41
Последний вечер сентября сгорал в пламени заката мерзостным кровавым светом, рвущимся в палату и нещадно рвущем сердце в клочья. Комната медленно погружалась в болезненный сумрак. Унылый, угрюмый, несущий с собой лишь тягостную вялость. Сон был нашим единственным спасением, способом сбежать из мрака реальности в сумрак сновидений. Но разум предательски бодрствовал. Эли только завершили переливать тромбоциты. Жюльет ушла вслед за медсестрой, а мы, обнявшись, ютились на кровати, смотрели в окно, где кроме макушек деревьев да теряющего краски неба больше ничего и не было видно. Пока я отсеивал возникающие «ненужные» мысли, прокручивал по несколько раз «нужные», вдруг ощутил, как моя футболка стала мокрой. Эли беззвучно заплакала, и я не представлял, что мне делать. Когда это происходило раньше, я просто устранял источник её слёз. Но сейчас, неспособная влиять на происходящие внутри неё процессы, она сама являлась этим источником. Я был бессилен, оттого взбешён. — Знаешь, каре тебе идёт, — погладил я её по волосам. Она всхлипнула и уткнулась носом мне в шею. — Похожа на типичную француженку с открыток. — Это ведь тоже временно… потом ведь всё равно… а что если… — так и не договорив, посмотрела она на меня совершенно опустошённым взглядом. — Не будет никакого если, — впервые за всё это время поцеловал я её в губы. Впервые за все эти дни почувствовал на собственном языке тот самый «металлический» привкус химикатов, о котором Эли без конца говорила, жалуясь на мерзкий вкус еды.42
среда, 1 октября
Прошли две с половиной недели, но ощущение, словно мы живём в Шарите вот уже несколько месяцев. Все мои попытки минимизировать всё «больничное» казались безуспешными. Я не хотел привязываться к медсёстрам, не хотел запоминать их имён или вести задушевные разговоры; не хотел знакомиться с другими пациентами и слышать их истории; и в своей голове, и в присутствии Эли старался не использовать больничные термины: называл санитаров ассистентами, палату комнатой, трансфузии переливаниями, просил и медсестёр не произносить слова вроде «анамнез» и «перорально». Но иной раз сам срывался, забывался, на чём-то прокалывался. Я ушёл в тренажёрный зал ещё до того, как Эли проснулась. Мне было жизненно необходимо уровнять наше с ней ощущение боли: выжать свой максимум, заставить каждую мышцу ныть и сгорать от боли. И если Эли теряла силы, то я набирался их за нас двоих. Но, как ни пытался, во всех моих уравнениях вместо знака «равно» стоял грёбаный знак «больше», обращённый в сторону Эли. Я завтракал в кафе неподалёку от больницы, наслаждался горьким кофе и минутами покоя. Но позвонил Том, напомнил о первой репетиции группы в эту субботу, развеяв это хрупкое состояние нестабильного затишья. — Ты приедешь? — Его голос сделался мягче. — Да. Да. Конечно, — лишённый выбора, подтвердил я. — Ты как? — после короткой паузы спросил он, словно невзначай. — Без изменений.43
Я не сразу открыл дверь. Парализованный чьим-то тихим плачем, разносящимся по коридору, стоял и прислушивался к происходящему в палате — ни звука. Когда я всё же дёрнул ручку и вошёл, увидел Эли, лежащей на простыне кровати. Она была лишь в нижнем белье. Рёбра чётко виднелись, а бледную кожу вдобавок к старым жёлтым, тёмно-бордовым синякам покрывали ещё и новые покраснения. Жюльет суетилась над ней, протирая тело теми специальными влажными салфетками. — Что-то… Что-то случилось? — подойдя ближе, спросил я, и в горле вдруг пересохло. Жюльет посмотрела на меня, и в уголках её глаз сверкнули слёзы. Моё же сердце, подобно сдувающемуся воздушному шару, сжалось, выпустив все живительные силы, что заставляли его биться. — Эй, — коснулся я лба Эли. Она никак не отреагировала. Вялый взгляд застыл на потолке. — Упала в душе, — прошептала Жюльет. К вечеру у неё не хватало сил даже