Жизнь взаймы

“Get out! – почти до звона в ушах заорал на неё Стив Джефферсон, когда она зашла в служебное помещение театра. – Пошла прочь, мерзкая, бесталанная девчонка!”. Это был мистер Джефферсон – режиссер, приехавший из Америки и намеревающийся ставить в лондонском Criterion Theatre свою пьесу. “Ты, которая запарывает мне вторую репетицию подряд!” – не унимался он, раздраженно бегая по кабинету и останавливаясь только для того, чтобы порывисто ткнуть в неё пальцем в воздухе и выплюнуть очередное ругательство. Мистер Джефферсон явно не обладал хорошими манерами и уж точно имел в запасе спесивый и совершенно несносный характер. Это Элисон успела понять за те две недели, которые он здесь был. Тон его голоса на высоких тонах становился особенно визгливым и ужасно неприятным: «Да кто ты такая, чтобы иметь такую наглость не учить свой текст и всё время забывать элементарные… Элементарные!.. фразы…». Элисон оторопело и испуганно стояла перед ним, боясь поднять глаза и не в силах двинуться с места. Ей было 25, она в надежде стать актрисой уже в течение года посещала актёрскую студию в The Oxford School of Drama и ещё совсем не имела никакого опыта. Её и без того бледное лицо стало похожим на мел, и она чувствовала только, как в ногах у нее трясутся поджилки от визгов мистера Джефферсона и от страха клацают зубы. Дело было вовсе не в репетициях. И даже не в том, что она забывала текст, а том, что мистер Джефферсон попросту положил на неё глаз и от этого бесился. Он был маленьким, пузатым, ожиревшим увальнем на коротких ножках, которые очень смешно семенили, когда он бегал по театру. Его невротический и взбалмашный характер не давал ему смелости признать свои недостатки, и он вместо этого вёл себя очень заносчиво и высокомерно. За эти две недели промеж актёров у него даже появилось прозвище – Mister Disgusting *, которое, само собой, ему очень подходило. Он, было, начинал строить Элисон глазки, а когда понял, что ничего не выходит, продолжил просто злиться. И вот сегодня он нашёл очередной повод для «мести». “Ну, что встала?! – завопил опять он. – Или ты оглохла? Пошла вон! Ты уволена… из моей пьесы! ”. Последние слова он произнес с особенным самодовольством и даже не пытался это скрыть. И тут Элисон вздрогнула, как будто бы финальные вопли мистера Джефферсона, наконец, вывели её из состояния страха и оцепенения – и она опрометью кинулась прочь… Выбежав на улицу из здания театра, Элисон вдруг почувствовала, что ей нельзя останавливаться. В ней появился тот особый запал, который влёк её идти и идти вперед, неважно, зачем и куда. Лишь бы идти, чтобы не взорваться и не зареветь навзрыд от обиды. И она пошла резким, пружинистым шагом. Прямо по Пикадилли. Не останавливаясь и не разбирая дороги. Вперед и вперед. Запахнувшись в свой лёгкий плащик бежевого цвета… Так она прошагала около получаса, до тех пор, пока не оказалась у ворот Гайд-парка и, пройдя вдоль одной из аллей, не плюхнулась на скамейку под сенью больших ветвистых дерев, которые еще не успели обзавестись листвой. Внутренне напряжение, наконец, дало о себе знать – и из глаз Элисон брызнули слезы… Было начало марта 2013-ого. И в воздухе пленительно пахло теплой лондонской весной. Вокруг, щебеча, порхали птицы – а Элисон сидела и плакала. Её только что выгнали из театра, на сцене которого она так долго мечтала играть. Ей уже стали давать небольшие, эпизодические роли. Ей казалось, что у нее очень хорошо получается. И она всегда говорила себе, что будет стараться быть выше, быть лучше, быть способнее. Она постоянно пыталась что-то себе доказать и похоже начинала вновь ощущать себя счастливой. Вновь ощущать себя счастливой с того дня, когда в страшной автокатастрофе два года назад погибли её родители. Её мир перевернулся, потерял смысл, и Элисон почувствовала себя вдруг ужасно одинокой. Однако её маленькое, но храброе сердце знало, что нельзя сдаваться, нельзя опускать руки и что надо идти дальше… И вот однажды, в один прекрасный день, её взяли в труппу Criterion Theatre в качестве статистки. А потом