за какого-то куска хлеба? — спрашивает Гейл.       — Это уже не первое нарушение, ее предупреждали, а она все равно украла хлеб.       — Охранник на мгновение замолкает, словно поражаясь тупости всех присутствующих. — Сказано же — нельзя брать хлеб!       Эффи все еще не решается открыть лицо, только слегка приподнимает голову. Кандалы на ее запястьях сдвигаются на несколько дюймов, обнажая кровоточащие раны.       — Я отведу ее к доктору Стоунем, — говорю я солдату. — Снимите цепи.       Мужчина отрицательно качает головой.       — У меня нет на это полномочий, — дополняет он свой ответ       — Снимите цепи! Немедленно! — кричу я. — Иначе я засуну твои полномочия тебе в одно место, жалкий ублюдок.       Это окончательно выводит охранника из равновесия. Он жалко открывает и закрывает рот, не зная что сказать. Обычные граждане явно не разговаривают с ним в таком тоне.       — Я не получал приказа об освобождении. У вас нет права… — жалко мямлит он.       — У меня есть, — прерывает его Плутарх. — Мы в любом случае собирались ее забрать. Эффи нужна отделу спецбезопасности. Всю ответственность беру на себя.       Тюремщик уходит, чтобы кому-то позвонить. Возвращается со связкой ключей. Арестант так долго находился в одном положении, что с трудом может передвигать ногами. Гейл берет хрупкую фигуру на руки. По пути обратно нога Кардью проваливается в металлическую решетку над круглым отверстием в полу. У меня холодеет в животе, когда понимаю, для чего в комнате понадобился сток, — так проще смывать с белых плиток следы человеческих страданий. Ледяной струей из шланга, и нет следов.       Мы приводим Эффи в лазарет и остаемся ждать снаружи. Рядом садится Гейл и обнимает меня за плечи.       — Ничего, она поправится, — подбадривает он меня. Физически, Эффи, конечно, поправится, но морально? Как вообще я могу доверять людям, способным сотворить такое? Не удивлюсь, если Коин лично отдала приказ. Ещё и номер камеры… это знак для меня — не будешь играть по правилам, никто тебя не пожалеет. Хотя судя по реакции охранника — это норма для них. Сколько еще из вновь прибывших разделили такую же участь? Хорошо, все же, что я догадалась огласить условия нашего сотрудничества публично.