на то, чтобы подняться в туалет. Вариантов было немного: или утка, или помощь медсестёр. Эли залилась слезами и отказалась от обоих. Попыталась встать с кровати самостоятельно, но едва не свалилась на пол, ухватившись за мою руку. Я относился к ситуации, как к чему-то естественному: без малейшего отвращения и брезгливости. Но всё же, ставя себя на место Эли, прекрасно понимал, сколь унизительным являлось положение, в котором ты был вынужден позволять кому-то подтирать твой зад. Вызывать медперсонал приходилось каждый час, а то и чаще. Я доносил Эли до унитаза, помогал сесть и затем оставлял на поруку ассистентки, искренне надеясь, что после очередного переливания крови всё изменится и Эли придёт в норму. Однако на следующий день — в четверг — ей стало только хуже. Она не могла ни принять сидячее положение, ни пошевелиться. Когда принесли завтрак, отказалась от еды и воды, лишь бы после не ходить в туалет. Медсестре ничего не оставалось, как вызвать Геро. Ещё ни разу он не показывался в палате утром, обычно посещал пациентов после пяти часов. И в силу своей загруженности уделял каждому не больше десяти минут. Но сейчас просидел с Эли целых двадцать и в итоге убедил поесть. Позже, после череды неудачных попыток подняться с кровати, она наконец смирилась со своим положением и позволила нам помочь. Я терялся в вариантах, не знал, как притупить в ней чувство стыда, и просто не представлял, какой модели поведения стоило придерживаться. Все психологические ходы и уловки — мои и Жюльет — потерпели фиаско, и как результат — Эли замкнулась в себе: перестала с нами разговаривать, а если и отвечала, то нехотя и междометиями. К ней вернулась тошнота. Пищевод жгло так сильно, что ужин пришлось вводить через трубку. Её снова до беспамятства накачивали лекарствами. В пятницу погода резко переменилась. Похолодало. Было ветрено и дождливо. Я собирался в тренажёрный зал, но позвонила Жюльет, сказала, у неё подскочило давление. И мне пришлось остаться. Вообще я планировал помочь Эли с душем, раз у неё появились силы хотя бы сидеть, но она отказалась выбираться из постели из-за ломоты в костях. — Тогда ограничимся влажными салфетками. — О, нет! Нет! Нет! Нет! — вдруг закричала она. — Я могу позвать медсестру или ассистентку, кто-нибудь из них протрёт тебе кожу вместо меня, — в замешательстве предложил я, выйдя из ванной. Но оказалось, дело было не во мне… Её волосы — тонкой, издали почти невидимой паутиной — покрывали белоснежную подушку. Закончив с утренними процедурами и завтраком, ассистентка надела на Эли маску, защитный халат и, усадив в кресло-каталку, уже собиралась отвезти в парикмахерскую больницы, когда в палату вдруг зашёл Геро. Признаться, его появление напугало нас всех. Первое, о чём я подумал, — с анализами что-то не так. Слабость, тошнота и головные боли были тому прямым подтверждением. Но Геро сказал, что все показатели крови достигли нижней границы нормы, поэтому сегодня Эли сделают первую пункцию костного мозга. Я инстинктивно улыбнулся, хотя в душе боялся услышать результаты.44
Я думал, что был готов к этому. Думал, был готов увидеть её без волос. Ведь в собственном воображении столько раз представлял её такой. В реальности же всё вышло иначе. Всегда всё иначе. Никогда не совпадает с голографическими картинами сознания. Несколько дней назад на форуме онкобольных я наткнулся на истории, где разные пациенты рассказывали, что облысение их не коснулось. Они писали о криотерапии, делились рекомендациями по уходу за волосами. На следующий день я хотел поделиться находкой с Эли, думал обрадовать её, верил, что не всё потеряно. Однако наши надежды развеялись довольно быстро — после разговора с Геро. Он сказал, что такое действительно бывает. И существует ряд факторов, отталкиваясь от которых, может быть назначен курс