В далёкой Мексике

«Я больше никого не хочу калечить!» До чего же фигово... Не могу поверить в то, что произошло. Спасибо, волчонок, что бросил меня. Ты никому не хотел причинить вред, только я, как обычно, не в счёт… Я не мог предположить, что ты оставишь меня по собственной воле... Но ещё в конце февраля, когда мы оказались разлучены после очередного твоего «инцидента», прозвучал первый тревожный звонок. С какой лёгкостью ты тогда позволил Джейкобу увезти себя в Хейвен-Пойнт, даже не проверив, как там брат, не сдох ли, не нуждался ли в помощи? Мне повезло, что стекло «всего лишь» попало в глаз, а не в артерию, тогда точно склеил бы ласты от кровопотери, пока мой охеренно взрослый братец болтался неизвестно где. А за два месяца, что я валялся в больнице в Калифорнии, от твоего шока и следа не осталось — ты жил со своей будущей мамочкой Лисбет в Неваде, веселился с местной ребятнёй, очаровывал публику чудесами. Чего я припёрся-то за тобой? Ты же был счастлив! Я смотрел сверху на овец, ползающих у ног своего пастуха, хотел спасти тебя от лжи преподобной, от участи ручного ангела… И всё-таки, несмотря ни на что, я поступил правильно, вытащив тебя оттуда. «Прости, Шон, но я должен уйти». Можно сколько угодно считать тебя ребёнком, но ты был достаточно взрослым, чтобы сложить дважды два, сопоставить минусы и плюсы, понять, что в Мексике тебе делать нечего, там нет никакого профита: ни друзей, ни родных, другие комиксы, другой язык... Тот же самый только занудный старший брат, достающий своими нравоучениями. Старший брат, незаслуженно называемый преступником и убийцей, вольно и невольно ощутивший на себе всю тяжесть твоих «инцидентов», оказался не нужен. Выброшен за стену. На помойку. В яму с говном. А сверху ещё и крышкой накрыт. Чтобы не вылез. «Не возвращайся за мной». Волчонок Даниэль, как же ты мог? Я ведь ради тебя это всё! Разве мне нужен был этот сраный Пуэрто-Лобос? (Прости, пап!) Будто я о нём с детства мечтал — спал и видел, как бы мне бросить школу, Лайлу, друзей, покинуть родной Сиэтл и поскорее свалить в это захолустье. Что мне теперь делать одному в Мексике? Если бы я хоть каплю заслуживал такую участь, если бы я кого-нибудь убил или реально ограбил... Но максимум, что я совершил противозаконного, это тырил еду в магазинах и работал на нелегальной плантации. Как можно сравнивать такие проступки с вечным изгнанием в одиночестве? За что вы так со мной?! И уж от кого, а от тебя, братец, я такого не ожидал... «Добро пожаловать в Мексику». Смешно. Первым делом думаю, что надо вернуться, попытаться убедить тебя сесть в машину. Но это невозможно: слишком много копов, без твоей силы я ничего не могу им противопоставить. Без твоей силы я совершенно беспомощен! И это даже обидно — неужели я ни на что не годен без тебя? Всех моих способностей едва хватает, чтобы скитаться по лесам, спать на берегах рек и в заброшенных промёрзших домах, воровать еду и с утра до вечера чистить шишки ножницами. Когда в тебе по-настоящему стала пробуждаться суперсила, я стал обузой. Ты будто специально подгадал такой момент, когда я уже ни на что не мог повлиять. Почему ты просто не оставил меня в полицейском участке? Зачем разнёс там всё, вырубив копов? В какой момент ты решил, что тебе со мной не по пути — ещё тогда или у самого барьера? Столько вопросов, но ответов на них я теперь никогда не узнаю. Спасибо, что хотя бы помог выбраться, без твоей силы я не пересёк бы границу, а сидеть в тюрьме, наверное, гораздо хуже... Пустыня вокруг меня становится абсолютной — нас было двое в целом свете, теперь я остался один. Я врастаю в неё булыжником, вкатываюсь перекати-полем, слеплю над ней белым солнцем, карандашной линией вписываюсь в её песочно-каменистую бумагу. Но если линию можно подтереть ластиком и повернуть в другую сторону, то меня не подотрёшь и не нарисуешь заново. Совсем недавно я говорил брату, что всё бы отдал, чтобы вернуться в Сиэтл почти на год назад и предотвратить смерть папы. Теперь мне больше всего хочется вернуться назад всего на несколько минут, чтобы переубедить тебя... Но время нельзя повернуть вспять. Пустота внутри разрастается с каждой минутой, не хватает воздуха, кружится голова. Я вылезаю из машины и меня рвёт водой на песок. Спазмы крутят пустой желудок, не принося облегчения, пока пустота внутри не становится абсолютной. В моём сознании продолжают орать на все голоса три фурии — разочарование, отчаяние и обида — они рвут сердце острыми когтями, сжирая его заживо. Почему всё так хреново в моей жизни? Чем я