Что было после

За несколько месяцев до описываемых событий Завтрак у Харкеров как всегда проходил в милой сердцу атмосфере спокойного семейного уюта. Джонатан, ни на кого не глядя, вяло ковырял ложкой свою порцию овсянки. У него давненько уже не было аппетита. На вошедшего камердинера Джонатан едва обратил внимание, а на его «с добрым утром, мистер и миссис Харкер» буркнул что-то невразумительное и продолжил изыскательские работы в тарелке каши. - Доброе утро, Парсон. Не обращайте внимания, у мистера Харкера сегодня ночью случился очередной приступ холецистита, - в отличие от супруга, Вильгельмина Харкер была полна энергии и позитива. И с аппетитом у нее было все нормально. – Дорогой, зачем ты так с прислугой? – зашипела она на мужа, едва камердинер покинул столовую. Джонатан ничего не ответил, только мрачно взглянул на жену, не понимая и не одобряя ее утреннего оптимизма. Мина продолжала чирикать не хуже парочки канареек, что радовались бледным лучам зимнего солнца в клетке на подоконнике. - Зайка моя, у меня для тебя есть отличная новость! – сообщила она мужу. От «зайки» Джонатана перекосило и, чтобы не сорваться на супругу, тем самым усугубив приснопамятную семейную атмосферу, он поспешно сунул в рот ложку холодной уже овсянки. - Итак, дарлинг, у нас будет бэби! – Мина сделала праздничное лицо, явно ожидая взрыва положительных эмоций. Джонатана перекосило ещё сильнее, он подавился кашей и закашлялся. – Что с тобой, милый? – нежная супруга подскочила к мистеру Харкеру и изо всех сил съездила ему между лопаток, чтобы побыстрее привести в нормальное состояние. – Разве ты не рад? - Все в порядке, только овсянка недосолена. Конечно, рад. Поздравляю, дорогая! Извини, я на минуточку, только приведу в порядок свою одежду, - воспользовавшись размазанной по пиджаку кашей, Джонатан поспешил покинуть столовую, чтобы собрать в кучку разрозненные мысли и эмоции. Под предлогом смены заляпанного овсянкой пиджака, Джонатан оказался в спальне. С мрачным выражением лица он выпил несколько стаканов воды из стоящего на прикроватном столике графина. Произведя на пальцах какие-то расчеты, Харкер помрачнел больше прежнего, выпил еще стакан воды и принялся курсировать из угла в угол невеликой комнаты, пересекая ее за несколько шагов. Вдруг какая-то догадка осенила молодого человека, он вытащил из-под кровати громоздкий арифмометр и попытался проверить свои вычисления с помощью этого замечательного достижения прогресса. Видимо, результат оказались весьма и весьма неутешительным: Джонатан совершенно опечалился, с неприязнью покосился на опустевший графин и подошел к зеркалу. Перед зеркалом он долго кривлялся, пытаясь поймать восхищенно-радостное и чуть глуповатое выражение лица, приличествующие торжеству момента. Но максимум, что ему удалось – это заискивающе-страдальческая гримаса, больше подходящая для приема у дантиста, чем для поздравления супруги с беременностью. Решив, что за неимением лучшего сойдет и такая, и, позабыв переодеть пиджак, Джонатан, наконец, поплелся в столовую, к жене. По дороге он нарвал герани с подвернувшегося по случаю подоконника. Мина и правда все еще была в столовой и что-то кушала, наглядно демонстрируя, что теперь она «ест за двоих». Сияя овсянкой на лацкане и неестественной улыбкой, Джонатан одарил жену импровизированным букетом. Расчувствовавшаяся и умиленная миссис Харкер принялась чихать от специфического запаха оригинального мужниного подарка. Прочихавшись, Мина сложила губки для поцелуя, но Джонатан, ловко извернувшись, расцеловал жену троекратно, согласно старинной румынской традиции, и поспешил покинуть столовую. Мина, недоуменно пожав плечами, продолжила завтрак. Дневник Джонатана Харкера 7 февраля Сегодня утром Вильгельмина сообщила мне новость, которая невероятно потрясла меня. Она беременна. Признаться, я растерялся сначала, ведь мы уже несколько месяцев не делим с ней супружеское ложе. Собственно после тех памятных и ужасных событий мне тяжело даже смотреть на жену. А при мысли о том, чтобы прикоснуться к ней, меня бросает в дрожь. Сразу предстают перед глазами сцены, в которых моя жена обнимает и целует это чудовище – Дракулу. Эти воспоминания вызывают во мне отвращение к супруге. Значит, этот ребенок был зачат еще до нашей поездки в Трансильванию, где мы, наконец, покончили с вампиром. Я задаю себе вопрос, как все произошедшее сказалось на ребенке? В том, что последствия могут быть самыми пагубными, у меня нет сомнений. Да и будущее малыша мне представляется весьма мрачным, ведь его семья не является таковой в общепринятом смысле слова. Я стараюсь всячески избегать жены, от развода меня удерживает лишь элементарная человеческая порядочность, да клятва, что я дал Мине перед алтарем. К счастью, наследство мистера Гаукинса позволило мне приобрести достаточно большой дом, где мы оба можем проводить время так, как нам будет угодно, имея возможность ни разу не встретиться в течение дня. А еще я стараюсь как можно дольше задерживаться в конторе, чтобы не видеть жены. Не думаю, что когда-нибудь ситуация изменится к лучшему. Мина же совершенно счастлива своей беременностью и считает, что я так же счастлив. Стараюсь скрывать свое мрачное настроение, но это у меня плохо получается. Позже Я переспросил жену о сроке родов. Мина ответила мне – в начале июля. Произведя несложный обратный подсчет, я ужаснулся. Получается, что ребенок зачат в то время, когда Дракула находился в Лондоне. Не только я видел, все наши друзья были свидетелями тому, что между моей женой и вампиром имелась любовная связь. Мне пришла в голову мысль – что если это ребенок графа? Может ли носферату оставить таким образом потомство? Тем более что он некоторым образом пытался изменить сущность моей жены, сделать ее себеподобной тварью, вампиром. И его усилия увенчались определенным успехом, опять же не без содействия самой Мины. Кто знает, полностью ли очистилась она после его смерти? Возможно, это часть их коварного и чудовищного замысла – произвести на свет потомство вампира? Кто знает… Я мог бы обратиться с моими вопросами к профессору ванн Хельсингу, но он слишком явно симпатизирует Вильгельмине – боюсь, что не получу от него достоверных ответов. Придется во всем разобраться самому. И еще – я должен быть очень осторожен, чтобы никто – и в первую очередь Вильгельмина – не догадались о моих подозрениях.