Авалон на закате

      Такое уже совершенно точно было раньше. Аскеладд помнил это слишком хорошо, такие вещи вообще сложно забыть, даже когда очень хочешь. Особенно когда очень хочешь. Пристальный внимательный взгляд Торкелля Длинного, который рассматривает тебя, точно какую любопытную зверушку. Как оценивающе изучает новую игрушку избалованный ребёнок: снисходительно, в чём-то даже с умилением. Прям любопытство разбирает увидеть, как Торкелль смотрел на Торса, потому что всех остальных людей вокруг себя он явно за людей не считает.       В голове вдруг мелькнула дурацкая мысль, что в этом отношении Торкелль и Фритгит неожиданно похожи. Для них обоих люди вокруг больше инструменты, декорации, предметы обихода, если угодно, хотя и по совершенно разным причинам. Интересно, что Фритгит подумает, когда утром Аскеладд не вернётся? От одной мысли об этом сжималось сердце. Только бы она не решила наложить на себя руки, только бы Наттфари и остальные удержали её от этого.       Хотя, если она убьёт себя, тогда они смогут встретиться в аду.       — Знаешь, если бы не тот монах-пьяница, никогда бы не догадался, что это ты, — Торкелль задумчиво поскрёб подбородок. — Это же ты, верно?       Аскеладд мысленно проклял этого Вилли-как-там-неважно. А заодно себя за то, что так быстро сдался. Можно было бы не отвечать ему на приветствие, а сейчас сделать вид, что Торкелль обознался, и понадеяться, что пронесёт. Но рыдать над пролитым молоком бесполезно, а отнекиваться теперь было уже слишком поздно. Напротив, это может только разозлить Торкелля, что вряд ли приведёт хоть к чему-то хорошему.       — Зависит от того, кого ты ищешь, — ответил Аскеладд как можно более обтекаемо на тот случай, если шанс выкрутиться ещё оставался.       — Хитрую задницу, которая помогла одному пацану выковырять мне левый глаз, — Торкелль постучал себя по повязке на левом глазу. — И которая потом взяла и похитила мою добычу.       Что ж, по всей очевидности, шанс был утерян безвозвратно. С другой стороны, похоже, этот тип понимал, в каком положении находился Аскеладд, иначе вряд ли бы говорил так расплывчато, не называя ни одного имени. И сложно сказать, к добру это или к худу. Если Торкелль осознаёт всю щекотливость положения своего собеседника, то легко может использовать это против него.       — Твою добычу?! — Аскеладд изобразил обиду. — Помечать тогда как-нибудь надо было! Откуда ж мне было знать, что это твоя добыча?       — Но я правда не ожидал встретить тебя прежде, чем сам попаду в Вальгаллу, — Торкелль похлопал его по плечу. — Что ты, что сын Торса, оба живучие, как эйнхерии. Мне это нравится.       Если только эйнхериев для лечения обкладывают обломками разбитых бриттских котлов. Аскеладд ведь так и не сказал Фритгит, что обломок всё ещё у него. Чего тянул? Зачем прятал? Зачем так картинно выкинул, а потом тайком подобрал? Что он вообще собирался дальше делать с этой штуковиной? Впрочем, теперь-то уже без разницы.       Проклятье, он даже не успел отдать Фритгит кольцо.       — Что-то ты какой-то бледноватый, — заметил Торкелль. — Неужели Кнут так старательно тебе мозги промыл?       Нет, дорогой друг, просто встреча с тобой не может закончиться ничем хорошим, и такая перспектива как-то ну совершенно не радует.       — Кстати о Кнуте, — подхватил тему Аскеладд. — Правильно ли я понимаю, что ты всё ещё с ним потому, что дела его идут неважно?       — Ты про Лондон? Да, хорошая крепость, я сам не ожидал, что они и без меня неплохо сдюжат. Видать, научились, пока я с ними был, — Торкелль гордо выпятил грудь.       — Я бы сказал, война в целом пока не слишком складывается. Слышал, с месяц назад Кнут проиграл две битвы подряд.       — И от кого ты это слышал? — обиделся Торкелль. — От англов? Ты их слушай больше.       Конечно, слышал об этом Аскеладд от Фритгит, но сама она узнала об этом от данов в Йорке, так что выпад Торкелля звучал глупо. Он просто не умеет проигрывать.       — И вообще, за кого ты меня принимаешь? — продолжил ворчать Торкелль. — Разумеется, я с Кнутом не потому, что у него всё плохо. Как у него может быть плохо, если с ним я? Я сказал, что посмотрю, что из него вырастет, вот и приглядываю за ним.       Да. А ещё ты обещал убить его, если то, что ты увидишь, тебе не понравится. И вряд ли тебе увиденное нравится. В конце концов, Кнут хочет уничтожить всё, чем ты живёшь.       — Удивительная верность, — оценил Аскеладд. — Не думал ждать такого от викинга.       — Ах да, ты же нас всех скопом ненавидишь. Я и забыл. Это важно?       У Торкелля неприятно хорошая память, на лица и на слова. Аскеладд вздохнул:       — У меня ещё дела, так что если ты не возражаешь…       — Возражаю, — Торкелль огляделся. — Но здесь не самое подходящее место для нашего разговора. Пошли туда, где нам никто не помешает.       Ну, попытаться стоило. Жаль, что не получилось. Интересно, что Торкелля больше беспокоит, лишние уши или то, что посреди рядов шатров и палаток недостаточно места для поединка?       — Не в твоё же логово, я надеюсь?       — Что? Нет, нет. Это между нами, — он дружески хлопнул Аскеладда по плечу.       Если так подумать, было бы куда проще, если бы Торкелль сразу снёс ему голову, без всех этих долгих прелюдий и попыток завязать «дружескую беседу». Этот тип вообще не любитель долгих разговоров по душам, он только спит, пьёт, жрёт и убивает людей, причём последнее занятие нравится ему больше всего.       