Дух

В конце концов, проходит больше недели, прежде чем у Филлис появляются силы и время сходить в церковь. Задержка беспокоит её, но в некоторой степени ей полезно окунуться в привычный распорядок работы, еды и отдыха, и хоть спит она беспокойно, но ничего сверхъестественного её не трогает. Наконец-то у Филлис выдаётся выходной, и мистер Карсон соглашается отпустить и мистера Мозли, хотя и не без ворчания по поводу его отсутствия. После того, как обед наверху подан и убран, они встречаются во дворе кухни, оба тепло укутанные этим ярким холодным днем, и отправляются в путь. По пути Филлис рассказывает стратегически отредактированную версию причины, по которой она хочет узнать о бывших обитателях дома: как-то вечером она была на чердаке, убирала коробку с фотографиями леди Грентэм и наткнулась на что-то, связанное с загадочным предком Кроули. Мозли слушает, немного неуклюже укорачивая свои шаги, чтобы соответствовать её более медленному темпу, и задает вопросы, которые вполне разумны, но все же заставляют Филлис чувствовать себя не в своей тарелке. Она знает имя этого человека? Нет. Она знает, это мужчина или женщина, или, возможно, ребенок? — Нет, — отвечает Филлис, потрясенная идеей, которую не рассматривала. Она не думает, что призрак может быть ребенком — он кажется искренним и целеустремленным в своих желаниях, но не по-детски — но что, если это так? Она отвлекает Мозли от череды этих вопросов, спрашивая, насколько хорошо он знает преподобного Трэвиса, и последующие рассказы о юном Джозефе, которого периодически стаскивали с яблонь и заставляли высиживать долгие, унылые уроки катехизиса, удерживают разговор на безопасной территории, пока в поле зрения не появляется церковь. Получить разрешение на просмотр книг с записями о рождениях и похоронах оказывается гораздо легче, чем предполагала Филлис, возможно, именно потому, что Мозли тут знали ещё мальчишкой. К ней самой в деревне относятся достаточно вежливо, но по-прежнему считают чужачкой, и без сомнения так и будет, даже если она останется в Даунтоне до конца своих дней. После того, как Мозли объяснил, что они работают над своего рода историческим проектом, их проводят вокруг церкви в маленькую побеленную комнату с низким потолком и забитую книжными полками. Там стоит сильный запах, но не неприятный, там пахнет пожелтевшей бумагой и чернилами, восковыми свечами и пылью. Как только они остаются одни, Мозли дважды яростно чихает, и Филлис приходится подавлять в высшей степени нерелигиозное хихиканье. Она копается в сумочке и протягивает ему чистый носовой платок, сложенный аккуратным квадратом так, что видна вышивка, и он берет его, кивнув в знак благодарности. — Кто бы здесь не занимался уборкой, миссис Хьюз была бы о нём не лучшего мнения, — говорит она. — Это мягко сказано. — Мозли протягивает ей носовой платок, но затем передумывает и засовывает его в карман. — Что ж, я полагаю, нам лучше начать, не так ли? Вы можете рассказать мне что-нибудь ещё о человеке, которого мы ищем? Нужно как-то сузить круг поисков, или мы пробудем здесь всю ночь. Эээ, не буквально, конечно. Филлис вспоминает, как призрак говорил, что он там так давно… «Здесь всё старое и потерянное». Она не имеет ни малейшего представления, что для призрака представляет собой долгое время, и понимает ли он годы так же, как она, но в его словах было чувство возраста — они не были наполнены ижеми, азъями и тщетами, как Библия, но это были и не те речи, которые она слышит вокруг себя каждый день. — Я знаю, что это не современный человек, — говорит она. — Кто-то, кто родился до вас или меня, и возможно, даже до наших бабушек и дедушек. — Что ж, тогда это хотя бы одна из них, — говорит Мозли, хмурясь и глядя на ряд толстых переплетенных бухгалтерских книг на ближайшей к нему полке. — Начало положено. Что ещё? Всё что угодно будет полезнее, чем ничего. — И… — Она думает, как объяснить следующий кусочек, не раскрывая слишком много. — Я думаю, это должен быть кто-то, кто умер при плохих обстоятельствах. Кто-то, кого убили или он попал в аварию. Я хочу сказать, что этот человек не умер стариком в своей постели. — О, — говорит Мозли. Он смотрит на неё с любопытством и немного обиженно, как будто её уклончивость ранит его лично. — Вы знаете, мисс Бакстер, было бы легче, если бы вы всё мне рассказали. Вы доверяли мне личные дела в прошлом, и я никогда никому не болтал о них, разве не так? — Нет, конечно, нет. — Филлис нервно теребит свои чёрные зимние перчатки, которые только что сняла. — Я бы доверила вам свою жизнь, мистер Мозли. На самом деле доверила бы. Дело не в том, что я хочу что-то скрыть от вас, просто… я пока не могу. Пожалуйста, поверьте мне. — Верю, — говорит он, и она благодарно улыбается. — Хорошо, давайте начнем с книги за самый поздний год, который, по вашему мнению, больше всего подходит, и будем работать оттуда. Но есть одна проблема, иногда есть только имя и дата похорон, но нет ничего о человеке или о том, как он умер. Это зависит от того, кто вëл записи в то время. Не всех волнует история. — Вас волнует, — говорит Филлис. — Конечно, — говорит Мозли, — но никто же не поручил мне за это отвечать. — Он водит пальцем по полке, выбирает книгу и вытаскивает её. — Вот, давайте начнём с этой. Под единственным окном в комнате стоит стол, и по настоянию Мозли Филлис садится на