ГВЕНДОЛИН ШЕФЕРД
Из трубки все также доносился страшный треск, который теперь напоминал шум горящего Манор Хауса. Я стоял в нерешительности и в панике, не зная, что делать. Собрав остатки смелости, дрожащей рукой, потянулся к мобильнику, чтобы поднять. Но стоило поднести руку к телефону, как аппарат тут же замолк и погас, показывая теперь лишь черную стеклянную поверхность экрана. Что это было сейчас? Я рассматривал мобильник в руке, словно впервые видел его. Как это возможно? Может, кто баловался? Но я слышал ее голос, как тогда на холме… В эту самую секунду ощутил тяжелую напряженную тишину и некое движение за спиной, словно кто-то стоял сзади и прожигал своим взглядом мне затылок. Медленно, мысленно готовясь к бегству, в дичайшем ужасе обернулся и натолкнулся на пронзительный взгляд голубых глаз портрета. Гвендолин с картины смотрела на меня, как живая. Я почувствовал, как зашевелились волосы на голове, а тело покрылось мурашками. Меня охватил какой-то первобытный животный страх, потому что я не мог отвести взгляда от картины. Я стал пятиться назад. Сделав пару шагов под хищным взором портрета, который словно внимательно следил за каждым малейшим действием, я резко развернулся и практически бегом направился к выходу. Но стоило мне подбежать к двери, как она с ужасающим грохотом закрылась передо мной, что посыпалась штукатурка с потолка, будто кто-то с той стороны захлопнул ее с нечеловеческой силой. Ужас был уже не сдерживаемым, я терял остатки самообладания: мое сердце билось с бешеной скоростью, в ушах стоял звон, ноги онемели, как и тело, которое уже не слушалось меня. Один сплошной инстинкт выживания перед лицом неопознанного и невидимого врага. Как зверь, загнанный в ловушку, я уставился на дверь, спиной чувствуя и всей кожей, что сзади кто-то стоит. Осторожно, не поворачивая головы, косясь вправо, заглянул в зеркало, висящее на стене, чтобы наконец-то лицезреть своего демона. Она стояла мертвецки бледная и смотрела на меня в отражении. Ее домашнее платье, как тогда было порвано и испачкано, а на груди разрасталось кровавое пятно. Это была секунда, даже меньше, когда наши взгляды встретились, потому что потом с оглушающим звоном, брызгами осколков, ранящими, как иглы, летящими мне в лицо, гладь зеркала взорвалась. Я еле успел отвернуться, защищая глаза, но чувствуя, как стеклянное крошево ранило, впиваясь и разрезая мою кожу. Не открывая глаз, действуя интуицией, я выбил плечом дверь и вылетел в коридор. Пару ударов сердца, и я уже несся к Джулии на скамейке, наблюдая, как она впитывала мою панику, менялась в лице и бежала навстречу. Мороз кусал свежие царапины, кровь теплыми струйками стекала со лба на правый глаз и мешала видеть, лиясь за шиворот. Мы удирали, как оголтелые. Заворачивая с подъездной дорожки на главное шоссе, я кинул взгляд на дом: не знаю, показалось или нет, но в окне галереи я четко увидел мертвенно-бледную Гвендолин, смотрящую на убегающую от нее пару.Это всё Январь. Гидеон
28 марта 2014 г. в 23:51
Я не был мертв, и жив я не был тоже;
А рассудить ты можешь и один;
Ни тем, ни этим быть — с чем это схоже."
Данте Алигьери. Божественная комедия
Утро началось со звонка будильника. Снова. Опять.
Кажется, кто-то поставил дни на повтор. Я уже заранее знал свой план на сегодня: кухня, кофе, скудный завтрак – университет – несколько часов анабиоза в своих мыслях – больница, Гвен, ощущение незыблемости и хоть какого-то смысла – Темпл, элапсация – дом и снова ожидание больницы. Правда, иногда я сбегал с лекций или, если это были выходные, на весь день до элапсации зависал в больнице, порой прячась от глаз ее родственников. Мне начинали надоедать их взгляды, говорившие «что ты тут делаешь?». У всех давно возникло ощущение, что я там прописался и, будь моя воля, переехал бы в палату к Гвендолин. Но говорить это вслух никто не осмеливался, а если и подавали голос, как леди Ариста, я делал безразличный вид и не слушал. И все-таки, чтобы не давать им повода закрыть мне путь в палату (я этого страшно боялся - неужели еще способен бояться?), уходил в больничное кафе или шатался по этажам, предупрежденный сиделкой на этаже, что сейчас нагрянет родственник Гвен.