У Аскеладда нет шансов. Можно было бы попробовать улизнуть, затеряться среди шатров, но что толку? Где ему прятаться? Куда бежать? Торкелль наверняка приметил его тогда, когда приходил за Уггом, так что прекрасно знает, где его искать. А если Торкелль ещё и видел Фритгит, то легко мог бы использовать её, чтобы выманить Аскеладда. Он без всяких сомнений и сожалений замучает её до смерти, если посчитает, что это позволит ему получить желанную драку.       Может, Торкелль будет достаточно добр, чтобы хотя бы вернуть тело Аскеладда, скажем, Ёфуру? Тогда Фритгит сможет найти на нём кольца и воспользоваться покровительством Кнута. Если захочет, конечно. Лишь бы захотела, даже если всего лишь из уважения к его заботе о ней. Похоже, это лучший из возможных вариантов дальнейшего развития событий. Аскеладду не верилось, что у него может вдруг получиться отговорить Торкелля от поединка. И уж тем более он не надеялся этот поединок пережить.       Торкелль ещё раз похлопал Аскеладда по плечу, развернулся, и пошёл прочь по дороге между шатрами, оставалось лишь покорно идти следом. Вскоре Торкелль начал весело насвистывать, видимо, безмерно довольный собой и тем, как всё устраивается. Оборачиваться и проверять, идёт ли за ним по-прежнему Аскеладд, он и не думал. Похоже, прекрасно понимал, что его новая «добыча» сбежать от него не сможет при всём желании. Вопрос, правда, понимал ли он, что это желание у Аскеладда есть?       Торкелль вроде как ратует за следование старым традициям и считает смерть в бою лучшим, что может случиться с мужчиной, но сам при этом не умеет и не любит проигрывать, всякий раз впадая почти в младенческую истерику. Даже тогда, когда Торфинну удалось уложить его, Торкеллю пришлось собрать в кулак всю свою волю просто для того, чтобы признать своё поражение, и то он ревел, как разгневанный ребёнок.       Как знать, может быть и такое, что если бы однажды он повстречал бы человека, который был бы во столько же раз сильнее его самого, во сколько он сильнее любого смертного, и кто точно также хотел бы его убить всего лишь ради собственного развлечения, то и он бы испугался и принялся молить о пощаде. Безнаказанность делает людей смелыми.       Когда вообще последний раз Торкелль мог хотя бы предположить, что его противник теоретически способен его убить? Когда последний раз он по-настоящему смотрел в лицо смерти? А смотрел ли хоть раз? Аскеладд видел не так много сражений и поединков Торкелля, но ни в одном из них, кажется, Торкелль не чувствовал настоящей угрозы. Ни один из его противников не смог бы убить его, и он прекрасно знал это.       Впрочем, что толку во всех этих рассуждениях? Аскеладд для Торкелля всего лишь очередная игрушка, а пожеланиями игрушек интересоваться не принято.       К некоторому – и не вполне объяснимому – облегчению Аскеладда, Торкелль и правда не стал вести его в «свою» часть лагеря. Конечно, разница, умереть ли где в тихом месте или под улюлюканье пьяных викингов, небольшая, но чем меньше людей знает о том, что убийца предыдущего конунга пережил свою жертву на два года, тем лучше.       Вместо того, чтобы направиться к своим, Торкелль бодро прошёл лагерь насквозь и вышел за его пределы в поля, где виднелись руины какой-то разрушенной деревни. Даны всегда оставляют после себя руины, пепелища и запустение, и горы гниющих трупов. И Кнут правда надеется изменить этот их «славный» обычай, завещанный им дедами их дедов? Он правда надеется усмирить и научить мирной жизни кого-то вроде Торкелля? Какая наивность!       Аскеладд хорошо знал это чувство – ощущение собственной силы. Как оно пьянит, как окрыляет, как даёт почувствовать себя хозяином всего мира. Кто же откажется от такого по доброй воле? Какой орёл добровольно даст подрезать себе крылья? Немыслимо.       Когда разговариваешь с каким-нибудь непомерно разбогатевшим бондом, всемерно почитаемым годи, успешным хёвдингом или даже ярлом, и эти люди пытаются командовать тобой, разговаривают с тобой снисходительно, свысока, пыжатся любыми способами показать тебе свои силу и власть, но ты знаешь, как в это самое мгновение трясутся у них поджилки. Ты видишь в их глазах страх. Потому что ты сильнее. Потому что, если ты сейчас, в это самое мгновение, вдруг захочешь убить их, они никак не смогут защититься. Они ничего не смогут тебе сделать, никак не смогут тебе помешать.       С Флоки было точно также. Справедливости ради, он не такая уж и бездарность, иначе бы ему даже при всей его изворотливости не удалось бы заслужить своего места среди йомсвикингов. Но если бы Аскеладд попытался убить его во время одной из встреч, ему это не составило бы никакого труда. Флоки знал это. И боялся.       Кнут не боится.       Его страшат подосланные его врагами убийцы, скорее всего, возможные отравители, но он не испытывает страха перед своими людьми, каждый из которых легко может убить его в любое мгновение. Как Аскеладд убил Свена. Быстро, без предупреждения, неотвратимо. По-хорошему, ему эта сцена должна в ночных кошмарах являться, но парень в этом отношении оказался удивительно толстокожим. Он не боится даже Торкелля, и не боялся его даже тогда, когда тот явился за ним. Когда чуть не снёс ему голову ударом кулака. Впрочем, тогда и так было очевидно, что Торкелль не станет его убивать, потому что для него в том не было выгоды.       Но выгода бывает разная.       