Черная звезда

Было удивительно, что они встретились в лифте. Обычно к тому времени, когда Хазан появлялась в офисе, Мехмет уже работал, а когда она уходила, он все еще работал. Он полностью погрузился в проект по ипподрому, и Хазан испытывала от этого одновременно раздражение и страх. Раздражение, потому что он не послушал ее и все же проглотил наживку дяди Хазыма. Это же была такая очевидная ловушка, ну зачем, зачем он на нее повелся? Кудрет предложил совершенно логичный и выгодный для всех выход из ситуации, и Хазан просто в бешенство приходила от того, что Мехмет его отверг. Уж не понятно было, какая была у него на то причина – задетое мужское эго не потерпело? Неумение оценивать риски? Просто глупость? Нет, Мехмет был кем угодно, но не глупцом, но как еще оценивать его поведение? Он взялся за проект и вгрызся в него, словно в кость. Как один из директоров, он имел право на найм работников определенного уровня, и Хазан уже слышала, что он нанял несколько специалистов по ипподромам и конному спорту, и Хазан не была уверена, чем это поможет. У Коранов были не временные специалисты, у них были эксперты по проектам, связанным с конным спортом, черт побери, они перестраивали конюшни для одного из саудийских принцев, Хазан не помнила, которого из них, но зато помнила, что о конюшнях был материал на шесть полос в недавнем выпуске Global Architecture. Но все же она испытывала страх. Страх, потому что иногда ей казалось, что он может выиграть. Она видела наметки его проекта, которые он разослал всем директорам, и Хазан недовольно прищурилась тогда, понимая, что он нашел подход, с которым можно работать. Могут ли Эгемены сделать проект дешевле Коранов? Вряд ли. Могут ли они обещать более инновационный и продвинутый вариант? Нет, конечно. Мехмет пошел категорически другим путем. Традиции, общество и экология. Не модерн и инновации, а сохранение духа старого Рустемэфенди, отсылки к османским временам, экологически чистое строительство, социально значимый проект и бла-бла-бла. «Конный спорт – это мир традиций, осколок прошлого, мира, единого с природой». Это лежало в основе концепции. Кораны так долго занимались конным спортом, что им уже не были интересны традиции, подумала Хазан, изучая их последние проекты. Их концепцией было «Конный спорт в будущее». Идея о традициях могла сыграть в пользу холдинга Эгеменов, потому что речь идет о государственном заказе и о Рустемэфенди, ипподроме, построенном еще при Абдул-Хамиде Втором. А если они выиграют проект? Что будет тогда? У них совсем нет свободных средств, им вообще не следовало начинать новых проектов крупнее какой-нибудь виллы, у них и так слишком много хлопот отнимает эта проклятая экологически чистая деревня возле Бахчекея, а теперь еще и это… И тоже экологически чистое, если Хазан еще раз это услышит, она точно сама напишет проект строительства с асбестом, и чтоб с загрязнением какого-нибудь водоема, ругалась она под нос. Хазан читала его документы, но почти не видела его самого, а теперь она стояла рядом с ним и боялась взглянуть на него. Она почти уехала без него, двери уже закрывались, когда она увидела его лицо, и на долю секунды ей хотелось дать им закрыться, уехать без него, но она все же вытянула руку, останавливая лифт, позволила ему войти, и теперь стояла, молча, замерев, словно статуя, глядя прямо перед собой, словно видит что-то очень важное в гладкой поверхности этих самых проклятых дверей. – Уходишь так рано? – Спросила она у двери и краем глаза увидела, что он тоже отвечает именно этой двери. – Зайду к Синану, не был у него уже неделю. Хазан кивнула. Синан ей это говорил, когда она навещала его позавчера. Бравада и храбрость