появился мистер Джефферсон. И вот теперь её вышвырнули, как ненужную вещь, растоптали, унизили… Как истинная англичанка Элисон знала, что плакать в общественных местах нехорошо и стыдно, что это проявление слабости. Но просто не было больше сил сдерживать эту внезапную боль и свои эмоции: она плакала беззвучно, лишь слегка всхлипывая и прикрывая губы рукой, по которой, падая из глаз, скатывались слёзы. «Madam…»** - вдруг услышала Элисон голос где-то над собой, глаза её резко открылись, и она уставилась себе под ноги. «Madam…», - снова повторил голос. Он был тихим, спокойным, по-кошачьи осторожным и бархатистым. Перед нею стоял мужчина, но Элисон всё ещё не решалась поднять голову и видела только эти начищенные до блеска чёрные ботинки с квадратными узкими носками и спускающиеся на эти ботинки края темно-серых джинсовых брюк. Следующее, что увидела Элисон, - его рука, подающая ей белый носовой платок, чуть задетый порывом весеннего ветра. Это было похоже на предупредительный жест милосердия случайного посланника, на которого она всё еще не решалась взглянуть. Девушка даже не успела понять, откуда перед ней возник этот господин, ибо приблизился он к ней неслышно. Элисон инстинктивно взяла платок и приложила его к своим опухшим и раскрасневшимся глазам. «Могу я вам чем-нибудь помочь, Madam?» - снова спросил голос. «Спасибо, сэр… Но нет. Совсем нет. Со мной всё хорошо… - ответила Элисон и с этими словами, как будто в тумане, встала со скамьи и медленно пошла прочь, прижимая к носу платок. – Большое спасибо… Простите, сэр…». Элисон не знала, куда ей лучше пойти сейчас. Она жила в том доме, который ей достался от родителей, но именно туда она меньше всего любила возвращаться: там жили воспоминания о её детстве и том времени, когда папа и мама были живы; и она всё еще не могла избавиться от вещей, связанных с ними. Больше ей нравилось проводить время у «дяди Питера» - так она его называла. Этот человек был лучшим другом её отца, и он в память об усопшем пообещал заботиться об Элисон, как о собственной дочери до тех пор, пока его помощь ей будет нужна. Тем более, что он сам не так давно овдовел, а его собственные дети уже давно выросли и жили своей жизнью. Так что Питеру была даже в радость эта нечаянная забота об Элисон. Она скрашивала ему собственное одиночество. Может быть, именно к нему ей сейчас и стоит пойти? Ведь он всегда её поддерживал. Да, пожалуй, именно так она и сделает. *** - Привет, моя дорогая. Почему ты такая заплаканная? – прозвучал голос дяди Питера, как только дверь отворилась. – Что-нибудь случилось?.. - Дядя Питер, ты не поверишь, меня выгнали из театра, - дрожащим голосом произнесла Элисон, и лицо её тут же залилось краской. - Входи… - жестом пригласил дядя Питер её. – Входи, и всё мне расскажешь. Может быть, чаю? - Да, если можно. - С мятой и травами, как ты любишь? - по-отечески улыбнулся дядя Питер. - Да, - отозвалась Элисон. И Питер направился в кухню, где обстоятельно, не торопясь и почти церемониально принялся заваривать чай, пока Элисон сидела в гостиной у потухшего камина и понемногу начала приходить в себя от потрясения. Это были типичные английские двухэтажные апартаменты в одном из центральных районов Лондона со слегка старомодной и благородно потертой временем мебелью, камином и окнами во внутренний дворик. А дядя Питер был типичным лондонским вдовцом, по вечерам читающим газеты. В свои 65 он ещё сохранял бодрость духа, жажду жизни и много улыбался. Его природная общительность обеспечила ему в своё время очень широкий круг друзей, поэтому он практически никогда не случал и пытался быть всё время чем-то занятым. И, конечно, как все англичане, он очень любил чай. Так что вскоре божественные травяные запахи этого напитка наполнили комнату – и чай полился в фарфоровую чашечку с золотой каемкой. Взявши её в руки, Элисон почувствовала, как приятно согреваются пальцы и, наконец, начала рассказывать дяде Питеру о своих злоключениях в этот день. Дядя Питер, расположившись в кресле напротив неё, долго и внимательно её слушал, точно так