Скажем, если кто-то ещё остановится, лишний раз подумает, то безбашенный отморозок вроде Торкелля сочтёт неизбежные последствия при убийстве конунга чем-то «весёлым», для него это будет всего лишь «развлечением». Война продолжается, а пока есть война, есть и ради чего жить. Торкеллю нельзя запретить грабить и убивать – это всё равно что запретить ему дышать. Идея, конечно, соблазнительная, но лишённая всякого смысла.       Начинание Кнута изначально обречено на провал.       Ночь выдалась ясная, растущая луна заливала всё вокруг ярким светом, остовы домов чернели на фоне ночного неба. Зябко тянуло лёгким ветерком, что после жаркого душного дня было даже приятно. Под ногами хрустел пепел и, как знать, быть может, и чьи-то кости. Когда-то это была саксонская деревня вблизи от большого, богатого и хорошо укреплённого города. Успели ли её жители спрятаться за его стенами? Или те из них, кто сейчас не несут клеймо рабства, уже давно сгнили в земле, съеденные червями?       Торкелль остановился и смачно потянулся, так, что захрустели суставы, и в ночной тишине этот звук был подобен грому. Они стояли посреди бывшей деревенской площади, и вокруг не было никого, ни людей, ни зверей, ни птиц. Аскеладду подумалось, что умереть на пиру у конунга всё же как-то поприятнее, чем здесь, в ночи, посреди ничего. Там против него был весь мир, там была слава. Здесь – лишь одиночество, мрак и тишина.       — Ну наконец-то можно говорить без всяких этих недомолвок! — с облегчением вздохнул Торкелль.       — Честно сказать, я не ожидал, что ты станешь таким заниматься.       — Кто я по-твоему, последний дурак, что ли? Даже я разбираюсь в таких вещах. К тому же ты так старательно меня избегал, ясен пень, тому должна быть причина. Но, слушай, как ты вообще выжил? Из тебя натекла такая лужа, выглядело так, точно ты прямо там коней двинул. Я потом слышал, что твоё тело вроде как утащили собаки.       — Мне… помогли.       — Только не говори, что всё это тоже было частью какого-то грандиозного «плана»!       В некотором роде да, но выживания Аскеладда этот план не предполагал.       — Нет, конечно, — отмахнулся он. — Мне просто повезло.       Но везение, увы, не может длиться вечно.       — Какая-нибудь сердобольная вдовушка? — Торкелль ухмыльнулся и соединил в кольцо большой и указательный пальцы на правой руке.       Аскеладду захотелось ему врезать, но вместо этого он заставил себя просто пожать плечами:       — Вроде того.       — Ладно, перейдём к делу, — Торкелль скрестил руки на груди. — Я требую поединка. Ты увёл мою добычу.       — Говорить раньше надо было, что он твоя добыча, — Аскеладду даже не приходилось изображать раздражение. — Откуда ж мне было знать?       — Неужто это было не ясно?! Я что, на сторону Кнута, по-твоему, из сострадания встал?       — Торкелль, ну посуди сам. Свен к тому времени был уже всего лишь мешок с костями и салом. Ты убил бы его с одного удара, он бы пискнуть не успел. Нашёл, из-за чего обижаться.       — Ты этого не знаешь, — Торкелль упрямо выпятил губу, совсем как капризный ребёнок.       — Знаю. Я сам его убил. И даже обнялся с ним перед этим, — Аскеладд передёрнул плечами. — Да просто вспомни, как он ходил. Может, когда-то он и был великим воином – в чём я, лично, сомневаюсь – но те времена давно прошли. И ты это понимаешь не хуже меня.       — Ты забрал себе славу убийцы конунга!       — Да? И много бы было тебе толку от этой славы? Это уж скорее Свен бы прославился тем, что ты его убил, а не наоборот.       — На меня бы пошли и Кнут, и Харальд! Они бы посылали за мною толпы! Моя война никогда бы не закончилась, и славная бы это была война!       — Ой, да ладно, — Аскеладд фыркнул. — Они бы быстро сдались, потому что прекрасно бы знали, что тебя им не одолеть. И никто не поставил бы им это в вину, потому что ты, Торкелль, больше стихия, чем человек. Никто не требует от сыновей утонувших мстить морю!       Хотя, поговаривают, был один умник, приказавший выпороть море хлыстами. Также поговаривают, что ему это не помогло.       — Эй, вообще-то, я обычный человек! — обиделся Торкелль.       — Обычные люди не бывают такого роста и такой силищи. Твоя матушка явно загуляла с ётуном.       Он обиделся как будто ещё сильнее, а затем лицо его вдруг просияло искренним восторгом:       — Это что же… ты меня поддеть пытаешься?!       — Нет, ни в коем случае, — поспешил заверить его Аскеладд. — Я всего лишь хочу сказать, что я обезглавил Свена и к твоей выгоде тоже. Подумай об этом, война-то почти завершилась, саксы сдались, Этельред сидел в Нормандии, и Англия была уже в руках у Свена. А стоило мне убить его, и вот она по-прежнему длится, а прошло уже больше двух лет.       — Да, но Свен обещал поход на Уэльс.       — И ты что, правда думал, что там найдётся, где тебе разгуляться? — Аскеладд рассмеялся. — Я же говорил тебе: это бедная земля. Её жители горды духом, но слабы телом. Уже через месяц-другой после вторжения весь Уэльс лежал бы у ног Свена. Там тебе не найти веселья, Торкелль.       — Нет, это тебе, конечно, виднее, — Торкелль прищурился. — Слушай, мне кажется, или ты пытаешься отговорить меня с тобой сражаться?       Как бы неочевидно это ни звучало, «простакам» вроде Торкелля часто бывает заговорить зубы не в пример сложнее, чем обычным людям. Этот тип отлично знает, чего он хочет, и любые отвлекающие манёвры попросту не замечает. Из-за его упрямства и узколобости его практически невозможно отвлечь, особенно если он на что-то нацелился. В отличие от Торфинна, например.       