первых недель прошла, с тревогой подумала она, и Синан начал дергаться, его начала по-настоящему угнетать несвобода, и теперь как никогда была нужна вся их помощь. Они старались быть рядом, навещать, отправлять посылки, письма. Было так странно, писать и читать настоящие письма, на бумаге, как в какие-то древние времена. Синан говорил, что если что-то понадобится очень срочно, то он мог рассчитывать на помощь одного из надзирателей, которого нашел Мехмет. Мысль об отношениях Синана и Мехмета снова напомнила ей о том, о чем она не хотела, не желала думать, но постоянно возвращалась к этому, снова и снова, пытаясь заставить себя забыть об этом, снова и снова. – Ты похудел, – сказала Хазан, повернувшись к нему, и он тоже быстро глянул на нее в ответ. – Было много хлопот. – Он секунду помолчал. – Ты выглядишь прекрасно. Хазан на секунду смешалась, потому что ей показался второй смысл в его словах. Что она выглядит хорошо, совсем не выглядит усталой и худой? «Ты не скучаешь? Не страдаешь? Тебе совсем не жаль?». Конечно же он этого не говорил, просто сказал, что она выглядит прекрасно, обычный рядовой комплимент для коллеги. Так? Ведь так? «Я скучаю. И страдаю. И мне очень жаль». – Спасибо. Дверь лифта раскрылась на этаже подземной парковки, и они шаг в шаг пошли к своим машинам – даже их парковочные места располагались рядом. Обычно Хазан распоряжалась, чтобы ее машину подавали к главному входу, откуда забирали по утрам, но сегодня она вышла раньше обычного, собираясь навестить благотворительный фонд, в котором заседала ее мама, и теперь вот шла к машине рядом с ним, чувствуя запах его одеколона, того, который подарила ему она, почти ощущая тепло его тела, почти касаясь кистью кисти его руки. – Передавай привет Синану. – Обязательно. Хазан едва сдержала желание закричать, когда он коротко кивнул ей и прошел к своей машине, открыл дверь, сел… Хазан опустилась на сиденье своей машины, сжимая зубы. Даже в машине ей все напоминало о нем. «Этого не может быть», – подумала она, глядя, как он проезжает мимо и трогаясь вслед за ним. «Он не может нам мстить. Это неправда». Неправда. Мама ошиблась. Дядя ошибся. Папа ничего такого не делал. Отец Мехмета умер от несчастного случая. Мехмет не знает ни о чем таком. Он не мстит им, не мстит, неправда. Он любит Синана как брата, он помогает Гекхану, ему нравится Селин, он… Он был с Хазан. Он не такой человек. Он не стал бы заводить связь с женщиной, которой хотел бы отомстить. Человек, который пережил ад на земле не стал бы опускаться до такого. Мехмет не стал бы опускаться до такого. Он не стал бы мстить исподтишка, он вышел бы в открытом бою, глядя прямо в лицо своему врагу. А как же прокурор? Голос в ее голове был очень похож на дядюшкин. Ты не знаешь его на самом деле. Ты иногда сама не понимаешь, что творится в его голове. «Он ненавидел меня, когда мы только встретились. Он скрывает многое, но чувства свои скрыть не может. Они всегда у него на лице, в его глазах». Мехмет не ненавидит Хазан. Он обижен, он зол, он расстроен, но он ее не ненавидит. Хазан помнила, как он смотрел на нее раньше. Хазан остановилась у обочины, понимая, что слишком отвлеклась на свои мысли. Пойди к нему. Поговори с ним. Расскажи все. Спроси у него. Этот голос почему-то был похож на голос Синана, хотя Синан никогда не был настолько рассудителен. Если бы Синан узнал о подозрениях Кудрета, что бы сделал он? В первый же вечер ломал бы двери Мехмета, требуя правду. И его бы совсем не побеспокоило, что могло бы быть, если бы история Кудрета оказалась бы неправдой. Или бы была правдой, но он бы об этом не знал. Потому что Хазан не верила, не верила, что он это знает, а если это