Католичка и дурак

Хочешь по-людски – надо отмечать знакомство в музее или прогулкой за руку вдоль широких улиц, засранных говном до крыш. А в ебучем клубе всегда наступает этот момент, когда на танцполе давка, у бара давка, в сортире давка и ссанина на полу, на потолке, на стенах, на диване чудом только одно место, Джеки падает туда, Ви падает к нему на колени, их взгляды пересекаются, а Ви хлестала только синий лимонад на сахарозаменителях (красит язык в синий, клево) и уже знает, что он веселый и вроде не злой, и вроде хороший человек, но не чересчур хороший, и она не хочет так сразу туда, куда ведет их этот вечер (в кабинку, любить друг друга, поскальзываясь в моче), а хочет по-людски, в смысле не по-людски, не как у всех вокруг. Да и у него после жалких трех кружек пива (не хотел напиваться один) очень неуверенное лицо, он похож на здорового бойцового пса, которого выперли из полиции за излишнее дружелюбие. Его теплая ладонь неуверенно ложится на ее крутое бедро, в глазах читается, что это бедро слишком крутое для него, и вообще слишком крутое, чтобы хватать без спросу, тут Ви хлопает его по плечу и говорит: – А меня ведь сегодня выселяют. Помчу, пока никто не растащил мое бельишко. Соскальзывает с его колен, локтями пробивает себе дорогу к выходу в толпе торчков и вот уже глотает пыльный, но прохладный смрад ночного Найт-Сити. Он догоняет ее у перехода, хватает за руку и такой: – Да брось, чика! Я тебя отвезу. Отпиздим твоего хозяина и перекантуешься у меня. Сколько захочешь! – Идите, – встревоженно твердит светофор. – Идите! Она делает полшага прочь, но он держит ее крепко. А еще шесть часов назад тыкал пушкой в окно тачки, которую она пыталась угнать. – Идите!!! Ее и правда выселяют. Опять. Она сначала думала вернуться за вещами пораньше и успеть в какой-нибудь хостел, но потом решила потусоваться с ним в надежде, что он окажется мудаком – лучше всего алкашом, сутенером или музыкантом, что, в общем-то, одно и то же – и будет не жаль слиться, выкинуть его из головы, а он оказался обычным дурнем, но смотрел на нее, как на принцессу, с тех самых пор, как они лежали на парковке мордой в пол и ждали, что им переломают ноги, и теперь принцессе придется спать на лавке в один глаз, с пушкой в бумажном пакете, башкой на мусорном мешке. Она хмурится и такая: – Ты один живешь? А он такой: – Да ты че? Я ж типо дуро*… – Типа кто ты? Переводчик через раз принимает его испанский за говно во рту. – Крутой парень из Хейвуда, чика! Живу у мамы в гараже. Но там осталось место, клянусь. Ящик тебе выделим. Купим надувной матрас. У мадре есть ширма, поставим поперек гаража. Я не буду подглядывать. Можешь моим мотиком еще отгородиться. Он… ему придется пожить с нами. Он так воодушевлен, словно им двенадцать, и он показывает другу свой схрон с порнухой. И она такая: – И че мы скажем маме? – Да забей! – мама ему сейчас по колено. – Скажем, что ты моя жена. – И нахуй нам тогда ширма?! – Ви всплескивает руками. – Ты и правда дурак! – Пусть дурак, – без колебаний соглашается он. – Поехали, чика. Все полки в ванной – твои. Нет у него, конечно, никакой ванной в гараже, а все полки – мамины. Мама зовет ее пута, и его тоже, кричит то Камиллу, то Констанцию, то Клару, а потом плачет. Как он мог? Жениться без нее. Без людей. Без венчания у Падре. Тайно. В подворотне. На какой-то пута. Она пута и все, мама не хочет знать ее имя. Ви молчит, скорбно сдвинув брови и сжав губы, чтоб не засмеяться. Потом незаметно берет Джеки за руку и под мамины рыдания говорит шепотом, слышным ему одному: – Я читаю твои мысли, каброн. Ты проебался. Но мы зашли так далеко не для того, чтоб теперь обтрухаться. Так что бомби. Жми на гашетку. – Можно? – так же шепотом спрашивает он с надеждой. – Не ждал, что она так расстроится. Честно. – Конечно не ждал. Ты ж дурак. Я скажу «да», но ты башляешь. Башляет мама, ведь Ви выбирает такое кольцо, что оставляет Джеки без золотых крестов, трусов и кофе. Старый Падре, благословив, впивается черными от наколок пальцами Ви в плечи, ласково глядит в глаза, как паук, пожирающий муху. – Знал, что мы еще поработаем вместе, – произносит он со всезнающим отеческим вздохом. На ней здоровые милитеховские сапоги (белые, конечно) и платье в каком-то смысле белое, хоть и рваное на ляжке, с пышными, забрызганными строительной краской рюшами на подоле. Люди из «Валентино» жмут Джеки руку. Какой-то мелкий главарь – самый крупный главарь в этой комнате – ведет невесту танцевать, как в «Крестном отце», на площадку перед маминым баром, уводит ее в танце все дальше, к мусоркам, где они вальсируют, пиная мешки и бутылки. – Поздравляем! – улыбаются прохожие жители Хейвуда, кидают в них фантики, жвачки и всякое дерьмо из своих карманов, и все они думают, что мелкий главарь из «Валентино» – ее жених. Виктор Вектор то и дело встает со стаканом в руке, но сбивается с мысли. «Этот человек набил мне морду» – вот и все, что он может сказать о молодом. – Он туповат, да? – тихо спрашивает Ви. – Ты че, он гений, – шепчет Джеки. Мама с покрасневшими глазами иногда подходит, чтоб смахнуть с пиджака Джакито невидимые пылинки. Жених целует Ви глубоко и уверенно, но оба знают, что настоящий первый поцелуй ещё впереди. Ви даже на своей свадьбе не пьет, а Джеки – совсем немного. В два часа ночи их отпускают в гараж. Кто-то привязал к ручке воздушные шары. Ви с грохотом стягивает милитеховские сапоги. Импланты – дорого и не нужно, так что перед мутным зеркалом в гараже она вытаскивает из декольте обычный поролон. – Ты все это придумал специально, потому что запал на меня тогда на парковке? – спрашивает Ви. Это она так, болтает просто. Конечно, он не мог такое придумать, он же дурак. Если кто-то и придумал это специально, то она. Чтоб было не по-людски. И сейчас ей хочется все испортить, чтобы проверить, испортится ли все. – Хорошая вечеринка, но правда. Жениться-то зачем? Мы ж не Пералесы. Могли бы просто так перепихнуться. Джеки сидит у нее за спиной, на продавленном диване, в арендованном мамой костюме, смотрит на ее отражение в зеркале потемневшим встревоженным взглядом, чересчур серьезным для него, и Ви чувствует, что ее вознесли из простых уличных принцесс туда, где она не заслуживает находиться. Джеки не сразу соображает, о чем его спросили, а, сообразив, отрицательно качает головой. – Не, Ви, я католик, – отвечает он. – Типо дуро католик. Он протягивает руку и тянет Ви к себе на продавленный диван за рюши на подоле, а она, как бы тоже католичка, как бы смущенно улыбается дураку, кокетливо прижимая к груди свои поролоновые сиськи.