Какая разная, однако, бывает узколобость.       — Но тебе и правда нет смысла сражаться со мной, — прямо сказал Аскеладд, решив, что увиливать дальше бесполезно.       — Это ещё почему?       — Потому что два года я пролежал пластом. После таких ран быстро не восстанавливаются. Это вообще чудо, что я выжил, — и не так уж важно, сотворили ли это чудо обломок котла или забота и упрямство Фритгит. — Я открыл глаза только этой весной, впервые за всё время, кожа да кости. Как видишь, с тех пор я немного отъелся, — Аскеладд с усмешкой хлопнул себя по животу. — Но, не знаю, как ты, обычные люди в моём возрасте так быстро не восстанавливаются, когда вообще восстанавливаются. Если ты желаешь поединка с человеком, в одиночку устроившим резню на пиру конунга в Йорке два года назад, то его больше нет. Он умер.       Аскеладд старался улыбаться во все тридцать два зуба, но под пристальным взглядом Торкелля держать улыбку было трудно. Тот смотрел на него недоверчиво, с лёгкой примесью разочарования и раздражения.       — Я знаю, что ты хитрый гад, Аскеладд, так что обдурить меня не пытайся. Что, от тебя прям так уж и убудет? Или у тебя опять какие-то «великие планы»?       — Я говорю правду, Торкелль, — потому что врать сейчас уже всё равно бессмысленно. —Я слишком ослаб, чтобы тебе был какой-то интерес со мной сражаться.       — Но тебе же самому хочется размяться, я прав? Я видел тебя, Аскеладд, я знаю, ты из тех людей, что знают толк в хорошем поединке.       — Одно дело – хороший поединок, но ты предлагаешь мне позволить тебе убить меня.       — Но ведь будет весело! Да и умереть в бою всяко лучше, чем от старости. Если боишься, что слишком слаб для славной смерти, так давай я тебе подсоблю!       В какие, однако, слова он облекает своё предложение! «Подсоблю тебе». Он всего лишь хочет раскроить ещё один лишний череп, но лицемерно обряжает свою кровожадность в подобие заботы. Вот поэтому Аскеладда тошнит от всех этих викингов и их обычаев. Если тебе нравится убивать, не делай вид, что хоть иногда убиваешь по каким-то иным причинам. К чему все эти экивоки? Неужели так сложно честно признать, что все вы звери, и все желания ваши направлены лишь на смерть и разрушение, и ни одна река крови не утолит вашей жажды?       — Спасибо за заботу, — натянуто улыбнулся Аскеладд, — но я не могу умереть сейчас.       — Почему нет? Уэльс твой Кнут решил не трогать, ты сам в открытую служить ему больше не можешь, людей твоих не осталось – чего стесняться-то?       Самое ужасное было в том, что в целом Торкелль вообще-то был прав, а его рассуждения имели смысл. Это то, что мучило Аскеладда в первые дни после пробуждения: ощущение того, что он прожил лишнего, что в мире живых для него больше ничего не осталось, что Фритгит ему оказала медвежью услугу, лишила его славной смерти, вместо этого предложив догнивать остаток дней на задворках истории, никому не нужным, всеми забытым. И какого-то однозначного ответа, почему это не так, у Аскеладда до сих пор не было.       — Видишь ли, у меня остались ещё кое-какие невыполненные обязательства.       — Какие? А, или ты про Торфинна?       Даже забавно, что Торкеллю не пришло в голову, что можно иметь обязательства не только перед другими викингами, но и, скажем, перед «сердобольной вдовушкой».       Он вдруг наморщил лоб:       — Кстати об этом, мне всё интересно было, что это за история вся с поединком? Я Кнута спрашивал, он не знает. Почему Торфинн вообще оказался среди твоих людей, если так тебя ненавидит?       Разумеется, рано или поздно Торкелль должен был бы об этом спросить. Но скорее Торфинна, а Торфинн, разумеется, ему ничего не ответил бы. Он слишком глуп, чтобы сообразить, что Аскеладда можно убрать чужими – более сильными и опытными – руками, и наотрез откажется делиться с кем-то своей «добычей». Даже любопытно, если б всё так и шло, если бы не было никакого Кнута, никакого Свена, то чем всё закончилось бы? Торфинн в итоге дождался бы, пока Аскеладд не одряхлел бы настолько, что не смог бы взять в руки меч? Впрочем, к счастью, теперь уже не важно.       Тогда, в том сражении в Мерсии, Торкелль заявил, что весть о настоящей смерти Торса его не очень расстроила… слова словами, но если этот тип готов прибить Аскеладда из-за Свена, единственная ценность которого в глазах Торкелля состояла в том, что за голову конунга он бы получил больше славы, то за Торса, в котором он видел себе достойного соперника и, быть может, в чём-то даже учителя, с него станется и голову голыми руками оторвать. Сама мысль о том, что Торса убил не кто-нибудь, а какой-то выскочка из Уэльса (причём не сам, а с помощью сидящих в засаде лучников, и после того, как проиграл ему поединок), могла привести его в ярость. Впрочем, могла и не привести.       Это игра в кости, здесь всё зависит от удачи. Особенно когда не удалось подготовить чуть-чуть «подправленные».       — Я как-то случайно перешёл ему дорогу, а мальчишка оказался гневливый, обидчивый и невозможно тупой, — отмахнулся Аскеладд. — Кстати, я так понимаю, от него Кнута защитил ты? Вряд ли кто-то ещё успел бы отвести его удар. За это тебе спасибо, иначе все мои планы обернулись бы пшиком.       — Скользкий же ты тип до невозможности, — Торкелль с недовольным видом поскрёб подбородок. — Вертишься, как уж на сковородке. Мне такие никогда не нравились.       