Все хотят Макса

      Заметки в голове пополняются регулярно. В заметках бестолковость одна, но что поделаешь. Лысина, конечно, придавала какой-никакой житейской мудрости, но своих волос еще было в достатке.       На открытый разговор инструктор пока не готов, а вот прилипнуть носом к панорамному окну с видом на тренировочный лагерь — всегда пожалуйста.       Максим на месте, в первых рядах. Ему сложно не убежать вперед, с его-то ногами, что называется, от ушей. Наверняка, устает бегать в строю, но не отрывается, не выпендривается, командный, значит, «самородок». Под униформой футболка цыплячьего оттенка, не гимнастерка и не майка-алкоголичка, как у большинства. Модника издалека видно, на то он и модник. Сверху видно, насколько он выбивается, даже жалко чужих стараний. И волосы-то побрил, а они чуть отрастут и снова как у барашка вьются.       Да, выбивается, бегает слишком быстро, поёт слишком звонко и на инструктажах задаёт столько вопросов, что вешается даже дотошный Валера, а ему угодить, все равно что в игольное ушко поссать и не промахнуться.       — Валера, давай без воды, как ты умеешь. Бедовый малец?       — Вы как сговорились. Бедовый, бедовый, нормальный он, Лёша. По слогам: НОР-МАЛЬ-НЫЙ. И отстаньте от него. Себе заберу, честное слово.       — Горячку не пори, себе заберет. Посмотрим еще, кто кого заберет.       Валера строит из себя сначала оскорбленную невинность, а потом расстегивает верхнюю пуговицу идеально белоснежной рубашки, и начинается экскурс в Шустову жизнь.       Резюмируя кратко: Максим добрый до саморазрушения. Его по этой странной причине дважды тестировали и чуть не забраковали.       — Так можно? Из-за тестов?       — Можно, Лёша. Ты хоть иногда бы заглядывал на планерки.       — Ой, не проедай мне плешь, и так большая.       Видал Алексей эти тесты, по ним если сверяться, то в сумасшедшем доме скоро день открытых дверей специально для пожарных сделают.       — Чего не отчислили, если плохо сдал, тесты эти ваши       — Не ваши, а наши. Индивидуально беседовал. Дали добро продолжать, так что ты не думай про него ничего. Там в папке где-то лежало заключение.       На чистоту, чего в расхлебанной папке только не было. Создавалось впечатление, что на каждый удар судьбы у Максима Шустова была за пазухой кувалда, и он ей нормально так отбивался в случае необходимости.       Алексей ходит по инструкторам и ненавязчиво выспрашивает независимых экспертов. Валера, как симпатизирующий, в рефери не годится.       Ответы один другого удручающий: хороший, дисциплинированный, подбадривает всех перед вылетом, шутки шутит. Одного прыгать не пускают, дважды парашют не раскрылся, теперь строго с инструктором, но и тем страшновато.       — Ты Леша если присматриваешься, не надо. Не к чему присматриваться. Не дурак, но никакой дисциплины. Все ему на гитаре бренчать. Вроде начало доходить, если бы не провалялся в госпитале, его бы уже отправили, теперь всем жалко. Детский сад какой-то.       За незнакомого Максима обидно. Вспомнились загубленные по юности инструменты. Катина мама вот на флейте играла, не профессионально, говорила, флейтистки целуются хорошо. Целовалась она правда хорошо.       — Музыканта этого надо переводить, а ты клинья подбиваешь.       — Гитара, она иногда не хуже лопаты, если правильно применить…       — У нас не консерватория. У нас не полыхнул, и слава богу.       Разговор сам собой гаснет, остается у Алексея Павловича последняя надежда. Группа инициативу поддерживает, выдвигается собирать информацию из первых рук.       — Поболтайте там, какие планы, чего вообще от жизни хочет. Поймете, если не совсем балбес.       Петя чувствует, что на его мужественные плечи уронили ответственность за общий исход операции. Пару дней они с Костей изучают расписание, потом крадут бесхозную, на счастье не прикрученную лавочку и кочуют с ней туда-сюда. Чисто табор, следующий за солнцем вслед.       Беззаботно щебечут новобранцы. Петя, как настоящий шпион, не смотрит на кого-то конкретно, изредка косится в сторону ничего не подозревающего курсанта. Им в команду не нужен сорвиголова, не нужны ещё одни похороны. Понадобится, отговорит даже Алексея Павловича. Была у Пети чуйка и негласное право сказать — нет.       Максим что издали, что вблизи был проворным и коммуникабельным до одури. Он подмигивал, пританцовывал, постоянно что-то крутил в руках, перманентно угощал всех конфетами.       — Вы давайте по конфеточке, мозгу глюкоза нужна!       И ребята залипли на его голосе, синхронно и бесповоротно. Тоже захотели этих несчастных карамелек ассорти. Конечно, Шустов их заметил. Петя не успевает вскочить и утащить с собой напарника. Максим идет к ним на негнущихся ногах, чем-то до слез расстроенный, сдавшийся и погасший. Петя судорожно вспоминает, где они успели так нагрешить и что им за этот грех будет от Алексея Павловича.       — Здравия желаю, вроде как. Мне за вещами идти сейчас?       Петя ничего не понимает, но рожу на всякий случай корчит строгую.       — Сейчас не надо.       — А ну да, там же в правилах за две недели уведомляют…       До незадачливых разведчиков, наконец, доходит, к чему клонит Максим и почему лицо у него как у покойника.       — Молодой. Ты это дело прекращай. Никто никого не отчисляет. Мы просто сидим, смотрим, слушаем. Алла Пугачева к нам не приедет, сам понимаешь…       — Просто слушаете?       — Ценители мы. У нас тонкая душевная организация. Костя, скажи.       — Очень тонкая. Истосковались по искусству.       Два взрослых, опытных мужика, но Шустов смотрит на них пристально, как рентгеном просвечивает светлыми глазами.       — Извините, я тут навыдумывал себе всякого.       Заходящее солнце окрасило неровные кудри в медный и вкупе с щенячьими глазами, казалось, что перед ними не человек вовсе.       — Вот и не надо выдумывать, Максим. По конфеточке и забудем.       Им в ладони без промедления посыпались карамельки, лимонные, апельсиновые и дюшес.       Уж, наверное, мальчишка знал о недоброй славе. Чёрная кошка лесоохраны Максим Шустов, или как там все говорили.