же, как когда-то делал это её отец. Он был таким же мудрым человеком и всё понимал… - Послушай, Элисон, милая, - заговорил он, когда девушка выговорилась. – Я думаю, тебе пора просто забыть об этом самом мистере Джефферсоне. Сама подумай: если мы будем переживать из-за каждого подонка, коим несомненно является мистер Джефферсон, то от нас самих ничего не останется, не правда ли?.. - Ты прав, дядя Питер… - Ну, вот… К тому же, людей хороших на свете гораздо больше, чем плохих, и я хочу, чтобы ты об этом никогда не забывала. И более того, совсем скоро ты получишь прекрасную возможность в этом убедиться. Всё потому, что мне в голову сейчас пришла одна замечательная идея. Дело в том, что на следующей неделе, в воскресенье, у Патрика будет день рождения. Он мой племянник, и у него юбилей. Ему исполняется 30. И я обещал тоже быть на этом праздничном мероприятии. Оно будет частным и закрытым, что называется, «только для своих». Почему бы тебе туда не пойти вместо меня?.. Ты отдохнешь, развеешься и проведешь время в отличной компании. Там будет много и его, и моих друзей. Будет весело и очень тепло. К тому же, ведь ты до сих пор так и не познакомилась с Патриком. Он преуспевающий адвокат, ярый лейборист и правозащитник. И просто классный, хороший парень, любящий пошутить. Ну, естественно, тогда, когда находится за пределами своего рабочего кабинета… На лице дяди Питера скользнула хитроумная, почти заговорщическая улыбка. - Ведь ты еще совсем не знаешь моих друзей, - подмигнул он. – Пусть это будет для тебя сюрпризом. - О, дядя Питер! Ты так необыкновенно добр ко мне! – просияли глаза Элисон. - О, брось! Не стоит благодарности. Ведь я знаю тебя с детства и с твоим отцом дружил целую жизнь. Одно это уже само по себе многое значит… Поздравишь Патрика вместо меня, заодно передашь ему подарок, который я для него приготовил. Договорились? - Хорошо, дядя Питер. Я пойду. - Вот и умница! И помни, никаких больше слёз, - шутливо назидательно погрозил ей пальцем Питер, как только она собралась уходить. – Ты молода и красива. Жизнь ещё только начинается. И всё самое лучшее впереди… А я… я обо всём позабочусь. Лишь бы ты была счастлива. - Спасибо, дядя Питер, - обняла его Элисон на пороге. - О, пустяки! – улыбнулся дядя Питер. *** Наступил день торжества. За последнюю неделю Элисон старалась больше времени уделять самой себе: хорошо высыпалась, много гуляла и проводила время в компании Джессики, своей подруги по театральной студии. Джессика Блэк была маленькой розовощекой девушкой и просто ужасной хохотушкой. За последний год они сблизились и стали лучшими подругами, поэтому для Элисон Джессика стала наилучшей компанией для того, чтобы забыть все несчастья, связанные с Criterion Theatre. Джессика вот уже как три месяца бросила занятия в The Oxford School of Drama, хотя её родители заплатили за обучение на полгода вперед. Но, кажется, Джессику это обстоятельство нисколько не волновало… Сегодня они обе уже полдня сидели в квартире Элисон и выбирали вечерний наряд для последней. Элисон перемерила 3 варианта, и все ей одинаково не нравились. – Кажется, поздно мы с тобой спохватились, – отметила Джессика, сидя на кровати, пока Элисон снимала красное платье. – Надо было раньше. - Что ж, – вздохнула Элисон, – у меня остался еще один подходящий наряд. Пойду надевать. И посмотрим. Через пару минут Элисон вернулась и остановилась перед большим напольным зеркалом в деревянной раме. На ней было черное платье с переливчатой серебристой искрой чуть выше колена спереди. Сзади, по подолу, оно было чуть ниже и спускалось небольшими складками. У платья был плотный рукав в три четверти и сдержанный округлый вырез по вороту. - Ну, как я тебе? - спросила Элисон. - Повернись… Думаю, отлично. Как раз то, что надо, - показала ей большой палец вверх Джессика. – Скромно, сдержано, но со вкусом. - Тебе не кажется, что я сильно поправилась в последнее время? – развернулась Элисон обратно к зеркалу, разглаживая платье ладонями по бокам. – Совсем нет, - ответила Джессика. – У тебя очень приятная