правда, и он не знает, как… Как она скажет ему это? «Мой отец и отец Синана убили твоего отца». Твой отец умер до твоего рождения, ни разу не поцеловал тебя, не взял тебя на руки, не говорил с тобой – потому что мой отец и отец Синана убили его. Твоя мать убивалась на нескольких работах, чтобы прокормить тебя, и в итоге сошла с ума – потому что мой отец и отец Синана убили его. Ты начал работать в тринадцать лет, не поступил в университет, как всегда мечтал, подписал контракт с армией и попал в этот ужас там, в Сирии, потому что мой отец и отец Синана убили его. Потому что между нами кровь, кровь твоего отца на руках моего отца. Это она ему скажет, если он не знает? Потому что он не может знать, не может, он не мог бы так себя вести, если бы знал. Или он просто так хорошо притворяется? Всегда притворялся? С первого же дня, когда она его встретила? Может быть даже с Эдже он познакомился специально, ведь так? Так? Хазан начинало казаться, что она сходит с ума. В одну секунду она верила в эту дикую историю, в другую нет. Но Мехмет ведь скрывает что-то, ведь так? Он сам это говорил. Что когда-нибудь расскажет ей, когда будет готов. Может ей все-таки постучать в его дверь и потребовать этой правды? Что ей делать? Что делать? Хазан было легче до этой встречи с ним сегодня. Они не оставались наедине, не говорили кроме как о работе, и ей было легче, но эта встреча, она словно всколыхнула все в ней и заставила смириться с очевидным. Я люблю его. Я хочу быть с ним. Я хочу знать правду. Я люблю его. Я хочу быть с ним. Я хочу знать правду. Я люблю его. Я хочу быть с ним. Я хочу знать правду. И она не могла знать правду, потому что она хочет быть с ним, потому что любит его. Ей нужно выбрать что-то одно. Солгать себе и ему, сделать вид, что не слышала ничего от дяди. И жить в надежде, что он не знает, или что он хорошо притворяется, просто лишь бы быть рядом с ним. Или сказать ему правду и увидеть, как он в отвращении отшатывается от нее. Знал он правду или нет, если она расскажет ему все, он никогда к ней больше пальцем не притронется. А если он не знал, он даже дышать одним воздухом с ней не захочет. Хазан погружалась в пучины отчаяния. Она сидела в машине, глядя в пустоту, снова и снова перебирая в голове, перекручивая сводящие с ума мысли. Что делать? Что? Раздался телефонный звонок, и Хазан вздрогнула от неожиданности, ей понадобилось время, чтобы отыскать в сумке телефон, и когда она увидела, кто звонит, ей расхотелось принимать звонок, но не было выбора. – Где ты ходишь, несчастная! – Мать практически завопила в трубку, но шепотом, тихо, неслышно. – Ты заставляешь ждать пятнадцать человек! – Мама, – Хазан простонала, едва сдерживаясь от желания разрыдаться. – Я не могу прийти, мама. Прости, принеси за меня извинения, пожалуйста, я просто не могу… – Что значит «не можешь»? – Мать была явно возмущена. – Ничего не желаю слышать! Сейчас же, немедленно приезжай в фонд! Ты что, не в курсе, сколько сил я убила на этот проект? Мне пришлось унижаться перед Шухрие, перед этой змеей Шухрие, чтобы получить грант на этот проект, а ты теперь говоришь, что не можешь? – Мама! – Хазан почти закричала, перебивая госпожу Фазилет. – Мама, я не могу, понимаешь, не могу! Я не приду, я не могу, мама, я думать сейчас не могу, я дышать не могу, мама! Мама затихла, и через несколько секунд Хазан услышала ее встревоженный голос. – Ты заболела, козочка моя? Ты в больнице? – Я заболела, мама, – слезы наконец полились из глаз Хазан. – Я заболела. Я сошла с ума, мама. Я еще не в больнице, но скоро туда попаду, мама. В сумасшедший дом, мама. Я с ума схожу, мама. Молчание на той стороне трубки продолжалось, и Хазан зарыдала в