В погоне за ветром

Сирокко задумчиво смотрела на объемную карту. Леса, зеленевшие к югу от Бригона, занимали почти треть изображённой местности. Оставшаяся половина принадлежала бескрайним полям, другая – самому городу. Мятежи почти по всем округам королевства грозили перерасти в неуправляемый лесной пожар, который сожжёт и леса, и поля, и все, на что падал глаз. — Осталась лишь маленькая искра, – констатировал Дореми. – Завтра мы отправимся штурмовать дворец. Дейтерий с непроницаемым лицом сидел рядом, для вида периодически скашивая глаза на карту. Сирокко вздохнула. Он почти не скрывал, что присоединился к восстанию лишь из-за неё. Как могла, она выгораживала возлюбленного – периодически бессовестно врала Дореми и Мирро, когда Дейтерий отказывался делать порученную ему работу. Быстро завершив собрание, Дореми накрыл карту плотной тканью и быстро вышел из комнаты. Порой он напоминал Сирокко дикую кошку: грациозную и потрясающе сильную, но смертельно опасную. Одним звуком своего голоса он мог заставить людей верить, чем и самозабвенно пользовался. Восстания, поднимавшиеся вслед за его песней, разгорались все сильнее, и королевская стража с ними уже не справлялась. Сирокко поспешила за Дореми и догнала его уже в коридоре. Он вызывал у неё ненависть и одновременно восхищение: идея революции была гениальной, но жестокой и в некоторой степени бесчеловечной. Сирокко решила, что лучше быть на стороне победителя, поэтому всеми силами поддерживала планы мятежников. Король проигрывал, его армия несла значительные потери. В новом мире не найдётся места его приспешникам. — Я бы хотела сражаться завтра рядом с тобой, – сказала она, когда Дореми обернулся. – Не зря же я тренировалась! — Если план не сработает, штурм может затянуться на месяцы, – мятежник склонил голову к плечу. – Зачем тебе лезть в пекло, если тебя связывает лишь клятва? Ты точно так же отработаешь ее, трусливо отсиживаясь в тылу.  — Может быть, я тоже поддерживаю революцию, – вспыхнула она. – Удивлён, что твои желания совпадают с моими? — Это несколько напрягает, – Дореми прищурился. – чувствуется вонь подвоха. Сирокко усмехнулась, нисколько не напрягаясь от подозрительного отношения к себе. Во всяком случае, Дореми был в своём праве – поступки Сирокко действительно не поддавались логическому объяснению. — И что, никому не веришь? — А оно стоит того? — А разве нет? – подняла бровь Сирокко. — Острый язычок, – усмехнулся Дореми. – Как можно кому-то полностью доверять, если порой мы недостаточно честны даже с собой? — Философия не даёт ответы, а лишь больше запутывает, – отрезала Сирокко. — Если только я сам хочу запутать. Сирокко понимающе отвернулась. Она ненавидела копаться в чужих проклятиях, ровно как и в чужих судьбах. Это казалось ей занятием скучным и ненужным; ей было достаточно своих проблем, которые требовали решения. Да и проклятие у Дореми было настолько сложным, что, размышляя над его сутью, можно было сойти с ума. Истинная власть принадлежала тем, кто не боялся. Кто, наплевав на все законы, шёл вперёд. Шаг за шагом, в зной и стужу – несмотря ни на что, никогда не останавливался. Остановиться – значит умереть. Тысячи людей хотят силы и власти, и они идут вперёд. Лишь сейчас Сирокко поняла, как много в мире людей, которые используют способности в повседневной жизни. Старые традиции уходят в туман забвения, а новые поколения меняют законы. Так было всегда, и будет впредь – в жизни нет ничего уникального; все, что происходит с одном человеком, обязательно произойдёт с сотней других. Такова вероятность. — Ты услышал меня, – ответила Сирокко, стремясь закончить изломанную беседу. Чем больше она общалась с Дореми, тем сильнее убеждалась – наверняка он сам порой запутывается в своих красочных оборотах философии, но такова цена величия... Он знал, на что идёт, и теперь не заслуживал сострадания. Оно ему было просто не нужно. Сирокко резко развернулась и направилась в противоположную сторону. Взгляд Дореми жёг ее спину, но она запретила себе оборачиваться. Всего месяц назад они с Дейтерием приехали в лагерь повстанцев, но казалось, что время тянулось непростительно медленно. Бесконечные тренировки и собрания выматывали до потери пульса, и Сирокко уже забыла, когда в последний раз нормально спала. Едва она успела выбраться из дома Атту, как попала в новую ловушку. Где теперь Эблис? Что думает по поводу Сирокко? Наверняка она не поддержит подругу. Скорее всего, даже выступит в сражении