химиотерапии малых доз токсичности, но… не в случае с острыми лейкозами. Доза Эли превышала этот «низкий уровень» в десять раз. Наверное, минут пять или дольше я стоял в оцепенении, смотря на неё. Она лежала на кровати, накрывшись двумя тёплыми одеялами. По виску скатывалась слеза, оставляя влажную дорожку, но Эли и звука не издавала. Так и не сумев подобрать нужных слов, я сглотнул тяжёлый ком, жгучей желчью подступивший к горлу. Вышло громко, и я выдал своё присутствие. Эли посмотрела на меня пустым взглядом и снова спрятала лицо в ладонях. — Обед не приносили? — спросил я, хотя прекрасно знал — он через час. За то время, что я был в тренажёрном зале, её только побрили и сделали пункцию. — Рано, — буркнула она, всем видом показывая нежелание общаться. — Это ведь временно, — повторил я заученную «мантру». — Эли, — с толикой осторожности коснулся её лба, — ну посмотри на меня. Она отрицательно мотнула головой. — Будь это возможным, я бы поменялся с тобой местами. Да и волосы мне сбривать не впервой, — попытался хоть как-то приободрить её. — Ты бы не справился, — отозвалась она. — Мне нравится, что ты всегда в меня веришь, — усмехнулся я. Однако она была права. Я признал это ещё в тот день, когда она ослабла настолько, что не смогла подняться с кровати. Мне было бы проще выйти из игры. — Правда, не справился бы, — наконец убрала ладони с лица и невесело улыбнулась. — Очень плохо, да? — спросила, вероятно, трактовав мой оценивающий взгляд по-своему. Нет, плохо не было. Это по-прежнему была она, но… более взрослая, что ли. Я знал немало женщин, женственность которых не могли стереть ни мальчишеские причёски, ни лишний вес, ни возраст, ни несуразная одежда. На пухлых губах Эли и аккуратном носе стояло несмываемое клеймо «une femme». — Так давно не видел твоей улыбки, — ответил я, и её лицо вновь сделалось хмурым. — У меня для тебя что-то есть, — достав из рюкзака бандану с логотипом Harley Davidson, протянул ей. И она посмотрела в замешательстве. — Или мы могли бы спуститься в парикмахерскую и ты сама выбрала бы платок или какую-нибудь шапочку. — Не знаю, как её повязать. Не умею… — пожала она плечами, протянув мне бандану, предлагая сделать это за неё. К вечеру пришла Жюльет, увидев Эли без волос, разрыдалась. И я, решив оставить их наедине, направился вниз поужинать. А когда вернулся, застал только Эли. Она спала, укутавшись в одеяло. В палате звучала привычная колыбельная: тиканье настенных часов, противный писк машин, и лишь только дождь бесшумно накрапывал, осыпая стекло мелкими каплями. Я растянулся на диване у окна, тоже собираясь вздремнуть, но так и пролежал без сна до самого ужина. — Помочь? — предложил после того, как ассистентка поставила поднос на прикроватную столешницу. — Нет, — живо отказалась Эли. — Думаю… думаю я сегодня справлюсь сама. Спасибо, — разорвав упаковку, вытащила она вилку. Настаивать я не стал.45
Была полночь. Эли только начали переливать кровь, подключив к капельнице. Я сидел рядом в кресле и, слушая её мерное сопение, клевал носом под монотонную речь, вырывающуюся из динамиков телевизора. В итоге заснул. Меня разбудил звук знакомого гитарного соло. На экране одна за другой сменялись мрачные картины чёрного города. И лишь когда я увидел ворона, летящего по улице без фонарей, узнал фильм. Я кинулся за листом бумаги и ручкой. И через несколько минут эскиз нового сценического образа группы был готов. С дождливой осени прошлого года он преследовал меня утренними криками ворон и поэзией По. Он всё время был передо мной — на обложке нашего альбома, — но я отчего-то упорно его не замечал. И вот теперь Брэндон Ли, с яростью разбивающий гитару о комбик на крыше дома, стал очередным воплощением сакрального смысла, вложенного в мелодии альбома. Не дожидаясь утра и встречи с парнями на студии Sony, я сфотографировал эскиз и отправил всем на почту. Том ответил мгновенно, написал короткое: «Отлично!»46