Моя рука еле-еле заживала, потому что я постоянно забывал про рану и задевал ее, отчего она каждый раз кровоточила. А доктор Уайт каждый день возмущался моим равнодушием к себе и тому, что я постоянно сам обрабатываю рану, игнорируя его. Он и теперь, только завидев меня в Темпле, тащил на обработку швов и перевязывание.
Сны мне сниться перестали. Я же говорил, что умер? Покойникам сны не снятся. Их поглощает чернота. Правда, иногда пробивается в этой пустоте какая-нибудь деталь из воспоминаний: как я скакал на коне и видел взрывающийся дом, Гвен на холме и ее последний извиняющийся взгляд, перед тем как вбежать в полыхающий дом, страшная рана, представшая моему взору на ее груди, когда я разорвал ткань платья, обожжённые босые ноги девушки, кисть в руке Бенфорда. Все это - яркие, пульсирующие болью картинки, не более, но не сны.
Сегодня, сидя на лекции и слушая занудные речи профессора, в тетради я рисовал своих чудовищ и демонов, чтобы хоть как-то отвлечься. Внезапно дверь аудитории открылась и на пороге появилась Джоконда. Выглядела она не очень: какая-то растрепанная, напряженная, осунувшаяся с большими кругами под глазами - кажется, она не высыпается. Извинившись за опоздание и выслушав тираду от профессора, что прошла уже половина лекции, а ее где-то носило, он позволил ей пройти и сесть. Она прошмыгнула на свое место и замерла. Это было так не похоже на Джулию. Я разглядывал девушку, пытаясь понять, что так изменило её, но она тут же поймала мой взгляд и испуганно уставилась на меня, будто не узнавала. Взгляд безумной… На мгновение стало не по себе, и я тут же в смущении отвел глаза. Может, что-то случилось? Нужна помощь? Почему ранее дерзкая и самоуверенная Джоконда превратилась в пугливую девушку, пытающуюся быть незаметной? В этот момент, я осознал, что в череде дней, поглощенный своими воспоминаниями, давно ее не видел в университете. Кажется, с тех пор как произошел пожар… Забавно, как распорядилась судьба. Портрет, оставшийся, как воспоминание о Гвендолин для Бенфорда, безжизненное полотно, отголосок ее жизни, хранится сейчас у Джоконды. А мне достался оригинал, лежащий в коме. И тоже безжизненный, и тоже отголосок… Звонок с пары прозвенел резко и пробуждающе. Поблагодарив за внимание, профессор с царским хладнокровием и британской медлительностью вышел из аудитории. Я снова взглянул на Джоконду, которая сидела и смотрела отсутствующим взглядом, незамечающая ничего вокруг.
- Джулия? – при звуке своего имени, она вздрогнула и резко обернулась. Но, увидев меня, расслабилась и смущенно посмотрела на свои руки. Проследив взглядом, я увидел на них синяки.
- Привет! Как дела у тебя? – говорил я без энтузиазма, тихо, немного сиплым голосом – это отголоски пожара, когда рыдал и кричал одно единственное имя, глотая пепел и клубы горького дыма. (В первые дни, очнувшись в своей палате после транквилизатора доктора Уайта, введённого мне у Манор Хауса, когда я пытался в безумии отобрать у Хранителей тело Гвен, я не мог говорить совсем. Именно там, в палате, когда больше всего хотелось покончить с собой, скорбным голосом мне рассказали, что девушка в коме. Я не верил им. Думал, что они лгут, пытаясь скрыть ее смерть, пока сам не набрел на палату Гвендолин, где толпились ее родственники и некоторые из Хранителей. Помню - стоял, молчал и не верил своим глазам.)
- Хорошо, - безликий ответ безразличным голосом. – А у тебя?
Я вздохнул в поисках нужного ответа, но ничего не придумал:
- Тоже в порядке… - повисла неловкая пауза. – Давно тебя здесь не видел, ты где-то была?
- Да, неделю жила у бабушки. Приехала позавчера, - она как-то странно поежилась и сжала на руке синяк. Только сейчас заметил, что форма синяка соответствовала отпечатку руки, как будто кто-то ее сильно схватил за запястье и пытался сломать – иначе, след не остался бы.
