Тепло семейного очага

      Воинственность орков не знает границ — Гулла впитала это знание с молоком матери, с раскатистыми возгласами отца, что с готовностью поведывал ей о подвигах их народа.       Орки, что недавно враждовали чуть ли ни со всем Асханом, теперь стали друзьями со многими народами — или, по меньшей мере, союзниками. Топоры и копья их заточены всегда против демонов Шио, но живут вдали, в отчуждении на равнинах Ранаара — не забыты ещё прошлые обиды, чтобы подле людей и иных рас селиться.       Гулла в свои восемь со свирепым воем бросается на ровесников в шутливом бою, демонстрирует лучшие качества и побеждает практически всегда — взрослые орки одобрительно гудят, поднимая оружие вверх. Иного они и не ждут от дочери хана Готая — и будут счастливы, ежели дочь действительно переняла воинственный нрав отца своего, ежели когда-нибудь она станет их вожаком.       Однако свободное от тренировок время юная Гулла проводит в пропахшей травами и дымом костра палатке матери-шаманки. В настоящие битвы Готай дочь еще не берет, мол, рано ей ещё на полях брани кровью истекать.       Такая яростная и крикливая в поединках, переступая порог материнской палатки Гулла становится особенно притихшей — здесь всё пропитано духом таинственности, здесь слышен едва различимый шёпот духов-предков. Шёпот, нарушать который настоящее святотатство, непочтительное отношение к предкам, что хранят их народ и предупреждают обо всех бедах.       Гулла в почтительном молчании садится напротив костра, немигающим взором, в котором легко проглядывается восхищение, взирает на мать. Казалось, Куджин совершенно не ведает и не слышит, что кто-то пришёл к ней, — нараспев произносит она загадочные речи, поднимая руки к небу и закатывая в исступленном экстазе глаза. Гремят ее браслеты и массивное ожерелье, коим сокрыта грудь шаманки, а воздух пропитан дымом и смолой.       Юная воительница взирает на танцующую мать, затаив дыхание и прислушиваясь к бренчанию ее украшений в надежде различить среди них шепот предков, с которыми сейчас общается Куджин. Но ничего больше не слышит, из-за чего в душе ее зреет отчаяние и сомнение на грани благоговейного страха — неужели предки считают её недостойной?..       Кончен шаманский танец, и только теперь Куджин внимательно смотрит на притихшую дочь сверху вниз — мягкая улыбка озаряет лицо шаманки.       — Я не хотела тебе мешать, — тихо произносит Гулла, почтительно склоняя головой так низко, что густые рыжие волосы в отсвете костра кажутся настоящим пламенем. Куджин хрипло усмехается, кидая в огонь пряные листья, из-за чего тот вспыхивает яростнее:       — Я слышала, как ты вошла, Гулла. И разве можешь ты мне помешать, дитя моё?       В мягком голосе Куджин лишь искренняя материнская нежность. Ей издавна поведали духи, что их с Готаем дочь станет величайшим ханом орков — передана ей будет отвага отца и мудрость матери. Первое уже проявлялось достаточно ярко, из-за чего Готай особенно гордился — и гордилась, конечно же, Куджин.       Гулла в отчаянии смотрит на мать, пока та лукаво улыбается уголками губ — она отчаянно хочет последовать по стопам матери, хочет вобрать ее мудрость и также четко понимать слова предков… но они упрямо молчат — или же сама Гулла глуха, она не понимала до конца.       — Они опять с тобой говорили, да? — стараясь не выдать своего волнения, упрямо вопрошает малышка. — Отец-Небо и Мать-Земля?       — Всегда говорят они со мной, — пожимает плечами Куджин, на что Гулла раздраженно трясёт головой:       — Это не ответ! — в глазах рыжеволосой воительницы уже стояли злые слезы, но только что звучавший резко голос становится полным отчаяния и безысходности. — Я ведь чувствую, что они здесь. Я уже разбираюсь в травах и могу лечить не хуже тебя. Тогда почему они молчат, мама?.. Что я делаю не так, как угодно предкам? Они злы на меня?       Куджин с сожалением смотрит на девочку, сидящую возле костра. Орки, разумеется, народ воинственный и шрамами, полученными после битвы, те особенно гордились. Однако каждая шаманка умела врачевать, а Гулла с малолетства проявляла равный интерес не только к битвам, но и травам, помогая нередко Куджин разбирать запасы и одновременно запоминая, какое растение от чего помогает.       Гулла готовилась стать одновременно и вожаком своего народа, и шаманкой, ей в равной степени нравилось ремесла и отца, и матери. Однако как бы ни разучивала девочка призывающие танцы, как бы ни силилась запомнить как можно больше после посещения шаманской палатки, не могла услышать глас Матери-Земли и Отца-Неба.       Пока что.       Куджин, звеня украшениями, садится на колени напротив дочери и ласково приподнимает ее лицо за подбородок — улыбается так искренно и говорит совершенно честно:       — Ты ещё слишком юна, чтобы слышать их, дочь моя. Но верь: не оставят тебя в трудный час предки наши! — Гулла задумчиво хмурится, но речам матери внимает с благоговейным трепетом. — Когда ты подрастешь, глаза твои станут зорче, а слух — острее. И тогда сможешь ты видеть знамения и волю Отца-Неба и Матери-Земли в каждом дуновении ветра, в каждом крике птицы…       Шаманка медленно встаёт, вырастая над сидящей дочерью, и отрешенно машет головой:       — Но пока твоё время ещё не настало. Наберись терпения.       Куджин знала: настанет день, когда Гулла воссияет подобно солнцу, светящему на небе. В ней гармонично сочетаются ярость орков с великой шаманской мудростью, но пока…       Пока она ребенок. А потому пусть радуется и дерется в шутливых битвах с ровесниками, прежде чем такая ноша возляжет на ее плечи.