В погоне за ветром

Хамсин был, конечно, прав. И у Цикуты ещё целых пять лет получалось удерживать дочь от открытых конфликтов. Однако ничто не длится вечно, и один прекрасный вечер навсегда изменил жизнь Сирокко и всех людей, которые были рядом с ней. Это был один из многочисленных сельских праздников, и вся деревня собралась на небольшой, но достаточно вместительной площади. Сирокко, не любившая шумные праздники, сидела позади всех и с нетерпением ждала захода солнца, когда старейшина проведёт очередной глупый ритуал и она сможет пойти спать. — А теперь мы воздадим хвалу Солнцу и Луне, что день и ночь освещают наши пути... Девочка, теперь уже почти девушка, с трудом подавила зевок. Размеренный голос старика нагонял сон, однако уважение к старшим не позволяло ей сесть на землю и задремать. — Что, наш подкидыш устал? – сбоку раздался надменный и уже ненавистный голос. Эхеверия выросла настоящей красавицей. Ей минуло уже шестнадцать лет, и теперь она была в расцвете своих сил. Одетая в парадное желто-зеленое платье, которое только подчеркивало её легкую фигуру, она была похожа на лесную фею. Её медно-коричневые волосы, нежными волнами спускающиеся до самого пояса, были заплетены в какую-то замысловатую прическу, которая только подчеркивала нежный овал лица и выделяла зеленые глаза. Неудивительно, что следом за ней неотступно ступала толпа воздыхателей и лже-подруг, которые пытались за счёт Эхеверии набить себе цену. — Отстань, – Сирокко даже головы не повернула с сторону пришедшей. — Что, мамочки рядом нет, некому тебя защитить? Что же теперь будет? – Эхеверия, видимо, просто хотела показаться крутой среди своих глупых друзей. – Пойдёшь плакаться к ней на плечо? — Убирайся отсюда, – снова сказала Сирокко, потирая висок. Правда, ей не хотелось сегодня ссориться. — Ещё указывать мне вздумала? Ты тут никто, радуйся, что тебя вообще согласились оставить в деревне, – мучительница упивалась безответностью своей жертвы. Глупая... – Надо было тебя сразу после рождения утопить, как паршивого котёнка... Эхеверия изумленно отпрянула, встретившись глазами с разъярённым золотистым взглядом Сирокко. — Хватит, – между девушками встала подоспевшая Цикута, – Идём, Сирокко. — Нет. Тихий, но твёрдый голос заставил Цикуту замереть. Она с сожалением покачала головой, понимая, что больше не властна над дочерью. Сирокко, не говоря более ни слова, с грацией дикой кошки обогнула мать и встала перед Эхеверией. — Думаешь, что раз я не отвечаю тебе, значит, я боюсь? – хмыкнула она. – Думаешь, что благодаря своим кудрям и милому личику ты неотразима? Ты, да и все вы, – Сирокко обернулась на заинтересованную толпу. – Вы уродливы. Ваши души уже насквозь прогнили, и вы завидуете мне и Хамсину, потому что мы свободны, а вы – нет. Я не держу на вас зла, и каждого, особенно тебя, Эхеверия, я прощаю, – Сирокко обернулась к изумленной соседке. – Мне вас искренне жаль, правда. И, когда я уйду отсюда, я буду каждый вечер молиться Многоликому за вас. Я надеюсь, вы когда-нибудь простите меня за то, что однажды я вас ненавидела, – девочка подошла к Эхеверии и легко обняла её за плечи. – Будь счастлива, моя милая подруга. Я благодарна тебе за то, что ты открыла мне глаза. Надеюсь, в твоей жизни всё сложится хорошо. С этими словами Сирокко развернулась и молча удалилась с площади. А сзади её преследовала настолько громкая тишина, что казалось, от неё вот-вот заложит уши. Сирокко едва сдерживалась, чтобы не обернуться: она больше всего на свете хотела сейчас посмотреть в глаза каждого жителя деревни и засмеяться в их ошарашенные лица. Вдали от центра деревни стоял привычный вечерний шум. Шелестели на ветру деревья, со всех сторон доносились весёлое стрекотание кузнечиков, а вдалеке, возле реки, заливался соловей. Сирокко любила вечера и ночи, потому что тогда она могла отдохнуть от дневной суеты и жаркого солнца. Было в ночи что-то особенно притягательное, и это что-то каждый вечер манило Сирокко к себе. Сзади послышались торопливые шаги. Сирокко уже приготовилась выслушивать нотации, однако, обернувшись, увидела запыхавшегося Хамсина. — Это было невероятно, – он во все глаза смотрел на сестру. – Скажи, это был приготовленный текст или ты импровизировала? — Если четно, сначала я хотела всем сказать о том, какие они всё-таки мерзкие, – скривилась Сирокко. – Но потом я посмотрела на Эхеверию, и словно увидела внутри неё грязь. И я подумала, что будет гораздо интереснее, если я скажу ей то, чего она не ожидает услышать. Они все думали, что я начну их оскорблять – а я сказала прямо противоположное. Всё-таки они несчастны, Хамсин. Они пытаются