Что ж, взаимно. Аскеладд усмехнулся.       — Короче, — Торкелль поднял руки, — я хочу с тобой драться. Не знаю, что там у тебя чего, и знать не хочу. Если откажешься, я пойду прямо сейчас в центр лагеря и во всю глотку заору, что убийца Свена жив.       — Ты же понимаешь, что хуже этим сделаешь не только мне, но и Кнуту? Не просто объявишь охоту на меня, но оскорбишь конунга.       — А даже если так? — Торкелль хмыкнул. — Толку от этого «конунга» пока кошкины слёзы, ничего не добился, никак себя не проявил. Только мешает нормально сражаться, да ставит всякие дурацкие запреты. Если ему не нравится, что я говорю, может попробовать что-нибудь с этим сделать. Так ты отказываешься?       — Слушай, я не отказываюсь от поединка вовсе. Я пытаюсь объяснить тебе, что прямо сейчас в нём нет смысла. Дай мне закончить с делами и набраться сил, и тогда я дам тебе лучший бой в твоей жизни.       — И почему я должен тебе верить?       Аскеладд увернулся от этого удара только потому, что ждал его. Первый удар будет горизонтальным, потому что такое движение позволяет сделать замах менее заметным, а саму атаку более внезапной. Да и Торкелль, похоже, не собирался убить его первым же ударом. Аскеладд успел отскочить назад за мгновение до того, как лезвие топора пронеслось в том месте, где только что была его голова.       — Видишь! — радостно воскликнул Торкелль. — А говорил, мол, ослаб, уже не тот. Хорошо двигаешься!       Он и правда походил на ётуна: огромный, мощный, глаза сверкают кровожадным весельем, рот растянулся в маниакальной улыбке. Кто вообще мог надеяться укротить такое чудовище?       — Торкелль, неужели никак нельзя отложить наш поединок?       — Хватит! — воскликнул тот. — Наоткладывался! Я откладывал поединок с Торсом, и он сбежал туда, где мне его не достать. Я откладывал поединок со Свеном, и его убил ты. Отложу поединок с тобой, и ты тоже куда-нибудь денешься. Надоело!       Положение было откровенно поганое. Единственное, чем Аскеладд мог себя утешать, так это тем, что когда-то он смог более-менее на равных сражаться с Торсом (хотя, если так подумать, если бы Торс захотел его убить, то, скорее всего, легко бы это сделал), который Торкелля мог уложить играючи.       Впрочем, в действительности тут ещё большой вопрос, насколько взаправду серьёзен был Торс во время поединка с Аскеладдом. Он, конечно, сказал, что сдерживаться не собирается, но и это тоже могло быть попыткой запугать, подорвать боевой дух противника. Не говоря уже о том, что Торс знал Торкелля как облупленного. За годы совместных походов и сражений он мог выучить каждое его движение, как Аскеладд изучил все движения Торфинна.       Кроме того, Торкелль для своих размеров был весьма быстр, настолько, что даже Торфинн попросту не успевал проскочить между его рук, чтобы нанести единственный смертельный удар в шею. И всё же в целом Торфинн, конечно, был быстрее, как наверняка был и Торс. Аскеладд полагал себя в целом, разумеется, медленнее Торфинна, но где-то на уровне Торса. Во всяком случае, по состоянию два года назад, но сражаться с Торкеллем один на один он не рискнул бы и тогда.       Наконец, Аскеладд знал слабое место Торкелля. В идеале план был предельно прост: следовало увернуться от обоих топоров, поднырнуть под руки, желательно слева, со стороны слепой зоны, и нанести единственный удар в подбородок, можно и ладонью, но для надёжности лучше рукоятью меча.       Проблема в том, что Торкелль ему этого не позволит. Да и сам Аскеладд сейчас в далеко не лучшей своей форме, ему не хватит ни силы, ни скорости. Он может даже в ногах запутаться с непривычки. А пытаться заблокировать удар Торкелля бессмысленно – этот ётун со своей силищей любой меч разрубит, как нож масло.       Следовало придумать какую-то уловку… но какую? Они посреди пустыря, здесь ничего и никого нет, от домов остались лишь чудом уцелевшие обгорелые столбы, которые наверняка рассыплются в прах от первого же прикосновения. Свет луны слишком слабый, ослепить Торкелля им не выйдет. Что делать? Неужели и правда остаётся лишь сдаться и позволить этому чудовищу себя убить? У Аскеладда нет ни единого шанса его вырубить.       … почему именно вырубить? Всё просто: Торкелля убивать нельзя, вот почему. С одной стороны, этот тип нужен Кнуту, даже одно присутствие Торкелля в войске поднимает викингам боевой дух. С другой стороны, что более существенно, в случае гибели Торкелля его отморозки перевернут весь лагерь вверх дном в поисках убийцы, неизбежно его найдут и тут же разорвут на куски. Аскеладд не сможет защититься от них всех разом, а на людей Ёфура в этом деле рассчитывать смешно, они банде Торкелля и в подмётки не годятся.       Аскеладду нельзя убивать Торкелля.       А смог бы он? Сумел бы он одолеть это чудовище, повергнуть его, напоить его кровью древнюю землю Британии? Конунг данов – всего лишь титул, Свен без своей короны – пустышка, всего лишь слабый человек, не способный защитить себя сам. Но сейчас перед Аскеладдом дикий зверь, угрожающий своим существованием всему миру, Фенрир, бросивший вызов Одину. Вот истинный подвиг, вот истинная слава. Даже если это чудовище разорвёт его здесь и сейчас, какого это будет – забрать его в могилу с собой?       Торкелль как будто услышал эти последние мысли. Улыбка его стала ещё шире, полностью превратившись в безумный оскал, а в следующее мгновение он налетел на Аскеладда, как буря на море.       