голос. – Где ты? – Наконец сказала мама. – Где ты? Я сейчас же приеду. – Не надо, мама! – Хазан не представляла, как посмотрит матери в лицо, как скажет ей, что все знает, знает все, что случилось в ту ночь тридцать лет назад, что она слышала, как мама рассказала это все, собственным голосом. – Не надо, ничего не делай! – Это твой телохранитель, да? – Мать очевидно не слушала ее. – Это он, верно? Из-за него все? – Мамочка, пожалуйста, просто дай мне сейчас побыть одной, хорошо? Пожалуйста, мама. – Я ведь поверила тебе, когда ты сказала, что это выдумки Кудрета. Поверила! А теперь вот узнаю от Джемиле, что ты таки связалась с этим оборванцем, а теперь ты звонишь и рыдаешь посреди дня? – Мама! – Я предупреждала, предупреждала. Я говорила, выходи за Гекхана, я говорила тебе, найди мужчину нашего круга, но ты… Хазан отключила звонок и закричала в голос, ударяя кулаками по рулю. Все ее тело сотрясали рыдания, и она не увидела, как рядом остановилась машина и к ней подошел встревоженный мужчина. – Госпожа, с вами все в порядке? – Он постучал в стекло машины, и Хазан повернулась к нему, утирая заплаканное лицо. – Госпожа? Госпожа, отвезти вас в больницу? – В сумасшедший дом, – ответила она, не подумав, и он отпрянул, удивленно глядя на нее. – Прошу прощения, – всхлипнула Хазан, доставая из сумки пачку бумажных носовых платков. – Прошу прощения, все хорошо. Все хорошо. – Все просто замечательно, – пропела она, глядя в пустоту перед собой, когда он ушел. Она даже проплакаться как следует не смогла. Хазан оглянулась по сторонам и увидела, что припарковалась у набережной, и она вышла из машины и пошла к морю, чувствуя, как глаза снова наливаются слезами, но не давая им упасть. – До чего ты дошла, госпожа Хазан. До чего ты докатилась, – грубо сказала она себе, сжимая руки в кулаки, ногтями едва не разрывая свои ладони. – Так расклеиться из-за мужчины. До чего ты докатилась. Хазан никогда не была слабой. Она всегда была сильной. Уверенной. Твердо стоящей на ногах. Никакой ветер не мог ее склонить. Никакая сила не могла поставить ее на колени. Дочь, сестра и племянница. Помощница маме и дяде Хазыму. Наследница. Будущая глава холдинга. Будущее семьи Чамкыран. «Тридцать в возрасте до тридцати» Forbes Турция, и Хазан на обложке. И надежда, что однажды она попадет в этот список в мировом выпуске. А теперь она рыдает на берегу моря из-за мужчины. Разве такой мы тебя воспитывали, девочка? – И снова, голос был ужасно похож на голос ее дяди, и она впервые подумала, что это мог бы быть и голос ее отца. Что она никогда не знала отца, когда была взрослой, и может быть, отец ее тоже бы разочаровал, как разочаровал дядя Хазым, как разочаровал дядя Кудрет, как разочаровала мама. Все в ее жизни были ходячими разочарованиями, и теперь остался только Мехмет. Она не могла в нем разочароваться. Он последняя надежда на веру в хорошее, что у нее осталась. – Ну конечно, – прошептала Хазан, закрывая глаза. – Сумасшедший дом. *** – Значит, господин Мехмет попросил вас навестить его мать, – в голосе медсестры слышалось осуждение, и Хазан мельком глянула на нее. Да, медсестра выглядела расстроенной. – Очень мило с его стороны хотя бы вас сюда прислать. Уже много месяцев даже здесь не появлялся. – Много месяцев? – Хазан остановилась, не входя в комнату, в которой должно было состояться ее свидание с госпожой Кериме Йылдыз. – Мехмет не приходил так давно? Медсестра поджала губы, открывая дверь. – Я принесу чай, – сказала она, и Хазан вошла в комнату. Несколько кресел, столик. Ничего особенного. На стенах висели пейзажи – плохая мазня, но настоящие картины, а не репродукции или фотографии. Медсестра принесла чай и сказала, что