женственная, красивая фигура. Мне бы такую! Это я плоская, как рыбёшка… А-ха-ха-ха-ха… На этих словах Джессика закатилась заливистым смехом настолько сильно, что даже им подавилась, заставив Элисон усмехнуться и прыснуть в ответ. «Ну, Джессика… - цокнула она языком. – Ну, ты вообще…». Джессика не была лишена иронии по отношению к самой себе. С ней и вправду было не соскучиться. – Прекрати к себе придираться, - подойдя к Элисон со спины, Джессика положила ей на плечо свой острый подбородок и посмотрела вместе с ней в зеркало. – Посмотри лучше, какая ты красивая, пупсик. Мужчины именно на таких и обращают внимание. И Элисон впервые за последнее время пристально посмотрела на своё отражение. Наверное, если бы ей так не сказали, она бы и не стала этого делать. У неё действительно была изумительная, молочно-белая нежная кожа. Её фигура слегка отличалась от привычного, заезженного модельного стандарта в 90/60/90 и именно этим была привлекательна. А ещё у неё была копна потрясающих шелковистых темно-русых волос, которые волнистыми прядями обрамляли её миловидное лицо. Ей всё ещё казалось, что её серо-зеленые глаза слегка выцвели от переживаний последних двух лет, за которые на неё всё свалилось, но на самом деле они всё также горели молодостью. - Ты выглядишь отлично. Правда, - заверила её подруга. – Тебе хоть на приём к самой Королеве… Около пяти часов вечера автомобиль, посланный дядей Питером за Элисон, остановился перед входом одного из старинных ресторанов в лондонском Сохо. Это был "The Oscar Wilde Lounge" при отеле Cafe Royal на Риджент-стрит. Ножки Элисон, обутые в черные замшевые туфельки на маленьком каблучке и с ремешком вокруг щиколотки переступили порог этого небольшого камерного заведения, где так часто проводились эксклюзивные частные мероприятия. У входа в зал её встретил учтивый распорядитель: – Добрый вечер, мисс! Чем я могу быть вам полезен? – Добрый вечер! – ответила Элисон. – Я в числе приглашенных от мистера Питера Вудстока. – Мистер Вудсток дал относительно вас особое распоряжение, мисс Элисон. – улыбнувшись, склонился в ее направлении человек. – Прошу следовать за мной. И Элисон последовала за ним, войдя в зал. – Это ваше место, мисс Элисон, - указал распорядитель на небольшой круглый столик, устланный белой скатертью, с тремя стульями вокруг, обитыми красной кожей. – Прошу… Не хотите ли что-нибудь еще. – Нет. Благодарю. Распорядитель откланялся и удалился. На столике перед Элисон стояли три бокала с белым вином, один из которых был уже слегка пригублен. Значит, ещё незнакомый ей собеседник уже сидел здесь и просто ненадолго отлучился. Пока Элисон сидела за столиком одна, она решила осмотреться. Тем более, раньше ей не приходилось здесь бывать. Зал был потрясающе красив. Каждая деталь интерьера дышала викторианской роскошью: основной свет в зале был приглушён, зато на каждом столике стояла маленькая зажженная лампа, создающая ещё более удивительную атмосферу. Стены были декорированы бесконечными рядами больших зеркал, которые зрительно увеличивали это пространство. Эти стены так же, как и потолок, утопали в массивных виньетках позолоченной старинной лепнины и производили волшебное впечатление, будто Элисон попала в какой-то дворец. Здесь отовсюду веяло светом, теплом и уютом. Все столики в зале были расставлены по периметру, отчего посредине зала образовывалось свободное пространство для тех, кто пожелал бы произнести торжественную речь в честь именинника. Справа от Элисон, ближе к стене, был небольшой бар, за которым стоял официант в белой ливрее. В противоположном конце зала был большой чёрный рояль, за которым сидел пианист и наигрывал ненавязчивую фоновую мелодию. Народу в помещении действительно было немного: все собравшиеся сидели за столиками по трое и о чём-то тихо переговаривались. Очевидно, все ждали появления виновника торжества, который, возможно, запаздывал. Одним словом, Элисон была одновременно заинтригована и воодушевлена окружающей её праздничной обстановкой, как вдруг увидела, как в зал вошёл высокий длинноногий мужчина