По крайней мере, в ушах свистит точно так же.       Два выпада, один за другим, с разницей меньше одного удара сердца. Аскеладд отскочил в сторону и поднырнул Торкеллю под руки. Тот ушёл в бок. Ещё удар, огромный топор просвистел совсем рядом. Чуть без уха не остался.       Раз уж сразу уложить его не получилось, пытаться сражаться с Торкеллем в честном бою на открытом пространстве было равносильно самоубийству. Не выпуская противника из виду, Аскеладд поспешил к руинам домов. Торкелль не просто медлительный, он ещё и огромный. В ограниченном пространстве ему сражаться физически неудобно. Хотя из этих руин ограничение скорее символическое.       К тому же не так уж Торкелль и медлителен.       Может, сам он этого ещё не осознал, но Аскеладд почувствовал, что сейчас Торкелль быстрее. Не настолько быстрее, чтобы пропасть была непреодолимой, но достаточно, чтобы малейшее промедление стоило Аскеладду жизни.       А ещё Торкелль выносливее. Затягивать поединок равносильно смерти.       Расчёт на руины домов оправдался. Аскеладду куда проще было петлять между обгоревшими столбами и балками, чем Торкеллю. Правый топор рассёк воздух. Аскеладд отпрыгнул в сторону, обогнул столб. Теперь он слева от Торкелля, в его слепой зоне. Рывок. Торкелль немедленно отскочил вправо, нанеся удар левым топором, не глядя. Аскеладд почти уклонился: топор чиркнул по правому плечу.       Ощущение было как от ожога. Боль немедленно пронзила всю правую руку, даже меч стало держать невозможно. Что, неужели всё? Неужели так скоро? Он же только начал!       Аскеладд ударил Торкелля в подбородок, но промахнулся. А вот Торкелль своим пинком – нет. И всё же Аскеладду повезло больше, чем Торфинну, который от чего-то похожего чуть не отправился на небеса, причём во всех смыслах сразу. Он пролетел несколько футов, проломил спиной чудом уцелевший остаток стены и выпал на площадку, некогда бывшую двором деревенского дома.       Ему удалось смягчить удар Торкелля, но слишком незначительно, и теперь он валялся в пыли и пепле, жадно хватая ртом воздух. Кажется, внутренние органы всё же уцелели, но правая рука уже никуда не годится. Аскеладд не мог даже пальцы сжать, чтобы весь правый бок не пронзало болью.       Неужели перед смертью ему не удастся нанести ни одного хорошего удара? Торкелль вылетел из дома, неотвратимый, как рок. Это конец. Как обидно.       Вдруг Торкелль резко остановился и взмахнул левым топором. Раздался лязг, на землю отскочил помятый котелок с пробитым дном. Аскеладд из последних сил швырнул меч, сбив с траектории топор, чуть не прилетевший в голову нежданного спасителя.       Непрошенного.       — Фритгит?! — в ужасе воскликнул Аскеладд.       — Она твоя, что ли?! — изумился Торкелль.       — Что ты…?!       Фритгит отбросила в сторону ещё какую-то утварь, явно подобранную на руинах, быстро – и пугающе уверенно – подошла к Аскеладду и встала между ним и Торкеллем, всё со своим обычным непроницаемым выражением лица. Торкелль вытаращился на неё во все глаза, видимо, не в состоянии уложить у себя в голове, что такое вообще бывает.       — Фритгит, что…?!       — Лорд Торкелль, — перебила она Аскеладда, — я прошу тебя оставить его в покое.       Торкелль глупо моргнул:       — Ты вообще кто?!       — Я Фритгит. Я спасла этого человека, когда он был при смерти. И мне бы не хотелось, чтобы мои труды обернулись прахом.       Вот это наглость. Фритгит разговаривала с Торкеллем, как со шкодливым ребёнком, который пытается утащить себе на игры только что постиранное бельё, развешенное для сушки. И, кажется, она единственная из присутствующих не испытывала никаких проблем с даром речи.       Торкелль совершил несколько неопределённых движений челюстью, а потом тяжело вздохнул:       — Брысь отсюда.       — Благодарю тебя.       Фритгит подхватила Аскеладда под левую руку и помогла ему встать. Совсем по-матерински отряхнув ему штаны, она повлекла его прочь за собой, так и не промолвив больше ни слова. Аскеладд тоже молчал, в основном потому, что ему показалось неправильным вдруг начать ругаться на человека, который пытается спасти его шкуру.       — Эй! — Торкелль выставил топор, преграждая ей дорогу. — Я сказал тебе брысь, девочка. Оставь нас.       — Значит, ты не согласен отпустить и больше не трогать этого человека?       Может, из-за какой контузии, но в это мгновение из всего возможного спектра чувств Аскеладд почему-то ощущал только восхищение. Он знал, что Фритгит сильна, хотя и не готова себе в этом признаться, но никогда прежде он не видел её настолько сильной. Огромный свирепый Торкелль, нависший над ней, как скала, от одного имени которого начинали плакать в страхе могучие воины, кажется, не производил на неё вообще никакого впечатления. Она спокойно смотрела ему в глаза, ни во взгляде, ни в голосе её не было ни капли страха. Если что там и было, то… гнев? Фритгит… сердится?       Кстати.       «Этого человека»? Здесь есть лишние уши?       — Ты мешаешь. Кышь, — Торкелль даже рукой махнул для наглядности.       — Если хочешь убить его, сначала убей меня.       Аскеладд дёрнулся, готовый выдернуть Фритгит из-под удара, но Торкелль не шелохнулся. Он пристально смотрел на Фритгит, глаза его сузились, ноздри раздувались от гнева, как у разъярённого быка.       — И ты считаешь, — прорычал он, — что меня это остановит?       — Лорд Торкелль, ты же хочешь попасть в Вальгаллу?       