суббота, 4 октября
Утром Эли сделали биопсию. А после обеда её вырвало. Она жаловалась на противный запах химии. Её опять знобило, но температуры не было. Да и Жюльет не помешал бы отдых. Её давление так и скакало. По всему выходило — момент для репетиции выбран неподходящий, я нужен здесь, но… парни уже в Берлине и ждут только меня.47
— Не знаю, что со мной, — повесил я микрофон на стойку, подавляя желание разбить его с той же яростью, с которой Брэндон Ли крушил гитару. — Пойдём перекурим, — похлопал меня по плечу Том. — Хорошая идея. — Михаэль отложил бас-гитару. — Ты с нами? — Поднявшись из-за ударной установки, Густав обратился к Крису. — Я ж не курю, — ответил тот, всё ещё перебирая струны гитары. — Да и я… вроде как… — добавил я. Прохладный вечерний воздух и моросящий дождь охладили накалившиеся нервы, но абстрагироваться от больницы не получалось. Мысли вращались вокруг результатов биопсии. — У Майера в кабинете есть коньяк. Поможет разогреть связки, — сказал Том. — Дело не в связках, дело в нервах… — Ну вот и расслабишься. Штэф, все билеты на шоу в Кёльне раскуплены. Без вокалиста нам не обойтись, — усмехнулся он. Пятьдесят граммов алкоголя и впрямь помогли — я хотя бы успокоился, распелся и стал нормально брать высокие ноты. Но голос всё равно звучал не так, как мне хотелось. Глотку словно ошейником сдавило.48
Парни упаковывали гитары, когда в репетиционной появился Ксавьер, кивнул на потолок — в сторону своего кабинета и, не отрываясь от телефона, так же быстро удалился. — Эскизы, — кивнул он на стол, как только мы вошли в кабинет. Том первым взял листы и, лаконично констатировав: «Мне нравится», передал Густаву. — Это те, что ты вчера прислал? — рассматривая рисунок, спросил тот. — Оперативно. Чья визуализация? — Да ты её не знаешь, — отмахнулся Ксавьер. — Чёрный стройнит, — хохотнул Михаэль, хлопнув себя по пивному пузу. — Твои металлические фастексы заменили на пластмассовые. Иначе костюмы будут слишком тяжёлые. — Михаэлю оставьте металл, — загоготал Том. — Фастексы — это что? — вопросительно кивнул Михаэль, забрав лист из рук Густава. — Вот эти застёжки по всей длине штанин, — ответил я. — Они ещё и на пиджаках, и на футболках. — Утверждаем? — хрустя яблоком, спросил Ксавьер. — Я за, — сказал Крис и его примеру последовали остальные. — Оставайся сегодня с нами. Посидим, — обратился ко мне Том, когда я, засунув копии эскизов в рюкзак, уже собирался уйти. — Давай. Тебе это нужно, — оказалась на моём плече ладонь Густава, а потом подключился и Ксавьер. Мне было противно от того, что они все меня уговаривали. Но они бы, наверное, в полной мере и не поняли истинных мотивов моего отказа. — Хоть пару часов посидим вместе, — затянувшуюся паузу нарушил Крис. — Хорошо, — сдался я. — Только позвоню.49
По пути к Ксавьеру мы купили стейков на вынос и шесть упаковок пива. Выпить я хотел, но напиваться не планировал. Состояние собственного здоровья волновало меня ничуть не меньше, чем состояние Эли. — Как она? — спросил Ксавьер, нарезая лайм. — Нормально. Как дела в GUN Records? — Разговоры о больнице были явно не тем, ради чего я приехал. — Штэф, ты зря… Морщины на его лбу собрались гармошкой, и он развёл руками, так и не договорив. — Я хочу отвлечься от этого. Том молча сел рядом, поставив передо мной бутылку пива. — Может, пока мы все в Берлине, навестим её завтра? — спросил Михаэль, придвинув стул к барной стойке. — Думаю, она не обрадуется визитёрам. Её… её вчера подстригли. — Наголо? — отхлебнув из бутылки, спросил Ксавьер, и я кивнул, на что он с шумом выдохнул. — Давайте, правда, о работе, или не знаю… Они же впятером, рассевшись по обе стороны барной стойки, прожигали меня глазами. Да, если