скрыть это за злостью и агрессией, но не получается. Ох, видел бы ты лицо Эхеверии! Честное слово, она была похожа на выброшенную на берег рыбу! Это было так смешно. — Ты хорошая актриса, и я рад, что ты хорошо повеселилась. Но о проклятии... Это же чистейшая правда. Я тоже вижу внутри них грязь, – Хамсин вздохнул и невесело улыбнулся. – Но знаешь, мне плавать на остальных, я переживаю только за родителей и Эвклаза. Как ни крути, они такие же. Сирокко ничего не ответила, однако это было не нужно. Хамсин понимал её, этого было достаточно. Она хорошо повеселилась и теперь будет долго вспоминать об этом. Брат взял её за руку и потащил вниз по склону холма, постепенно ускоряясь. Сирокко не задавала вопросов, а просто следовала за ним. Она была готова на что угодно, лишь бы не появляться дома. Только представив, какая выволочка её ждёт, Сирокко внутренне сжалась от нехорошего предчувствия. — Давай посидим на берегу, – Хамсин остановился внизу склона и замер, вслушиваясь в переливчатое пение. Вглядевшись в переплетение ветвей, Сирокко заметила на фоне быстро темнеющего неба темный силуэт маленькой птички. — Хороший вечер, – прошептал парень. * * * Сирокко не торопилась домой. В нерешительности потоптавшись на пороге, она всё-таки открыла дверь и скользнула в тёплую комнату. Хамсин, следовавший за сестрой, с трудом избежал столкновения, когда та резко остановилась. — Ты... Ещё не спишь? – севшим голосом спросила Сирокко. — Тебя ждала, – прошептала Цикута. – Только чш-ш-ш... Ни звука. Сирокко послушно замолчала, напряжённо смотря на мать. Она не знала, чего ожидать. — Хамсин... Попрощайся с сестрой. — Что?! – изумленно прошептал он, с неверием глядя на мать. Сирокко вздрогнула. Холод пробрал её до костей. Потом решительно отогнала страх, который уже начал пробираться ей под кожу. Она – ветер. Ей будет лучше уйти. Хорошо, что мама это поняла. — Так будет правильно. Прощайся и иди спать. — Я... Сирокко, – Хамсин чуть ли не умоляюще посмотрел на сестру. — Прощай, – девочка... девушка сжала Хамсина в объятиях. – Если будет на то воля свободных ветров, мы с тобой ещё когда-нибудь встретимся. Нам нельзя оставаться на одном месте, ты же знаешь. — Я не думал, что так скоро, – на глазах Хамсина показались слёзы. – Прости меня за всё. Я тебя очень сильно люблю. — Я тоже тебя люблю, – Сирокко заставила себя улыбнуться. – Всё к лучшему, мой братик. Иди спать, и пусть тебе приснится день, когда мы увидимся вновь. Хамсин, с трудом разомкнув объятия, шагнул в сторону. Поперёк его щеки вспыхнуло пламя свечи. В последний раз взглянув на сестру, он почти бегом бросился в соседнюю комнату. — Переодевайся, – Цикута встала и протянула дочери свёрток. Сирокко словно в тумане развернула его и, с трудом найдя правильную сторону широких тканевых штанов, которые зауживались книзу, негнущимися руками надела их на себя. Потом сменила старую, полупротёртую рубаху на новую, из качественной и невероятно дорогой ткани. — Плащ, – Цикута кивнула на стул рядом с собой. – И ботинки. Возьми этот мешок, там хватит еды и денег на первое время. Накидка, которую взяла Сирокко, была сделала из плотной и лёгкой ткани. Вполне возможно, она могла бы удержать воду и холодный воздух. Где Цикута взяла эти вещи и во сколько они ей обошлись, Сирокко старалась не думать. Став на колено, девушка зашнуровала невысокие ботинки из мягкой кожи. Потом, медленно поднявшись, она набросила холщовый мешок себе на плечи. — Теперь ты готова. Цикута поднялась со стула и любовно убрала волосы с лица дочери. Её лицо не выражало никаких эмоций, однако глаза женщины блестели, как в лихорадке. Сирокко понимала, что разбивает родителям сердце, однако это было лучше, чем уничтожить свою душу. И девушка была благодарна матери за понимание. — Будь сильной, моя девочка. Иди за своим сердцем и береги себя. Я знаю, что мы можешь всё, что захочешь. Верь в себя, что бы ни случилось. И, если ты когда-нибудь будешь в этих краях, зайди в наш маленький дом, – голос Цикуты сорвался, однако она сглотнула и продолжила. – Будь счастлива, моя храбрая дочка. Я всегда буду тебя любить. — Прощай, мама, – едва слышно прошептала Сирокко, обнимая Цикуту. – Я люблю тебя... И передай папе, что я его очень люблю, буду скучать и прошу у него прощения. И Эвклаза тоже люблю! — Передам. А теперь ступай, – Цикута кивнула на дверь. – Ветер укажет тебе дорогу. Сирокко в последний раз посмотрела на маму и маленькую уютную комнату, словно пытаясь выжечь их в своём сердце. Потом, улыбнувшись, она выбежала из дома. Вдалеке раздалась песня, которую пел для неё ветер. Путь сам собой выкладывался перед Сирокко.