- Хочешь кофе? Я угощаю, - мне почему-то не хотелось отпускать Джоконду, которая своим потерянным видом поднимала жалость в моей душе – давно забытое чувство. Она молча кивнула, и уже через несколько минут мы уже сидели в кафе напротив университета, смотрели в окно на падающий снег и оживали от глотков кофе. Джулия расслабилась, словно что-то ее отпустило, и с легкой полуулыбкой пила свой капучино. Только в этот момент я заметил, что девушка все это время нервничала, а сейчас почувствовав себя в безопасности, черты ее лица смягчились, даже ее орлиный нос и тонкие губы не отталкивали своим не совершенством. Впервые в жизни Джулия мне казалось милой и симпатичной, хрупкой и ранимой. Она сделала попытку завести беседу.
- Ты весь в ссадинах. Что с рукой?
- Побывал в огне. В пожаре… А у тебя что с рукой?
Она одернула край кофты, попытавшись скрыть от взгляда синяк.
- Пустяки.
- Как твой отец? Нашел еще какой-нибудь раритет?
- Нет, - потом помолчав, словно взвешивала все «за» и «против», продолжила. – Отец хочет продать портрет Гейнсборо.
Я напрягся. Перед взором замелькали образы Гвендолин: на портрете, на суаре поющая со мной, убегающая в пожар, мертвая, подключенная к аппарату.
- И кому же?
- Не знаю. Какому-то учителю истории…
- С каких пор у нас учителя стали получать зарплаты, чтобы покупать антиквариат?
Джулия безразлично повела плечами.
- Мне все равно, кто он… Лишь бы купил!
Если честно, я не понял ее желания избавиться от знаменитого портрета. Но решил быть тактичным и не спрашивать. Мало ли какие отношения у нее с отцом? Ведь откуда-то синяк на ее руке появился.
- А можно мне посмотреть на портрет перед продажей? - она опять повела плечами, движение, которое можно было расшифровать «в чем проблема-то?». – А когда?
- Все равно. Хоть сейчас, – ее голос звучал глухо, будто это ответ на смертельный диагноз. Да что с ней такое?
- Хорошо. Сейчас, так сейчас, - ответил я, доставая телефон, чтобы вызвать такси, в то время как Джулия снова безразлично уставилась в окно.
День сегодня был безрадостный. А какие сейчас могут быть дни в январе, когда ветер и мороз усиливаются с каждым днем? С Темзы тянуло ледовитым, колючим, пронизывающим ветром. Улицы были серые и безликие, как и зимнее небо, постоянное затянутое облаками. В этом году часто шел снег, который пеплом сыпался с неба, либо старался льдинками попасть в глаза и сердце, чтобы навсегда отдать людей во власть Снежной Королевы.
Ты уже составил слово «вечность», Кай, поэтому сиди и мечтай о Герде с весной.
Мы стояли перед особняком баронов Скайлз – дом Джулии. Я уже был тут однажды, в прошлой жизни, сопровождаемый Хранителями Темпла. Тогда я впервые узнал, где моя Гвендолин и кем она стала. Дом был всё также прекрасен, как и в прошлый раз, олицетворяя всю красоту викторианского стиля. Только он сейчас напоминал Манор Хаус при моем возвращении: какой-то пугающий своей темнотой внутри, словно это дремлющий опасный зверь. Снег все так же плавно спускался с неба, обелив все дорожки, покаты крыш, клумбы и кусты. Как будто мир не знал ярких красок, сплошной монохром с синеватыми оттенками тени.
Подойдя к двери, я толкнул ее. Она легко поддалась, впуская нас. Я задержался у двери, пропуская хозяйку внутрь. Но Джулия мялась у порога, будто это был не ее дом.
- Знаешь, я не пойду. Снаружи подожду, - она махнула куда-то в сторонку. Проследив за движением, я увидел спрятанную в кустах скамейку с черной витиеватой спинкой, засыпанную снегом. Странное желание, если честно! Потому что на улице холодно и шел снег, плюс сидеть на мерзлой скамейке не особо приятно, нежели быть в доме. Видно нежелание входить внутрь имело особые причины для Джулии.
- Хорошо. А как мне попасть к портрету? Меня проводят?
