Монстролюбка

Первые дни после гибели мамы прошли как в тумане. Эклипса помнила лишь отрывки: помнила свои слёзы, когда ей сообщили, что Солярия погибла; помнила, как подкосились ноги; помнила сухие слова сочувствия от Спайдербайтов и других важных особ; помнила тихие перешёптывания стражи. И боль. Щемящую, невыносимую боль. Они с мамой были ужасно разными, но Эклипса очень её любила. А хуже всего было понимать, что Солярия сильно разочаровалась бы в дочери, если бы заглянула в её сердце. Любила бы мама её и дальше? Она не знала. Но стражники давно смотрели на неё как на государственную преступницу: это Эклипса понимала. Новой королевой заранее были недовольны. Хуже всего были встречи с Верховной магической комиссией. — Ты должна выйти замуж за Шастакана! — заявила ей Хекапу, едва Эклипса появилась на пороге. — Никогда, — тихо, но отчётливо произнесла девушка. — Ты обязана, — сказал Омнитраксус. — Мьюни как никогда нужна поддержка. Спайдербайты — единственные, кто может её сейчас оказать. — Мне не нужна их поддержка, — возразила Эклипса. — Я терпеть не могу эту чванливую семейку. Мьюни прекрасно справится и без них. — Не справится! — воскликнула Хекапу, ударив кулаком по столу. — Даже Солярия это понимала, а ведь у неё была огромная магическая армия наготове! — И где сейчас эта армия? — спросила Эклипса. Хекапу, скривившись, промолчала. О том, что воины лишились разума и поубивали сами себя прямо в королевском замке, Верховная комиссия предпочитала не упоминать. — Я знаю, что мной недовольны, — признала Эклипса. — Меня заранее ненавидят. Кто-то винит меня в гибели матери, кто-то обвиняет в сговоре с монстрами, а кто-то считает сумасбродной эгоисткой. Но я — королева Мьюни, нравится вам это или нет. И я не желаю продолжения войны. Наше королевство устало. За последние годы было пролито достаточно крови. Нам нужно перемирие. — О каком перемирии идёт речь, Эклипса?! — спросила Хекапу. — Война в самом разгаре! Половина монстров сбежала, половина ранена. — Да! — радостно крикнул Ромбулус. — Самое время нанести решающий удар! — Нет! — твёрдо сказала Эклипса, повысив голос. — Я не хочу, чтобы опять гибли мьюниане и монстры. Нам нужен мир. — Так это правда, — прошипела Хекапу. — Неужели дочь Солярии и в самом деле паршивая монстролюбка? Хекапу вонзила огненную стрелу в самую болящую её рану. «Дочь Солярии — паршивая монстролюбка». Хекапу просто высказала общественное мнение… Что подумала бы о ней мама? Знала ли Солярия эти слухи до своей гибели? Считала ли дочь предательницей? Больнее всего было думать, что мама разочаровалась в ней. — Ты говоришь с королевой, Хекапу! — напомнила Эклипса, проглотив ком в горле. — Выбирай выражения. — А ты выбирай судьбу своего королевства: либо ты выходишь за Шастакана, мы наносим решающий удар, и с монстрами покончено навсегда, граждане спят спокойно; либо ты продолжаешь упрямиться, монстры продолжают пожирать детей и выгонять мьюниан из их домов, гражданская война растягивается на многие годы, и ты слывёшь самой глупой королевой в истории Мьюни! Эклипса поджала губы. Она молча встала и вышла из кабинета, не обращая внимания на вопли Хекапу, Омнитраксуса и дурня Ромбулуса, на мычание Лекмета. Внутри Эклипсы всё кипело. Новая королева не понимала, что делать. Войну однозначно требовалось прекратить: она не желала творить несправедливость, тем более по отношению к подданным Глобгора. Выходить замуж за Шастакана Эклипса тем более не собиралась — кричать хотелось при одной мысли об этом. Но проблема была в том, что её никто не поддерживал: все были за войну, за брак с Шастаканом. Принять мир, но обречь себя на ненависть подданных? Или пожертвовать собой ради бессмысленной войны? Следующие недели были самыми тяжёлыми в её жизни. Магическая комиссия постоянно подрывала её с места и требовала выйти за Шастакана, чтобы продолжить войну, народ кидал в неё презрительные взгляды, слуги позволяли себе снова и снова ослушиваться её приказов. Эклипса была на грани. Все её нервы зудели от постоянного