величественного вида в чёрном бархатном пиджаке и узких темно-серых брюках. Он ступал мягким неторопливым шагом, направляясь к своему месту. В руке у него был сотовый телефон, на экран которого он опустил глаза, поскольку отключал его, надолго зажимая пальцем кнопку отбоя. Он не смотрел вокруг себя, но было чувство, что как только он вернулся в зал, на него все обернулись: его лицо выглядело сосредоточенным и спокойным, будто излучающим умиротворение. Впечатление усиливали эта гордая, королевская посадка головы на длинной и крупной белой шее, этот патрицианский нос с благородно очерченной костистой горбинкой, высокий лоб, неизменно выдавший в нём человека очень умного, и серебристо-пепельные волосы, небрежно обрамлявшие его чудесное светлое лицо… «Неужели он будет сидеть со мной за одним столиком… - опешила Элисон. – Вот так дядя Питер! Вот так его сюрприз!». Но мужчина действительно шёл в её сторону. Она сразу же узнала его. Это был Алан Рикман. Наконец, он справился со своим телефоном и, вложив его в карман пиджака, поднял на Элисон свои янтарно-жёлтые глаза: – Good evening, Мadam! – в этом почтительном английском «мэдам» было что-то слегка старомодное и одновременно обворожительное. И здесь Элисон вдруг осенило, что этот голос и это «мэдам» она уже слышала. Тогда. На скамейке. В парке. И краска вдруг резко залила ее щеки… – Прошу прощения, я, кажется, не всегда умею дружить с современной техникой, – усмехнувшись, продолжил Алан. – Добрый вечер, мистер Рикман! Какой сюрприз! – залепетала смущенно Элисон. Рикман занял своё место напротив неё и внимательным, изучающим взглядом посмотрел на неё, как будто что-то вспоминая. – Мы, кажется, где-то встречались? – прервал он молчание. – Ваше лицо мне знакомо… – Да, – еле слышно ответила Элисон, опустив глаза и смущенно перебирая салфетку на своих коленях. – Тогда. На скамейке. В парке… – Я помню, – заговорил Рикман. – Это было в Гайд-парке около недели тому назад. Вы сидели тогда на скамейке и горько плакали, а я подал вам платок… Только тогда вы даже не посмели на маня взглянуть… Не зная, что сказать, Элисон лишь молча кивнула в ответ. А когда подняла глаза, то встретилась с очаровательно мягкой улыбкой Алана: он смотрел на неё с удивительно кроткой, обезоруживающей теплотой, скрестив руки на груди, и улыбался. – Вы знаете, Патрик такой шальной затейник. Мало того, что он опаздывает на собственный день рождения, так он ещё и придумал всех рассаживать таким образом, что почти никто из нас не знал, в чьей компании за столиком каждый окажется. Вот и мы об этом не знали… Каждого ждал свой сюрприз, кто же будет третьим. Вот вы, например, мой сюрприз сегодня. Это выглядит забавно. Хотя почти все мы здесь знаем друг друга… – И вправду забавно… Ох, простите, – спохватилась Элисон. – Я, кажется, забыла представиться. Элисон. Элисон Макдонах. – Рад встрече, Элисон, - пожал Алан в знак знакомства пальчики Элисон своей теплой большой рукой. – Наконец-то я узнал ваше имя… Раз вы здесь, значит, вы знаете Патрика? – Нет, не знаю, - помотала головой Элисон. – Но это племянник дяди Питера, и он попросил меня прийти. И вот я здесь. Вы знаете Питера Вудстока? – О, да. Мы с ним старые друзья. Я знаю его более 25 лет. Жаль, что он не смог прийти. Зато есть вы… Кстати, он ваш родственник? – Почти, – ответила Элисон. – Он мне как отец. Точнее вместо отца… Он был его другом. Мои родители погибли в автокатастрофе под Ванкувером, куда отправились в отпуск 2 года назад. – О, дорогая… Это так ужасно… – проникся голос Рикмана подлинным сочувствием, и взгляд его погрустнел. – Понимаю… Его рука инстинктивно потянулась к руке Элисон и заботливо сжала её в своей ладони. «Как много я, оказывается, не знаю про дядю Питера…», – вдруг подумала Элисон. – Расскажите же мне, почему вы плакали тогда, на скамейке в парке? – спросил Алан. – О, мистер Рикман, я бы не хотела портить ваш вечер своим занудством, - ответила Элисон. Его рука мягко выпустила её ладошку, и он откинулся на спинку стула, приняв исходную позицию. – О, нет, я настаиваю. Расскажи. Иначе