это заслужил? А помнишь, как пару дней назад мы втроём шли в сумерках к нашему месту на краю каньона? Вы болтали с мамой, а я освещал вам дорогу, потом мы все вместе запускали ночные фонарики. Ты заставлял их танцевать над нашими головами, и мне казалось, что фонарики — это мы сами — я, ты и мама. Одни в полной темноте, но всегда рядом, как маячки, дарующие свет. Я тогда думал, что даже если мамин фонарик покинет нас, то два наших обязательно останутся вместе, освещая друг другу путь. А сегодня самый яркий фонарик — твой! — внезапно погас... Почему ты бросил меня, Даниэль? Мне не нужна Мексика без тебя! Чего я жалуюсь, всё закономерно — ты бросил меня, потому что я бросал других. Сперва бросил Лайлу — обещал оставаться друзьями навсегда, но это не удалось. Оправдывался тем, что не хотел вмешивать её в наши проблемы, не хотел лишний раз нервировать. Зато теперь ничего не мешает позвонить ей с ближайшего телефона. Пусть я сволочь, но Лайла... она гораздо лучше меня. Намного лучше! Хочу просто услышать её голос. Если она пошлёт далеко, что ж — я это вполне заслужил. Всё равно дальше, чем я нахожусь сейчас, она послать не сможет. Еду в Пуэрто-Лобос. За окном проносится скучный холмистый пейзаж. Странно, цвета обычные, ни капли желтизы, которую я привык видеть, смотря на Мексику в американских фильмах. Не понимаю, почему режиссёры используют жёлтый фильтр? Кактусы царапают ясное голубое небо. Немного отвлёкся, но мои внутренние фурии не спят, они тоже слились в огромный кактус, царапающий грудь изнутри, каждый вдох теперь даётся с трудом, я с силой вынужден втягивать воздух в лёгкие. Глаза постоянно щиплет, ком стоит в горле — сколько бы я ни пил, он не рассасывается до конца. Отпив из фляжки в очередной раз, протягиваю руку направо: — Хочешь пить, enano? Но тебя нет. На всякий случай смотрю в ту сторону — вдруг произошедшее всего лишь дурной сон? Перегрелся на солнце или до сих пор сплю в участке… Но тебя точно нет. Я вздыхаю, убирая фляжку. Сколько ещё я буду думать, что ты рядом? За время наших скитаний я привык к тебе, к твоему голосу, твоему дыханию. Я не мог нормально уснуть, не услышав его. Такого не было даже дома. Ты ушёл, а я не хочу в это верить! Мне проще представить, что ты молча сидишь рядом и смотришь в окно на нашу новую родину... Ты стал таким серьёзным и молчаливым в последнее время. Наверное, обдумывал самые разные вещи. Не могу понять, когда ты принял это решение? Вчера ты разломал огромную железную стену и, если бы не два придурка-расиста, не гнушавшихся пострелять в детей, мы с тобой уже давно были бы по эту сторону границы. И мы были бы здесь, если бы ты не выпрыгнул из машины. Я заметил, как бережно ты раскидал автомобили, стараясь не задеть копов — никому не причинил вреда, никого не искалечил. Но в Мексику почему-то расхотел. Что случилось? Может, я сделал что-то не то перед полицейским барьером? Я тогда сказал тебе всегда поступать правильно, быть умницей и не тратить силу попусту. А в чужой стране, если ты никто, обычный подросток, без работы и денег, поступать правильно очень сложно. Наверное, ты это понял даже раньше меня. Значит, и мне придётся перестать поступать правильно? Смогу ли я выжить без тебя, Даниэль, несмотря ни на что, или Шон Диас стал слабаком, привыкшим надеяться только на младшего брата? Я запрещал тебе пользоваться силой, но всегда знал, что её можно применить в любой момент — не поверишь, какую уверенность это мне придавало! Выживание — слишком глобальная цель, буду решать проблемы постепенно: сперва доберусь до Пуэрто-Лобоса и найду папин дом. Всё-таки 150 американских баксов в кармане делают меня почти богачом, на несколько недель точно хватит. Воды совсем мало, нужно купить что-нибудь из еды. Вчера Карен приготовила нам пакет с продуктами и несколько ёмкостей с водой, но в кузове их не оказалось — копы решили оставить себе? Торможу у первой же заправки. На самом краешке Мексики магазинчик у границы выглядит так, будто мы находимся в жопе мира: обшарпанный, выцветший, с кособокими бензоколонками из прошлого века, в углах песка по щиколотку. Товары тоже какие-то лежалые, пыльные, не удивлюсь, если давно просроченные. Пожилой продавец говорит по-испански, что всё ещё непривычно для меня, хотя за два дня это уже третий встреченный нами мексиканец. Первым двум мы помогли бежать из участка, ты вскрыл дверь и выпустил их. Надо купить тебе что-нибудь. Интересно, тут продают шокохрусты? — Почему ты плачешь, мальчик? — Всё хорошо, сэр, просто песок в глаз попал. Беру пару