напряжения, чужие взгляды раздражали, а постоянный шёпот за спиной ужасно нервировал. «Монстролюбка», «монстролюбка», «монстролюбка» — это слово преследовало её повсюду. Королева перестала спать по ночам. Ей так часто снились кошмары, что отсутствие сна казалось благом. Всё чаще она смотрела на портрет матери и плакала. — Прости, мама, — просила Эклипса шёпотом, пока горячие слёзы текли по её щекам, словно Солярия слышала её. — Я не могу. Не могу выйти за Шастакана, не могу продолжать войну. Я не могу быть такой, как ты. Призрак матери преследовал её везде. «Королева Солярия так не делала», «Королева Солярия такого бы не допустила», «Королева Солярия не позволила бы…» — так возражали ей слуги. Эклипса вынуждена была постоянно напоминать, что королевы Солярии больше нет. Это было невыносимо больно. А больше всего именем матери её пинала магическая комиссия. С очередного заседания Эклипса сбежала. Просто открыла портал и шагнула прямо к лесной реке — её любимому уединённому месту. Ей повезло: Глобгор тоже был там. — Эклипса, что случилось? — спросил он, увидев её красные глаза, из которых вот-вот готовы были политься слёзы. — Я больше не могу это выносить, Глобгор. Быть королевой отвратительно. Эклипса присела на берег и опустила ладони в холодную воду, аккуратно умыла лицо. Прохлада немного помогла прийти в себя, и слёзы отступили. — Комиссия требует, чтобы я вышла за Шастакана. Слуги дерзят. Мьюниане смотрят на меня так, словно я ем их детей на завтрак. Маму все любили, потому что она поддерживала мнение народа. А я, хоть и действую в их интересах, вызываю лишь неприязнь. Это несправедливо! Глобгор, неужели я действительно паршивая… — Эклипса запнулась, понимая, как прозвучит слово «монстролюбка» рядом с ним, –… паршивая королева? — Не говори глупостей, — возразил Глобгор. — Говорю как король: лучшей королевы для Мьюни и пожелать нельзя, — он улыбнулся. — Впервые кто-то задумался о том, что монстры — не бесчувственные твари. Я уверен: ты войдёшь в историю как самая добрая и миролюбивая королева. Рано или поздно люди оценят то, что ты делаешь для них. А монстры уже оценили. Ну же, Эклипса, улыбнись, — Глобгор аккуратно взял её за подбородок и приподнял её лицо, заставив Эклипсу посмотреть на него. Все четыре глаза весело блестели. — Ты ещё покажешь им всем. В крайнем случае я всегда смогу съесть Шастакана. Эклипса не выдержала и хихикнула. — Да, эта мысль будет греть мне душу. Спасибо, Глобгор. Глобгор — вот была ещё одна причина для душевных терзаний Эклипсы. Она давно поняла, что её отношение к королю монстров выходит за пределы допустимого. Даже сама Эклипса, со всей её лояльностью, первое время была в ужасе, поняв, что она чувствует к нему. Что уж было говорить о других? Глобгор, хоть и родился монстром, был гораздо человечнее многих из её окружения. Понимающий, вежливый, заботливый… Он единственный относился к ней, как к королеве, ещё задолго до того, как она надела корону. Глобгор понимал её, как никто другой. Если ей было грустно, он находил нужные слова; если у неё было озорное настроение, он катал её на плече; если она злилась, он находил для неё способы выпустить злость. Он угощал её необычными лакомствами (Эклипса не рисковала спрашивать их происхождение), показывал красивые места Мьюни, знакомил с другими монстрами. Он был лучше Шастакана в тысячу раз. Монстролюбка — это слово подходило королеве Мьюни как нельзя лучше. Заключить брак с королём монстров — лучшего основания для перемирия и желать было нельзя. Одна была проблема: мьюниане этого не примут. Даже если бы Глобгор и согласился на такое, на Мьюни поднялась бы революция. Мир с монстрами — ещё куда ни шло, свадьба — нет, такого никто не стерпит. Перед Эклипсой стоял трудный выбор: Шастакан и война с монстрами или перемирие, но ненависть собственных граждан. К сожалению, места для Глобгора не было ни в одном из этих вариантов. А со стены на Эклипсу молчаливым упрёком взирал портрет Солярии. Нервы королевы расшатались не на шутку. Постоянная