на стороне короля, но в любом случае Сирокко её не осудит. Она обещала, и сдержит слово – никогда не пойдёт против близкого человека. Каждый имел право на собственный выбор, и осуждать за это – низко. Жаль только, что после этого они едва ли останутся хотя бы приятельницами. Сирокко в задумчивости шла по коридору большого дома, служившего штабом. Голова не болела, это было странно. Может быть, боль притупляется, когда она слишком сильная? — Вот ты где! – оклик и резко возникшая перед лицом фигура заставили Сирокко вздрогнуть и резко остановиться. Это был Дейтерий. Судя по его поджатая губам, он был раздражён. — В чем дело? – удивленно спросила она, поправляя выбившуюся прядь волос за ухо. – Ты меня искал? — Тебе не кажется, что эта революция какая-то странная? – сразу заявил он, даже не сбавляя тон. – Как будто в ней двойное дно. Сирокко испуганно зажала рукой рот возлюбленного. Если Дореми услышит эти слова, то Дейтерию несдобровать. — Не здесь и не сейчас, – процедила она. – Нам конец, если кто-то услышит. Дейтерий кивнул, но все ещё едва сдерживал гнев. Он не был в хорошем настроении с того самого дня, как они с Сирокко приехали на базу мятежников. Тем не менее, он не покидал этого места. Сирокко завернула за угол и зашла в маленькую темную комнату, которая когда-то служила чуланом. Здесь их не могли подслушать: совет, столовая и жилые комнаты остались на другом конце коридора. В этой части дома редко появлялись люди, даже убирали здесь через раз. — В чем дело? – спросила Сирокко, поворачиваясь к возлюбенному. – Ты ведёшь себя так, словно они тебе чем-то обязаны, но ведь гость здесь – это ты. — Зачем ты лезешь в первые ряды? – процедил Дейтерий, с вызовом глядя на неё. — Хочу и лезу, – отрезала Сирокко. – Я никого не собираюсь спрашивать. Опека Дейтерия начинала ей надоедать. Он продолжал видеть в ней ребёнка, который не способен сам о себе позаботиться. Может, это так и было, но, во всяком случае, Сирокко никогда бы этого не признала. Если он позволит другим людям принимать за себя решения, то никогда не научится делать это сама. — Тебе плевать на людей вокруг, – Дейтерий отступил назад, разом потеряв свой боевой настрой. – И однажды из-за этого останешься одна. Сирокко вспыхнула. В её крови вскипело пламя, и гнев ударил в голову. Да как он смеет судить ее? Она сама разберётся со своей жизнью, а даже если не разберётся, то это только её проблемы. — Знаешь что, милый, – процедила она, стараясь не выплескивать на Дейтерия всю свою ярость. – Я не звала тебя с собой. Не заставляла разделять революционные взгляды. Ты пошёл за мной сам, это было твоё решение, и не нужно перекладывать ответственность за него на меня. Дейтерий несколько секунд изумлённо смотрел на Сирокко, но потом, вероятно, осознав свою ошибку, медленно попятился в сторону выхода. На мгновение Сирокко пожалела его: все же он был один и принимал сторону людей, которых ненавидел. Но с другой стороны он сам принимал решение, так что жалеть его, как и Дореми, не за что. Сирокко твёрдо выдержала его взгляд, но когда тот вышел, опустила глаза и в изнеможении села на пол. Она так устала, ей хотелось убежать подальше из этого города. Как можно дальше, не важно, куда – просто исчезнуть. Ей было одиноко в окружении людей, Дейтерий продолжал отдаляться так же, как однажды это делала Эблис. Но у Эблис не было друзей, кроме Сирокко, как и наоборот – они дружили друг с другом больше от безысходности, чем от большой любви. За много лет они сблизились и больше напоминали сестёр, чем подруг, и здесь подходила фраза «родных не выбирают». Сирокко было стыдно и страшно. Стыдно от того, как она говорила с Дейтерием – хотя она и была права, его было жаль. Он отказался от будущего в Академии ради того, чтобы просто находиться рядом с ней, и было очень неблагородном тыкать этим в лицо. А страшно потому, что с каждым днём она все больше отталкивала от себя близких людей, рвала нити, связывающие их. За всю жизнь у неё было лишь три друга – Хамсин, Эблис и Дейтерий. Первого она видела последний раз почти четыре года назад, Эблис ушла в неизвестном направлении, а Дейтерий постепенно отдаляется. Может быть, в одиночестве нет ничего страшного; может быть, для кого-то оно – спасение. Для Сирокко ветер и свобода были дыханием жизни, её смыслом. Ей казалось, что она – лодка посреди бескрайнего моря, и её с каждым днём относит все дальше от берега. И не было на свете человека, с которым она могла этим поделиться.