бутылок с водой и какие-то местные сигареты, надеюсь, не полное дерьмо. Мексиканец (я теперь тоже мексиканец!) радуется долларам, но покупать еду и заправляться у него я не рискую, в баке ещё полно топлива. До Пуэрто-Лобоса, скорее всего, не хватит, он отсюда примерно в двухстах милях, остановлюсь где-нибудь в более цивильном месте. Телефона здесь нет, разговор с Лайлой откладывается. В любом случае, мне не на что рассчитывать, кроме моральной поддержки — но и такая сейчас была бы весьма кстати. Может, когда-нибудь, через пару лет или больше, Лайла даже приедет ко мне в гости, мы будем сидеть на берегу моря и под шелест волн курить травку, болтая о всякой ерунде... Ко мне могла бы приехать Кэссиди. Но на девушку с розовыми волосами я не слишком рассчитываю — её постоянно носит с места на место, она не создана для оседлой жизни. Разве что заглянет ко мне ненадолго. А вот Финн... Этот симпатичный парень с дредами и татуировками взял нас в свою группу, обеспечил работой и домом в Гумбольдте. Помню, как он постоянно крутился вокруг меня, не отводя глаз, невзначай то касаясь, то приобнимая, называл сладеньким, в шутку (или нет?) признавался в любви. Мы любили сидеть с ним на берегу озера, любуясь закатом, и просто молчать обо всём. Однажды он рассказал мне грустную историю своей жизни, которую никому больше не рассказывал, о том, как с отцом и братьями жил в Монтане, где они разбирали и продавали угнанные тачки. Как батя сдал сыновей копам, лишь бы самому не сесть в тюрьму, и Финну пришлось подростком мотать срок. Он любил нас с тобой, Даниэль. Тебя, как младшего брата, а меня, как друга, и, может быть, даже больше. Да, он мог бы приехать и помочь мне хотя бы встать на ноги в Мексике. Мы могли бы, наверное, даже жить вместе в Пуэрто-Лобосе — Финн как раз мечтал о домике на берегу моря. Если бы он не погиб. Я запрещал тебе пользоваться силой, Даниэль, и даже в такой момент, когда её необходимо было применить, не позволил, понадеявшись, что Меррилл не выстрелит. А он выстрелил, забрызгав тебе лицо кровью Финна. Из-за моей трусости и предвзятого отношения к твоим способностям несколькими месяцами ранее Криса сбила машина. Чуть раньше я позволил тебе применить силу, чтобы поднять шкаф, упавший на дедушку, и пообещал себе, что это было в последний раз. Мне стоило бы вынести из всего этого другой урок и поумнеть, но глупость не лечится. Всё, что происходит со мной, — это наказание за мои ошибки и, особенно, за смерть Финна. Я сам сделал решительно всё, чтобы остаться в одиночестве. Я это заслужил. Почему меня не пристрелили на границе? Перед тем, как ехать дальше, отпарываю пентаграмму с козлиной головой — ребята с плантации нашили её на старое худи — я про неё давно забыл, но продавец очень уж неодобрительно косился на моё плечо. В такой суеверной стране, как Мексика, сатанинские символы носить не стоит. По крайней мере, не следует злить людей, с которыми придётся иметь дело. Что ещё со мной не так? Вызывающих наколок нет, пирсинга нет, одного глаза нет — вдруг не тронут из жалости. Но бейсбольную биту или хотя бы нож стоит купить на всякий случай. Хватило бы денег. Замечаю твой рюкзачок на заднем сиденье. Слёзы опять застилают глаза — ты просто разломал мне грудную клетку, Даниэль, как ту стену. Пробил брешь размером с Орегон, которая нескоро зарастёт, если зарастёт вообще. Перебираю содержимое. Комикс про ХотДогМена, мамин спальный мешок, записки Криса и Сары-Ли, нужно отправить их тебе первым же письмом. Бейсбольный мяч Дэвида, фигурка межгалактического странника, игрушечный снеговик, мой подарок, который я купил тебе на рождественской ярмарке. Игрушка Броди — единственная вещь, которую ты украл, и сломанный планшет для рисования, пострадавший, когда очередные придурки разукрашивали мне лицо в Неваде, требуя сказать какую-то дичь и петь песни по-испански. Как думаешь, может, стоило наплевать на гордость и согласиться? Совсем вылетело из головы, сегодня же День Независимости... день моей полной независимости от всего — от родины, друзей, родных, прошлой жизни, даже от тебя, Даниэль, — я бы с удовольствием сейчас набухался до потери сознания, чтобы не думать ни о чём. В первый и последний раз встречаю 4 Июля в одиночестве. Надо выяснить, когда у местных похожий праздник. — За нас, enano! Надеюсь, ты найдёшь своё счастье в Америке... Всего лишь делаю глоток тёплой воды, отдающей ржавчиной. Какой праздник, такая и выпивка. Закуриваю из новой пачки. Сигареты — полное дерьмо. Ну здравствуй, Мексика, я тоже очень рад тебя видеть!