бессонница, напряжение, упрёки со стороны окружающих, давление магической комиссии, стыд перед погибшей матерью и любовь к королю монстров — всё это так давило на неё, что на очередном заседании Верховной комиссии Эклипса не выдержала. Она страшно устала от всего этого. — Если я выйду за Шастакана, вы успокоитесь? — спросила она тихо. Магическая комиссия явно не ожидала такого от упрямицы, которую не могли сломать вот уже несколько недель. Первым пришёл в себя Лекмет: он радостно замычал, кивая головой. — Что ты задумала, Эклипса? — с подозрением прищурившись, спросила Хекапу. — Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое, — ответила она. — Я устала. У меня больше нет сил терпеть ненависть, льющуюся на меня изо всех щелей. Я этого не заслужила, — она повернулась к комиссии спиной, чтобы никто не увидел её слёз. — Я выйду за Шастакана, если вы так настаиваете. Но продолжать войну не буду. Свадьба будет лишь средством утихомирить народ. Давайте назовём это компромиссом, — вдохнув поглубже, она снова повернулась к комиссии лицом. — Я принимаю часть ваших условий, вы — часть моих. Я ставлю крест на своей семье, но взамен требую поставить крест на этой бессмысленной войне. — Тут ни может быть никаких компромиссов, Эклипса! — воскликнула Хекапу. — Да это… — начал было возмущаться Ромбулус, но королева его перебила: — На меньшее я не соглашусь. С меня хватит ваших упрёков. Я королева Мьюни и мне тут жить. Вы все будете преспокойно сидеть в своих измерениях, вам не придётся смотреть на льющуюся кровь и бесполезные сражения. Либо вы принимаете мои условия, либо я делаю всё по-своему! Верховная магическая комиссия была в бешенстве. Хекапу пылала самым буквальным образом, Ромбулус возмущался, не стесняясь в выражениях, Лекмет настойчиво что-то мычал, Омнитраксус бормотал недовольства себе под нос… Но Эклипса знала, что они согласятся. Так и вышло. — Я выхожу замуж за Шастакана, — сдавленно сказала Эклипса, когда встретилась с Глобгором несколькими часами позднее. Королева Мьюни, так решительно навязавшая свои условия комиссии, теперь боялась поднять глаза. Ей было так тошно от собственного решения! Так больно было видеть рядом Глобгора и понимать, что не с ним она проведёт остаток жизни. — Ради чего? — спросил Глобгор, присев напротив неё. — Это принесёт тебе покой? — Мне — нет. Мне уже никогда не будет покоя, — Эклипса мрачно усмехнулась. — Но это успокоит мьюниан. Задобрив их таким союзом, я смогу заключить с монстрами мир. Больше не будет войны. Ты разве этого не хочешь? — Конечно, хочу, — согласился Глобгор. — Но не такой ценой. — Другой цены нет. Либо так, либо война. — Эклипса, — Глобгор вздохнул, а потом аккуратно взял её за руку, — не делай этого. Ты — королева Мьюни, и не должна жертвовать собой ради спасения монстров. Я их король, это я должен заботиться о них. Не тебе за это расплачиваться. — Выбора нет, — Эклипса пожала плечами. — Я не хочу смотреть, как мой народ всё больше превращается в дикарей-убийц и творит несправедливость. В конце концов, — она посмотрела на свою тонкую ладонь в руке Глобгора, — монстры мне не чужие. Если бы ты знал, Глобгор, как я привязалась к тебе, как я… — Эклипса запнулась. Предательский ком опять встал поперёк горла. Слишком часто это с ней случалось в последнее время. Но Глобгору, видимо, не требовались её слова, чтобы всё понять. Его сухие губы вдруг оказались на её губах, и, отвечая ему, Эклипса впервые за последние месяцы испытала что-то похожее на счастье. — Я тоже люблю тебя, Эклипса, — тихо сказал Глобгор. Девушка видела, что своим решением выйти за Шастакана причинила ему такую же боль, как и себе самой, но в тот момент она ещё ставила благополучие королевства выше своего собственного. Через несколько дней, лживо произнося какую-то нелепую клятву о любви к Шастакану, она вспоминала только поцелуй Глобгора и едва сдерживала слёзы. Ей не нужен был этот надутый и гордый Паукоукушенный пузырь, за которого она сейчас выходила замуж. Ей нужен был добрый и любящий король монстров.