у кого-то из нас или членов семей случалась неприятность, мы приходили на помощь друг другу. Но сейчас эти душевные излияния вызывали во мне отторжение. — Вся влитая химия выходит, — начал я, понимая, что, приехав сюда, сам вынудил их на подобные расспросы, — из-за чего Эли сильно ослабла. У неё столько побочных эффектов и столько лекарств, направленных на их подавление, что… Даже перечислять не хочу. С нами на этаже лежит женщина, её курс начался на день раньше нашего, так у неё ни тошноты, ни рвоты, ни инфекций. Есть ещё мужчина, американец, прошёл три круга химии, ремиссии так и не достиг. Похож на ходячий труп. Не знаю, как держится на ногах. Я боюсь, что это коснётся и нас. ВИЧ всё осложняет. Если в крови будут злокачественные клетки, врачи не смогут приступить к следующему этапу лечения. Или как там это у них называется. Кровь вливают каким-то сумасшедшим количеством. Едва не каждый день… Ждём результаты первой биопсии… Пока на этом всё… — Той крови, что прислали, хватает? — спросил Ксавьер, а я невольно улыбнулся, потому как он даже не представлял, о чём спрашивал. — Закончилась на четвёртые сутки. — П… почему не сообщил? — запнувшись, он удивлённо вскинул брови. — Сави, брось. Я… мне… — так и не нашлось у меня слов, способных описать неприятное чувство. Если бы это была только его помощь, а не людей, которых я толком-то не знал… Они делали это безвозмездно, однако я всё равно ощущал себя в долгу. — Штэф, ты неправ, — неодобрительно закачал головой Михаэль. — А вот он прав! — теперь подключился Том, ткнув пальцем в Михаэля. — Штэф, ну твою мать, мы сколько знакомы? А ты как… — Вспомни моего деда, — затряс ладонью Крис. — Ты первым тогда вызвался в доноры. И главное — лечение-то помогло! — А что у него было? — вопросительно кивнул Ксавьер, потому как эта история случилась задолго до знакомства с ним. — Тоже лейкемия. Ему было шестьдесят два, и прожил он до восьмидесяти пяти. И если бы кипяток на себя не перевернул, жил бы и дальше. Всё будет хорошо, — отчеканив слова, похлопал он меня по плечу. — Это какая-то нелепость. Я улыбнулся и в подтверждение его слов кивнул. До момента постановки точного диагноза я был убеждён, что лейкемия — это одно, общее, заболевание. Оказалось, есть столько разных типов, видов, стадий… Потому-то истории жизни других людей никоим боком не имели отношения к нам. Идентичных случаев нет. И это даже не русская рулетка. Здесь судьба меняет правила игры, как ей вздумается. — Сфотографируешь меня со щенком? — обратился я к Ксавьеру. — Обещал ей показать. Он засмеялся и прокричал: «Гас!»50
воскресенье, 5 октября
Мы проговорили о жизни, о философии, о музыке несколько часов, разойдясь лишь за полночь. Парни ушли в отель неподалёку, а я остался у Ксавьера и впервые за последние недели выспался. Может, алкоголь, а может, наш разговор притупил во мне тревожные мысли. Утром же всё вернулось. Не находя в себе сил подняться, я лежал на диване и наблюдал за серыми облаками, проносящимися над рекой. Да, вчера мы душевно посидели. А сегодня всё по-старому: страхи, больница, палата, картины того, как жизнь делает из Эли грушу для битья, в то время как я сижу со связанными руками, наблюдая за всем. Было ещё слишком рано, и я не хотел будить Ксавьера, планировал тихо уйти, не прощаясь, но наверху послышалась возня и вслед за сбежавшим по ступеням Гасом спустился помятый Ксавьер. — Уходишь? — невнятно пробормотал он. — Угу, — натянул я джинсы. — Мы с тобой. Дай только куртку накинуть. На улице было мерзко: сыро, туманно. Я стоял вместе с Ксавьером на лужайке. Он, без конца зевая, ждал, когда Гас закончит свои дела, я — когда прогреется машина. Гас справился быстрее и, трясясь от холода, жалобно заскулил. Я боялся приехать в больницу и увидеть, что с Эли произошла очередная метаморфоза, которая, находясь в списке «маловероятных побочных эффектов», опять выпала нам. Анализ тоже не выходил из головы. Одно накладывалось на другое, отчего, потеряв бдительность, пару раз я даже отвлёкся от дороги.51
