Неделя

Дан стучится в дверь, ожидая ответа: — Тань, можно? — Да, конечно. Я уже закончила. -Иди сюда. Родная… мне надо уехать на неделю. Вы с Фисой справитесь? — Куда? Что-то случилось? Испуганными зрачками всматривается в сосредоточенное лицо. — Тур. На другом континенте. — Ну, Анфиса вроде большая девочка, должна понять, что папа работает. Правда? — Вопрос не про Фису, вопрос про тебя. Ты справишься? — Я… я не знаю. А если что-то случится? А если… Дан, сильно надо? Почему ты раньше не сказал? Когда улетаешь? — сыпались вопросы надвигающейся паники. Он сильнее прижал её к себе, целуя в макушку. Успокаивал, знал, что ей станет легче. — Танюш, родная, я только узнал. Все будет хорошо. Улетаю через три дня. Вы справитесь, я знаю. Давай Вене позвоним, у него же каникулы. И день рождение скоро. Ну ты чего? — собирая со щёк слезинки произнёс мужчина, после целуя в светлую макушку. — Веня не приедет. Мы поссорились. Первый раз, понимаешь, поссорились. И главное перед его восемнадцатилетием. Дан, я дура, дура, дура. Ну как я могла. Я не знаю, что делать. Это не правильно, все это не правильно, — начинает бить его по плечу, сразу извиняясь шепотом и захлебываясь в слезах. — Я с ним поговорю. Давай? Я рядом, тут, сейчас с тобой. Не молчи, родная. — Нет, не стоит, — прерывисто дышит, вжимаясь в него сильнее. — Я ему не нужна. Ведь, в подростковом возрасте все так остро воспринимается. Дан, он меня не простит. Он молча прижимает её, вытирая мокрые дорожки. Дрожащими холодными пальцами старается поймать его ладонь. Помогает ей, чуть сжимая хрупкую ладонь. Целует руку, вкладывая в неё свою нежность. Осторожно поднимает подбородок девочки на себя. Глаза в глаза. Синий океан в темные омуты. — Таня, милая, услышь пожалуйста. Он простит тебя, обязательно простит. Роднее тебя у него нет никого и никогда не будет. Ты всегда для него самый дорогой человек. Слышишь? Поэтому даже не думай о том, что эти мысли могут появится. Ни с такими тараканами справлялись. Ты же помнишь, что я люблю каждого твоего таракана? Тань, береги себя. Я постараюсь тебе звонить каждый день. Она молчит. Ещё не верит, что неделю будет спать в холодной постели. Что неделю будет просыпаться не от нежных рук, а от ночных кошмаров. Что ей неделю никто не приготовит кофе, а без него она просто не будет это кофе. Что снова прийдется прятать свою маленькую девочку в угол, забывать как доверять людям. Снова. На неделю. По буквам собирает мысли, дрожит, резко вдыхая воздух, которого стало резко не хватать. — Я не смогу. — Мне все отменить? Это сложно, ты знаешь, но если ты, мы не готовы, я отменю. Знаешь, нет ничего более ценного, трепетного, чем ты для меня. — Нет, все… все хорошо. Справимся. Открой окно, пожалуйста. Осторожно посадив жену на диван он подошёл к окну, приоткрыв его. — Ты в порядке? — Не бери в голову, прошу. Мне лучше. Правда. Пошли к Фисе. Встаёт, но резко покачивается. Дан подлетает к Тине. Держит крепко, пока девочка плачет в его футболку. Пока признаёт себе, что слабая. Вырывает её из раздумий поцелуем в макушку. Тянется на носочках до его губ, но снова обессилено падает ему в руки. Прижимает её сильнее к себе, после несёт на кровать на этаже выше. Дочка, потеряв родителей в доме, поднимается на шаги по лестнице. Маленькая Анфиса с мамиными глазами и папиными кудряшками. Мамин носик и папин характер. Дома просто Фиса или Ася. — Папочка, что с мамой? — Все хорошо, она устала. Посидишь тут? — Ага. Мама плакала? — Была огорчена, что я уезжаю скоро. Ася, обещай, что не расстроишь маму. Хорошо, дочурка? — Обещаю, папочка. Ой, мама проснулась. Мамочка, как ты себя чувствуешь? Ой, мне говорить тише? Прости. — Все хорошо, Фисонька. Просто голова чуть-чуть болит. Малышка целует маму в лоб. — Так не больно, мамочка? — Нет, не больно, солнышко, спасибо, — выдавливает из себя улыбку, ища спасение в руке мужа. Тот протягивает ей спасательный круг. Вцепляется в его руку, ненароком царапая её. Не выдавая эмоций при дочери, лишь губами шепчет «прости». — Мам, пап, я к себе, хорошо? — Да, доченька, иди, мы с мамой поговорим, хорошо? — Ага. Хлопок дверью заставляет вздрогнуть обоих. Съеживается от боли, раскалывающей голову и сильнее сжимает руку. — Обезболивающее дать? — Да, — вдруг хитро улыбается. — Но сначала поцелуй. — Лиса. Как ты себя чувствуешь? — Балан, давай целуй молча! Разваливаюсь. Терпимо, правда. Ты зачем меня в комнату принёс? Спина же, Дан. — Ради тебя и спину надорву, — замолчал от ударов маленьких ручек по руке. — Не смей. Не смей так говорить, слышишь! Я рыдала перед больничной койкой. Я собирала свою душу по кусочкам выходя за дверь. А ещё я безумно боялась за тебя в тот момент. В третий раз я этого не вынесу. Не справлюсь. Просто… — сглатывает, ловля на себе взгляд. — Я поняла, Дан, прости. — Поцелуй, а потом обезболивающее или наоборот. — Целуй уже… кот счастливый. Все волнения и страхи уходят на задний план когда он наклоняется к ней и, заправляя мягкие волосы ей за ухо, осторожно, как будто в первый раз, касается её губ. А она старается запомнить каждый этот миг. Каждый миг на неделю вперёд. А после с осторожной злостью кусает его, мстя за все переживания. Отстранилась первая: — Голова. Быстро встаёт, кивая ей немое «сейчас буду», пока она съёживается на кровати, спускается на первый этаж. Поиск занимает некоторое время и когда он уже доходит до двери лишь слышит тихое «Дан»…