госпожа Кериме уже идет, и Хазан тяжело сглотнула, мысленно подготавливая себя к встрече с ней. Она видела ее на фотографиях, но… Все же ее удивил ее внешний вид. Госпожа Кериме была такой маленькой и хрупкой. Темные, почти черные глаза, темные волосы, аккуратно собранные в пучок, смуглая кожа. Она совершенно не была похожа на Мехмета, ничем. Его рост, глаза, телосложение, черты лица… Должно быть все это досталось ему от отца, фотографий которого Хазан никогда не видела. Хазан прикрыла глаза, представив себе Джемаля Йылдыза, похожего на Мехмета. Представила себе, как молодой дядя Хазым сталкивает его с высоты. Как молодой отец помогает ему. «Наверное, он был большим и сильным, – подумала она. – Большим, сильным, привычным к физическому труду, и они… Они испугались. Они просто испугались». «Перестань» – оборвала она себя. – Здравствуйте, госпожа, – у Кериме Йылдыз был совершенно обычный, нормальный голос. – Госпожа Кериме? – Голос Хазан хрипел, но она ничего не могла уже сделать. Она быстро сделала глоток чая, даже не положив в него сахар, и снова повторила. – Госпожа Кериме? Меня зовут Хазан. Я подруга вашего сына. – Мой сын умер, – совершенно нормальный голос. Спокойное выражение лица. Даже глаза совершенно обычные. И безумные слова. Ты точно здесь собираешься искать правду. – Мой сын умер. Он родился мертвым. Я похоронила его в могиле его отца. Хазан покачала головой. Это было бесполезно. – Мехмет… – начала она, и Кериме отвела взгляд в сторону. – Мехмет… Мой мальчик, мой красивый добрый мальчик. – Хазан улыбнулась, против своего же желания, она снова почувствовала, как на ее глаза набегают слезы. – Никогда не доставлял мне хлопот. Никогда мне не врал, всегда был мне помощником. Моя радость. Радость моя. Утешение мое. Спасение мое. Мой Мехмет. Мой. – Последние слова она произнесла с какой-то горячкой, и Хазан подумала, что это и есть наверное ее болезнь. – Моего Мехмета убили. В Сирии. – Хазан прикрыла глаза, внутренне простонав. – Он сказал мне, что мне пришлют его по кускам. И чтобы я просто верила, что это он, потому что я его не узнаю. Моя душа его не узнает. Сказал, что выколет ему глаза, и пришлет мне первой. – Хазан резко вдохнула, едва не поперхнувшись воздухом, она сжала ладони на коленях, чтобы не вскочить. – Что будет присылать его мне по частям. Если я не дам ему денег. У меня не было денег. Я пошла к ним. Я хотела взять деньги у них. Они мне должны. Они были мне должны. Должны мне за моего сына, за моего мужа. Я пошла к ним, чтобы они дали мне денег и спасли Мехмета. Я бы даже… Я даже отдала бы его, только бы они его спасли, но они просто не вышли ко мне. Даже не вышли. И Мехмета убили в Сирии. Хазан сжала лицо в ладонях, пытаясь понять, о чем говорила эта женщина. Кериме все продолжала и продолжала говорить, говорить просто о чем-то, но Хазан ее почти не слушала, краем уха улавливая, что она рассказывала что-то о Мехмете, о его детстве, о том, какой он был добрый мальчик, и как его убили в Сирии. Но Хазан продолжала думать о ее словах. Куда она ходила просить денег? К дяде Хазыму? Ведь так? Она ходила просить денег у дяди Хазыма? За сына, за мужа, так ведь она сказала? Что какие-то люди были должны ей за сына и за мужа? Люди, которые могли дать ей пятьдесят тысяч долларов? Это о Хазыме? – Госпожа Кериме, – она все же решила взять быка за рога. – Скажите мне пожалуйста, вам знакома фамилия Чамкыран? Хазан сразу поняла, что знакома. Лицо Кериме окаменело, глаза налились яростью. – Чамкыран, – прошипела она. – Чамкыран… Конечно же, Чамкыран. – Она посмотрела Хазан прямо в глаза. – Пес с глазами шакала. Сжег меня. Моего ребеночка сжег. Мужа моего сжег. Чамкыран… Хазан не