Медсестра брала кровь из порта. Эли, в розовой пижаме и чёрной бандане Harley, сидела на кровати, протирая салфеткой руки. — Как всё прошло? — спросила она, едва я скинул куртку. — Хорошо. А ты как? Она отвела взгляд, тяжело выдохнув. Я тоже протёр антисептиком руки и подошёл к ней ближе. — Результаты готовы? — обратился к медсестре. — Нет, — ответила та, отсоединив иголку. Теперь тяжёлый выдох вырвался у меня. — Ты завтракал? — Эли дважды коснулась моей руки. Я покачал головой. И буквально минутой погодя в палате появилась ассистентка с едой. Взяв только сок, Эли пожаловалась на отсутствие аппетита, но и у меня его не было. — Мама придёт не одна, — сказала она, когда мы наконец остались наедине. — М? — вытащив из рюкзака копии с эскизами костюмов, посмотрел я на неё. И в памяти вмиг щёлкнула дата — 7 октября — её день рождения, приезд родственников. — Нужно было напомнить, я бы встретил их в аэропорту. — Кого? — удивлённо посмотрела она. — Дядю и Жаклин. — Это не они. Они… Мама здесь, Жаклин не может бросить лабораторию, а дяде лучше не навещать меня… пока. У него свои проблемы со здоровьем. — Тогда о ком речь? — пожал я плечами. — Профессор Краус? — Кто? Нет! — вдруг засмеялась она. Признаться, я даже опешил, услышав её смех. Был больше рад не визиту какого-то там их знакомого или родственника, а тому, что сегодня ей, очевидно, было лучше, чем вчера. — Это гостья. — Гостья? — переспросил я, сев на кровати рядом и всё ещё не понимая загадочных намёков. — Да, — кивнула она и добавила: — из Италии. — Италии? — опять попугаем повторил я, а Эли закатилась громким смехом. А я смотрел на неё и не знал, что думать. Может, это вообще действие лекарств? — Вы хорошо знакомы, — всё не сходила с её лица улыбка, и я окончательно убедился, что Эли бредила, потому что до сегодняшнего дня я даже не знал, что в Италии у них есть какие-то родственники. Будь мы «хорошо знакомы», я бы запомнил момент встречи. Коснулся ладонью её лба. Он не был горячим. — Ты чего? — снова рассмеялась она. — Эли… я… я не понимаю, что происходит. Не понимаю, о ком ты говоришь. — Ну пицца же! — согнулась она от смеха пополам. — Мне разрешили поесть человеческой еды! — Могла бы написать мне, я бы купил. Видимо, с чувством юмора одного из нас что-то неладное. — Это костюмы для тура? — забрав копии из моих рук, принялась рассматривать. — Чёрные совсем. — Розовые тебе бы пришлись по вкусу? — улыбнулся я, заметив, как изогнулись её брови, отчего лицо сделалось ужасно серьёзным. Она ничего не ответила, достала из-под подушки какой-то листок и протянула мне, продолжая внимательно изучать эскизы. — Эли, что это? На её глазах проступили слёзы, но она молчала. — Медсестра же сказала, что результаты ещё не готовы. Я вновь посмотрел на строчку «Бласты — 0,2%», а затем на Эли. И только когда она разрыдалась, повиснув на моей шее, разум разгадал её «игру» и этот всеобщий сговор. — Почему ты не сказала? — По телефону?! — Это не ошибка? — уточнил я, ещё не до конца веря цифрам, не веря, что лейкемия отступила и мы достигли ремиссии. Эли отрицательно мотнула головой, и комната наполнилась её звенящим смехом. — В понедельник консультация с Геро о дальнейшем лечении. Не помню, чтобы у меня самого когда-либо проступали слёзы счастья. Не помню, был ли в моей жизни вообще момент, когда я ощущал счастье всеми органами чувств сразу. Пульс зашкаливал, а сердце пыталось проломить рёбра. Мне казалось, я был готов поверить и в чудеса, и в Бога. И я бы простил его за то, что он допустил оплошность и вылил свой гнев не на меня, а на Эли. Простил бы, не задумываясь.