я вручу тебе ещё один носовой платок. И буду давать их тебе до тех пор, пока ты не расскажешь, - с приветливой иронией снова заулыбался Рикман. – Да, у меня своеобразное чувство юмора, - усмехнулся он. Элисон хихикнула в ответ. – Ну, вот ты уже и улыбаешься. Так что давай, рассказывай! – Хорошо, мистер Рикман. – И никаких таких слов. Просто Алан… - поправил он. – Хорошо, Алан. В тот самый день меня выгнали из театра. Прямо с репетиции за то, что я не выучила слова. Это сделал мистер Джефферсон, который ставил в Criterion Theatre свою пьесу. До этого я изучала актёрское мастерство в течение нескольких месяцев в одной из театральных школ и недавно поступила в этот театр в качестве статистки… По приезде мистера Джефферсона вся труппа невзлюбила его, и у него даже появилось прозвище “Mister Disgusting”… На этом слове зрачки Алана расширились, а его левая бровь, изогнувшись, иронично поползла вверх: – Как ты сказала? “Mister Disgusting”?! – тут он не выдержал и залился своим тихим, хихикающим, жизнерадостным смехом, который обнажил его белозубую добродушную улыбку, сделав его ещё более прекрасным. Так умел смеяться только он… В этот момент к столику подошла маленькая женщина в чёрных брючках и тёмно-синей блузке с длинным рукавом и уселась третьей за стол. У неё были рыжие волосы, подстриженные под короткое каре и очень живые тёмно-карие глаза. Она была немолода, и не сказать, что очень красива, но в её лице сквозило какое-то еле уловимое обаяние. – Ох, прости… – заговорила она удивительно глубоким и низким голосом, который обычно бывает у заядлых в прошлом курильщиц, обращаясь к Рикману и пристраивая свою сумочку на спинку стула. – Я очень задержалась. Сестра позвонила не вовремя и заболтала меня. Мне пришлось выйти. Ты же знаешь, как она любит поговорить… Я вижу, у вас здесь весело, и тебя уже успели рассмешить. С этими словами она дружелюбно посмотрела на Элисон и улыбнулась одними уголками рта. Её хрипловатый голос звучал странно, будто ей вовсе не принадлежал, ибо она сама при этом выглядела довольно хрупко. – Рима, это Элисон Макдонах – хорошая знакомая Питера Вудстока, а теперь и наша подруга, – представил Рикман свою молодую собеседницу. – Элисон, это Рима Хортон. Можно просто Рима. Моя жена… – Рада познакомиться, – Рима с улыбкой протянула Элисон руку. – Представляешь, у бедной девочки 2 года назад погибли родители, и теперь наш Питер заботится о ней как отец, – заговорил Алан. И Рима с добрым сочувствием взглянула на девушку. – Да, кстати, Элисон, у меня к тебе есть предложение, – обратился он снова к девушке. – Совсем скоро я приступаю к съёмкам моего нового фильма, который будет называться “A little Chaos”. Съёмки фильма – дело суматошное. Особенно когда становишься по ту сторону камеры. И в этом деле всегда пригодятся помощники. Они никогда не бывают лишними. Поэтому я предлагаю стать тебе моей помощницей в этом деле… Элисон сидела и ушам своим не верила: ещё каких-то несколько дней назад она сидела в парке и плакала, а теперь она сидит рядом с самим Аланом Рикманом, рассказывает ему свои нелепые истории, как старому другу, и он предлагает ей стать его помощницей. Звучит почти невероятно. Как это всё уложить в своей голове? – Но… но… – зазаикалась она, поправляя ладошкой волосы у виска, – я ничего не умею. Я никогда не была помощницей на съёмках фильма… – Ты научишься, – пообещал Рикман. – И для тебя это будет хороший опыт. – Алан сам будет режиссёром этого фильма. А также сыграет одну из ролей, – подбодрила Рима. – Это его фильм. Так что тебе нечего бояться. Алан добрый… – Я… я вижу… – сказала Элисон, и по её душе разлилось какое-то мягкое тепло. – Я… согласна. В этот самый момент зал ресторана наполнился аплодисментами, символично прервавшими их затянувшуюся беседу. Всё потому, что наконец явился виновник торжества. «Дамы и господа! А вот и я!» - воскликнул Патрик… _________________________ *disgusting (англ.) - в переводе означает "мерзкий", "отвратительный". **Madam (англ.) - вежливое обращение к незнакомой женщине в Англии - прим. авт.