- Нет, слуг нет сейчас. Многие в отпусках, да и мажордом уволился недавно… Портрет все там же, в галерее, ты найдешь, - она говорила и при этом отступала назад, словно ей не терпелось убежать или быть подальше от входной двери.
- А как же сигнализация?
- Она не работает, - Джулия уже была в футе от меня, продолжая пятиться, чтобы уйти к скамейке.
- Но… - начал было я в недоумении. Но видя, как хочет девушка скрыться, решил не продолжать. Странно всё это. Очень странно. Дорогой портрет стоит без сигнализации в пустом доме с открытой дверью – бери и уноси. И полное безразличие хозяйки к нему. Что это? Беспечность?
Я вошел вовнутрь. Обстановка была как и тогда, только без слуги у двери. В доме царил полумрак и тишина, прерываемая завыванием сквозняка. Ощущение нежилого дома не оставляло меня, что было весьма странно. Не теряя времени, я двинулся в сторону галереи, проходя по коридору с большими окнами до пола; заглянув в них, я увидел сидящую неподвижно Джулию на скамье в саду, с отрешенным видом разглядывающую свои руки.
Двери в комнату галереи были закрыты. Я плавно нажал на ручку, и дверь поддалась, показывая темноту комнаты, в которой были завешены все шторы. Впустив свет из коридора во мрак помещения, я нашарил на стене выключатель, и через секунду всё озарил электрический свет хрустальной люстры под потолком. В комнате был застоялый воздух, будто сюда давно никто не входил. Такое ощущение, словно в доме недавно кто-то умер: слишком тихо, слишком скорбно, слишком отсутствующе. Обстановка в комнате как-то поменялась, но как я не понимал - не хватало каких-то вещей. У дальней стены безмолвно стоял мольберт с картиной, накрытый плотной бордовой тканью. Портрет словно спал в ожидании, что его разбудят, как и его модель, лежащую в глубоком сне за несколько миль отсюда. Я медленно подошел к холсту. Чувство, воскресшее в душе, пробудило в моем сознании воспоминание: Бенедикт с невидящим взглядом, сидящий на коленях и прижимающий труп Гвендолин, раскачивается из стороны в сторону. Это настолько живо предстало перед глазами, что, казалось, я снова почувствовал этот удушающий запах гари.
Собрав всю волю и остатки душевного спокойствия, я медленно потянул ткань на портрете и она тихо, лаская холст, стекла на пол, показав взору Гвендолин в платье 18 века с шалью в руках. В душе я оплакивал нас кровавыми слезами. Не суждено троим быть счастливыми, обязательно кто-нибудь во всех уравнениях жизни оставался в одиночестве, со своим мертвецом на руках. Жизнь разорвала, растерзала нас, бросив калеками на выживание. Мы - уже простейший вид организма, не люди.
Осторожно коснувшись кончиком пальца изображения, почувствовал гладкость линий и виртуозность рельефного мазка мастера. А глаза у девушки синие-синие... Дано мне в них еще раз заглянуть? Чтобы вспомнить, чтобы не забывать, чтобы ожить снова.
- Здравствуйте, графиня Шарлотта Бенфорд, - прошептал я ей, глядя в лицо любимой. - Это всего лишь я.
В комнате действительно пахло гарью. И это уже не казалось воспоминанием или игрой разума. Оглядевшись по сторонам, я не увидел ни намека на дым, к тому же пожарная сигнализация молчала. Резкий звук напугал меня, заставив подскочить на месте – у меня в кармане орал мобильник, срывая криком Green Day всю таинственность с дома и комнаты. Я ухмыльнулся своему взвинченному нервному состоянию, доставая из кармана мобильник и, не глядя, нажимая на входящий сигнал.
- Алло?
В трубке стоял страшный треск. Что-то среднее между шипением рации, сильным дождем и каким-то грохотом. Сквозь все это прорывался женский голос, который было не разобрать.
- Алло! Вас не слышно! Алло? – я зажал ухо пальцем, сосредоточившись на женском голосе, чтобы разобрать хоть слово. – Алло! Я не слышу.
Но тут в трубке четко прошептали «прости», словно кто-то стоял возле меня.
И я уронил трубку на пол. Меня прошиб липкий холодный пот. Я чувствовал, как шевелятся волосы на затылке от ужаса.
Телефон возле моих ног черными буквами на ярком дисплее показывал абонента.