сдержалась. Она больше не могла сдерживать слез. *** Странно было такое признавать, но Хазан никогда не напивалась по-настоящему. Иногда она бывала чуть навеселе, немного в подпитии, но она никогда не напивалась по-черному, так, как это делал Синан, но теперь… Теперь она понимала, почему Синан это делал. Потому что когда на душе настолько черно, остается только пить, пить и пить. Хазан сидела у окна и делала глоток за глотком сразу из бутылки, не теряя время на бессмысленные бокалы и стаканы. Она пила и пила, но желанное отупление так и не появлялось. Мысли путались и разбегались, мир вокруг кружился, но она никак не могла заставить себя отрубиться, чтобы больше ни о чем не думать, не думать, не думать. Выскочив из комнаты Кериме, не в силах больше слышать ее постоянное «сожгли, сожгли меня, ребеночка моего сожгли», Хазан выбежала из клиники, и она даже не помнила, что она делала. Ездила бездумно, пока машина вдруг не остановилась, потому что закончился бензин. Она помнила, как вышла из нее, просто бросила ее там, на дороге, и пошла пешком. Смутно помнила, что будто бы поймала такси и очнулась только когда обнаружила, что стоит у здания холдинга. Рабочий день уже закончился, но Хазан посмотрела наверх, подумав, что может разглядеть отсюда окно кабинета Мехмета, и ей показалось, что там горит свет. И тогда она развернулась и поехала домой, открыла бар и схватила первую попавшуюся бутылку. Чтобы не думать о том, что все оказалось правдой. Все оказалось правдой. Словно сквозь туман она слышала, как кто-то барабанит в дверь, но не сделала даже попытки подняться. Пусть стучат, подумала она. Пусть постучат и уйдут. – Хазан! – Ей показалось, что это был голос Мехмета, но этого не могло быть. Мехмет теперь к ней на километр не приблизится. Не сможет. – Хазан, открой дверь. – Уйди, – прошептала она. – Не снись мне. Уйди. – Хазан, открой дверь! Открой немедленно! – Убирайся, – сказала она чуть громче, и попыталась крикнуть. – Убирайся! – Но вышел только какой-то стон, и тогда она швырнула бутылку в сторону двери. Раздался звон разбитого стекла, и Хазан тут же пожалела о сделанном. Она все еще продолжала думать, все еще не отрубилась и не потеряла мысли, а спиртного больше не было. Хазан с трудом поднялась на ноги и едва не упала, так закружился вокруг нее мир. Она сделала несколько неровных шагов к бару, но упала, и что-то полетело на пол вместе с ней, и стало очень больно, и она почувствовала, что ее руке стало мокро, горячо и очень, очень больно. – Хазан! – ей опять показалось, что она слышит голос Мехмета, и она опять повторила «Уйди, уйди», и ей стало плохо, так плохо, как никогда, и она закрыла глаза, чувствуя, как пол качается под ней. – Хазан! – Ей снова показалось, что это был голос Мехмета, и на этот раз он был ближе, совсем рядом, и этого точно не могло быть. – О господи, Хазан! Хазан, ради бога! Фарах, вызови скорую, скорее, вызывай, быстрее! Хазан! Хазан, посмотри на меня! Открой глаза, Хазан, посмотри на меня. Хазан открыла глаза. Она открыла глаза, но продолжала видеть сон. Ей снилось, что Мехмет пришел. Вместо того, чтобы отключиться без снов она видит во сне Мехмета. Ей ничего уже не поможет. – Прости меня, – прошептала она. – Я не знала. Не знала. – Хазан, пожалуйста, ничего не говори, сейчас, сейчас приедет скорая. Фарах, принеси полотенце, это не поможет, господи, сколько крови. Хазан, не говори ничего. – Я говорила с твоей мамой. Она сказала правду. – Что? – Мехмет из сна смотрел на нее, двоился в ее глазах, все плавало вокруг него, он был ненастоящим. – Правду? Какую правду? – Что мой отец и отец Синана убили твоего отца. А потом сон наконец-то закончился, и все закончилось.