стул и читает, а он смотрит ей через плечо и достает каждую новую книгу по мере необходимости. Страницы блеклые, и трудно различить некоторые из паучьих старомодных почерков, особенно когда наступает полдень, и солнце на небе начинает опускаться всё ниже. Они читают о женщинах, умерших в родах и от истощения, о мужчинах, умерших от сердечных приступов и припадков, о детях, умерших от множества болезней, которыми страдают молодые и слабые, и о сотнях и сотнях людей, чьи проблемы забыты временем, как и предвидел Мозли. Когда наконец свет становится совсем тусклым, есть только два имени, которые кажутся многообещающими: одно — служанка в большом доме, которая умерла при падении, другое — молодой наследник Кроули, погибший в результате несчастного случая на охоте в возрасте двадцати лет. Ни то, ни другое не кажется Филлис подходящим, но пока это всё, что они могут сделать. У неё уже сводит шею и болит голова, из-за того, что она прищуривается, вглядываясь в страницы, а Мозли скоро будет нужен, чтобы помочь накрыть стол и подать ужин наверху. Они аккуратно складывают всё как было и выходят в холодные лилово-синие сумерки, чтобы отправиться домой. В окнах домов, мимо которых они проходят, горят лампы, и через задвинутые шторы Филлис видит, как готовят еду и как дети врываются внутрь после игр или вечерних дел по дому. Она так долго жила в величественных домах с огромными шумными кухнями, что эти небольшие домашние сцены выглядят так, как будто они разыгрываются в ярко освещенных кукольных домиках, и всё же в этом зрелище есть что-то приятное. — О чём думаете? — говорит Мозли, заставив её вздрогнуть. — Ой, ни о чём, — говорит она. — Просто думаю, как красиво и уютно выглядят дома в мороз. Было бы хорошо войти и согреться. Они идут по переулку, ничего не говоря, и к тому времени, когда они пересекают открытое поле и доходят до длинной, усаженной деревьями аллеи, ведущей к большому дому, поднимается ледяной встречный ветер. Филлис становится трудно дышать даже при простой ходьбе. Всё ещё заживающая лодыжка начинает слабеть и болеть; Филлис спотыкается на грязной колее на дороге, и мистеру Мозли приходится схватить её за руку, чтобы она не упала. — Вам больно? — Нет. Со мной всё хорошо. Спасибо. — Одна его рука у неё под локтем, а другая — на её плече, и даже сквозь пальто и его перчатки Филлис может представить, что чувствует небольшое желанное сияние тепла в каждой точке, где он касается её. Он поддерживает её достаточно долго, чтобы Филлис вернула равновесие, а затем отпускает, оставив странно обездоленной. — Эта прогулка была для вас чересчур, — говорит он. — Я должна была. — Я знаю, Филлис, но зачем? Что такого важного в каком-то старом мёртвом Кроули? — Как раз об этом я не могу рассказать. — Они снова идут, и Филлис смотрит вниз на дорогу, чтобы опять не споткнуться, и это дает ей дополнительное преимущество, позволяя избегать его взгляда. Она ни разу не соврала Мозли с тех пор, как всё это началось, но почему-то кажется, что каждое её слово — ложь. — Ну, не можете сказать, значит, не можете, — говорит Мозли. — Но вы, по крайней мере, нашли что искали? Мне не хотелось бы думать, что вы прошли через всё это напрасно. Она начинает говорить, что не уверена, но в этот момент они достигают конца аллеи, на фоне поля и неба появляется неповоротливый Даунтон, похожий на огромный корабль, плывущий в океане травы. Уже почти полностью стемнело, и во всех окнах на нижних этажах горит свет, но взгляд Филлис непреодолимо притягивают черные оконные стекла наверху, которые, она знает, ведут на чердак и к призраку. Её пальцы в перчатках сжимают в кармане пальто листок бумаги, на котором она написала два найденных имени. Что он сделает с ней, если ни то, ни другое не будет тем самым? — Что случилось? Нам бы пойти в дом, холодно. — Ещё нет, — говорит Филлис, хотя её лицо болит от холода и она не чувствует кончик носа. — Я просто хочу минутку посмотреть на дом со стороны. Мозли выглядит озадаченным, но соглашается и терпеливо стоит рядом с Филлис, пока, наконец, она не смирится с неизбежным и не направится к гравийной дорожке, которая приведет их ко входу для слуг. — Спасибо, что пошли со мной, мистер Мозли, — говорит Филлис, когда они подходят ко двору со стороны кухни. — Это было… ну, вы даже не представляете, насколько я благодарна. — Я хотел помочь вам, — говорит Мозли. — Если я могу ещё что-то сделать… Всё что угодно. — Я скажу вам, — говорит Филлис. Он открывает перед ней дверь, и они попадают в самое сердце предобеденного вихря внизу. Миссис Патмор и Дейзи кричат друг на друга над подносом с порциями суфле, а толстая серая домашняя кошка сидит и смотрит на них, несомненно, зная по опыту, что именно в это время что-то обычно проливается и что-то можно сцапать. Мистер Карсон проносится мимо и громко восклицает: «Мозли! Наверх сейчас же!», и с извиняющимся взглядом Мозли спешит переодеться в свою ливрею. Филлис вздыхает, снимает шляпу и пальто и идёт переодеваться в рабочее платье. Где-то на полпути ей внезапно приходит в голову, что мистер Мозли впервые в жизни назвал её по имени, и это было так естественно, что никто из них этого не заметил. Она думает, что ей бы положено оскорбиться от такой фамильярности, но даже уставшая, разболевшаяся и страшащаяся будущего она улыбается этой мысли, пока поднимается по лестнице.