Кажется, вопрос застал его врасплох. Да и не его одного. Перед внутренним взглядом Аскеладда на мгновение мелькнул образ душной, тёмной, вонючей клоаки, где полуразложившиеся безумцы вечно рубят друг друга в клочья.       — Я знаю магию, — продолжила Фритгит. — Если ты убьёшь меня, а потом его, я приду за тобой из Хель и заберу тебя собой, и когда прозвучит Гьяллархорн, на Вигрид отправятся лишь твои ногти. Если ты убьёшь лишь его, а меня пощадишь, я прокляну тебя. Тебя будут мучить рвота и кровавый понос, твои руки и ноги высохнут, как ветви умершего дерева, твоя сила оставит тебя, ты не сможешь даже встать с постели. Эта болезнь будет с тобой годами. Ты испустишь дух в луже собственных испражнений, забытый и покинутый, и отправишься в Хель. Люди запомнят тебя старым, больным, гниющим живым. В страхе перед твоей смертью они будут рассказывать друг другу о ней, а не о твоих деяниях. Твоё тело не смогут даже правильно похоронить из-за смрада.       Торкелль пристально смотрел ей в глаза. Молча, не шевелясь. Аскеладд с трудом сдержал усмешку, уж в чём, а в игре в гляделки Фритгит не знает себе равных. Когда Вечный Судия на Страшном Суде встретится с ней взглядом, он же первый и отведёт его.       Она надавила едва ли не на самое больное место Торкелля. Он воин, викинг до мозга костей, он грезит обещанной ему Вальгаллой и славной битвой в конце времён, он мечтает о славе, которую несут ему песни скальдов. Лишиться для него этой славы – хуже смерти, а умереть немощным стариком в собственной постели – худший кошмар.       — Проклянёшь?       — Хочешь проверить?       Обычная безэмоциональность Фритгит играла ей на руку. Безмятежно спокойная, как скала, как море в штиль, уже самим своим спокойствием она действовала Торкеллю на нервы. Он привык, чтобы его боялись. Он не видел в ней страха.       — Ты злая женщина.       Фритгит ничего не ответила, по-прежнему молча глядя ему в глаза.       — Ааргх! — Торкелль отвёл взгляд и в бешенстве взъерошил себе волосы. — Не знаю, можешь ли ты убить меня, но вот всё настроение мне ты уже убила. Мы же всего лишь вооот столечко поиграли, — теперь он походил на капризного ребёнка, которого отчитывает строгая матушка. — А если я всем в лагере разболтаю, кто такой на самом деле твой ненаглядный?       — Попробуй, — спокойно предложила ему Фритгит, и в одном этом слове угрозы было больше, чем в обещании всех десяти казней египетских разом.       — Эй, — Торкелль повернулся за помощью к Аскеладду, — у этой женщины вообще бывает другое выражение лица?       — Конечно, бывает, — усмехнулся Аскеладд. — Но только для тех, кто заслужил.       Фритгит обернулась к нему, в удивлении подняв левую бровь.       — И сколько раз нужно её отыметь, чтобы заслужить?       Аскеладд вдруг ощутил в себе готовность продолжить поединок до победного.       — Променял хорошую драку на бабу, — тяжело вздохнул Торкелль. — Ещё и прячешься за неё.       Да, да, Аскеладд это понимал. Прекрасно. В определённом смысле действия Фритгит были оскорбительны в первую очередь для него самого, и, разумеется, он это чувствовал. Но сильнее он чувствовал страх, что Торкелль всё-таки снесёт ей голову. И, в конце концов, честь честью, но самому подставлять свою шею под чужой топор только из соображений поддержания своей воинской чести невообразимо глупо.       — Что такое, Торкелль, — усмехнулся Аскеладд, — собираешься растрещать на весь лагерь, что испугался угроз какой-то женщины?       — Ничего я не испугался! — окрысился тот. — Просто настроение пропало, — он убрал топор назад в крепление на поясе. — Если однажды надоест прятаться за…       — Тогда мы пойдём, — перебила его Фритгит. — Доброй ночи.       На мгновение Аскеладду показалось, что Торкелль сейчас передумает, но всё-таки он сдержался. При всех её талантах находить выход из безвыходной ситуации доступными средствами Фритгит стоит следить за своим языком хотя бы иногда.       Она подошла к Торкеллю, подобрала брошенный меч, склонила голову в знак прощания и пошла прочь, уводя Аскеладда за собой, и он молча повиновался. Усталость и боль вдруг навалились на него разом, как огромная волна, правое плечо ныло, кровь пропитала рубаху и тунику. Проклятье, а ведь сейчас это его единственная одежда, если не застирать немедленно, так и придётся потом расхаживать в засохших пятнах собственной крови.       Фритгит молча шла вперёд, держа Аскеладда за левую руку, не оборачиваясь, рассеянно помахивая его мечом. Ни дать, ни взять, валькирия явилась на поле боя за павшим воином.       Она снова спасла его шкуру.       Даже обидно. Он не успел толком с ней расплатиться за прошлый раз, а она возьми и спаси его опять. Впрочем, тут сам виноват, надо было вести себя осмотрительней и не забывать, что Торкелль умеет подкрадываться незаметно.       Но, подумать только, даже Фритгит умеет по-настоящему злиться. И в своём гневе она так страшна, что запугала могучего Торкелля, который сам кого хочешь запугает. Она придумала, куда надо бить, на какие точки надавить, что именно сказать, чтобы Торкелль поддался, пошёл на попятный, решил бы, что продолжать противостояние себе дороже.       Умная девочка.       А в следующее мгновение из-за угла последнего дома на самой окраине бывшей деревни вышел Кари, отчего весь мечтательный настрой с Аскеладда как ветром сдуло. Вот они, лишние уши. Хотя, справедливости ради, оба лишних уха были заткнуты. Фритгит кивнула Кари, и тот с облегчением опустил руки.       — Я ничегошеньки не слышал, — с подкупающей искренностью заявил он.       — Как ты вообще здесь оказался? — спросил Аскеладд. — Как вы оба здесь оказались?       — Любящее зерно души всегда найдёт тропу к своей зазнобе.       — Хорошо, Фритгит, а твоя версия?       — Мне просто повезло вас заметить издалека, — она пожала плечами.       — Но я попросил Наттфари…       — Как ты мог заметить, Фритгит иногда бывает очень убедительной, — встрял Кари.       — Ты же ничего не слышал!       — Зато я всё видел! Фритгит проглотила славного Торкелля, не прожёвывая!       Фритгит недоверчиво приподняла левую бровь.       — Значит, ты хочешь сказать, что Фритгит уговорила Наттфари её отпустить, а ты увязался следом?       — Таково было её намерение, во всяком случае. Но Наттфари проникся её невзгодой, и сейчас, дружище, мы все тебя ищем.       — Все… это как ты и Наттфари? — с робкой надеждой уточнил Аскеладд.       — Все – это как все, — великодушно пояснил Кари. — Вся наша скромная шайка. Хотя не удивлюсь, если сейчас тебя ищет уже весь стан дубов бури шатров.       — Ты можешь хотя бы попробовать говорить по-человечески? У меня и так голова раскалывается.       — Ты вообще на свежего мертвеца похож, — Кари смерил Аскеладда оценивающим взглядом, перевёл взгляд на Фритгит, назад на Аскеладда, и вздохнул. — Так и быть, в сии грёзы Ньёрун уступлю Фритгит тебе. А я пока побегу вперёд, а то наши ратоборцы, чай, в твоих поисках в шатёр дарителя колец ворвутся.       Похлопав Аскеладда по левому плечу, он резво ускакал прочь в сторону лагеря.       Аскеладду хотелось выть. Если Ёфур с какого-то хрена и правда поднял всех своих людей на поиски «Бьёрна», ему придётся придумать очень хорошее объяснение тем обстоятельствам, в которых его в итоге нашли. Если бы только Фритгит… нет, нет, глупости. Вина тут целиком на Наттфари и Ёфуре, это они подорвались, никто их не просил, Аскеладд им ничем не обязан. В конце концов, если бы Фритгит не подняла эту бучу, сейчас он бы…       — Слушай, а ты правда владеешь колдовством?       — Не знаю. Пока не пробовала, — Фритгит пожала плечами.       — Опасно разбрасываться такими угрозами, знаешь ли.       — Я знаю, — она кивнула. — Но я слаба. Если я возьму в руки меч, толку от того будет мало, — она взглянула на меч Аскеладда в своей руке. — Я не могу сражаться, не могу защищать. Если мои слова могут заставить тех, кто нападает, передумать, отступить, уйти с миром, я скажу что угодно, чтобы защитить то… что мне важно.       Она замолкла. Аскеладду хотелось бы надеяться, что в смущении, но на лице её была лишь задумчивость. Фритгит обдумывала собственные слова примерно с тем же интересом, с которым она изучала практически всё в этом мире, и, вероятно, лёгким удивлением.       — Смотри, если Торкелль вдруг узнает, — пробурчал Аскеладд.       — Как?       И правда. Зерно уже посеяно, и что бы Торкеллю ни сказали в дальнейшем, сомнение останется с ним навсегда.       — Что ж, поздравляю тебя. Ты вошла в число тех немногих, кто смог одолеть Торкелля Длинного.       — Одолеть? — Фритгит приподняла правую бровь.       — Ты заставила его уступить тебе добычу, которую он считал своей.       — Ты добыча?       Аскеладд понял, что слегка перегнул палку со сравнениями. И вообще, почему кто-то постоянно сражается с Торкеллем за право им, Аскеладдом… ахем, обладать?       — Кстати, — он выудил из-за пазухи одно из колец Кнута и протянул его Фритгит. — Держи.       — Что это?       — Кольцо, которое дал мне Кнут. Знак того, что ты находишься под его защитой. К сожалению, у меня не получилось упросить его немедленно устроить твою судьбу, так что, — Аскеладд вздохнул, — полагаю, ещё какое-то время мы проведём в компании друг друга. Если ты не возражаешь.       — Не возражаю, — ответила Фритгит, не задумавшись ни на мгновение.       А могла бы. Хоть для приличия.       Точно также, без всякого пиетета она взяла кольцо и убрала его за пазуху, не удостоив даже одним лишним взглядом, точно ей совершенно не были интересны ни кольцо, ни его даритель.       — Эй, это кольцо конунга. Не потеряй, — попросил Аскеладд.       — Подумаешь, — Фритгит пожала плечами. — Конунг. Совсем мальчик. Смешно губы пучит, чтобы выглядеть грозно.       Аскеладд фыркнул. Совсем уж рассмеяться сейчас будет просто неприлично. Так вот, кто для неё Кнут. «Мальчик», «губы пучит». Интересно, сколько ещё людей из его окружения думают также? Сколько подлизываются к нему при встрече и злословят о нём за спиной?       Но с Фритгит сталось бы Кнуту это в лицо высказать.       — Я должна извиниться, — вдруг сказала она. — За сегодня. Прости.       — За сегодня… ты про Кнута?       — Мне кажется, я…, — Фритгит запнулась, подбирая нужные слова, — я поняла, о чём ты говорил. Что мне надо беречь себя. Что мне всё равно, но тебе нет, — она взглянула на его рану. — Теперь поняла.       Опасно. Это опасно. Опасно. Опасно. Опасно. Зачем она так говорит? Она же как будто… Это опасно. Так нельзя. Он не может себе такого позволить. Тогда почему весь чёртов мир…?       — Идём, — Фритгит вновь взяла Аскеладда за левую руку и слегка потянула. — Мне надо осмотреть твою рану.       — А, да…, — Аскеладд встрепенулся. — Спасибо, — он сглотнул. — Спасибо тебе… за всё.       — Ты устал.       И правда. Он всего лишь устал. День выдался совершенно безумный, только что Аскеладд чуть не расстался с жизнью.       Это всего лишь усталость.