Тайна Мунакра. Возвращение в Лунную Долину

Есть в нём что-то помимо его красоты. Что-то необъяснимое. Неуловимое, почти гипнотическое. Что-то такое, от чего хочется замереть, и, затаив дыхание, смотреть. Как на языки огня, пляшущие в камине, или на разноцветные блики солнечного света, радугой ложащиеся на пол сквозь витражное окно. Мария подошла ближе, отбрасывая полупрозрачную тень на лицо спящего парня, прикрытое шляпой почти до самых губ. Не плотно сомкнутых, расслабленных. Стоило лишь просто посмотреть на них с близкого расстояния, чтобы воспоминания об их поцелуях брызнули внутри чем-то жарким, приятным. Стоп. Мария заставляет себя подобраться. Эти воспоминания, эти ощущения в ней — лишние. Какого черта он прохлаждается? Разве он не должен заканчивать строительство домика для животных Лавдей? Хочется пнуть его по ноге, разбудить и сказать какую-нибудь гадость. Но Мария выбирает другой вариант — продолжать смотреть, как зачарованная. Слушать его размеренное спокойное дыхание. И внезапная мысль: ему идёт спокойствие. Пока Робин спал, его губы не произносили насмешек и дерзостей, на них не было всех этих самоуверенных, отталкивающих, раздражающих ухмылок. Сон…. Будто бы делал его человечнее..... Сложенные на груди руки стянули вырез рубашки еще ниже и вбок, и в увеличенный треугольник можно было рассмотреть оголившуюся кожу в районе солнечного сплетения. Там, где вздымающиеся от дыхания выступы грудных мышц скатывались к рёбрам. И, конечно же, Мария рассмотрела. Его кожа гладкая и настолько тугая, что кажется, невозможно даже ущипнуть. Проследила взглядом по бледной полоске шрама на руке: от кожаного браслета до содранных костяшек подрагивающих ото сна пальцев. Мария смотрит на его пальцы и против воли сглатывает. Скрещённые ноги в сапогах на высокой шнуровке залихватски заброшены на деревянный ящик, и кожаные штаны плотно обтягивают крепкие бёдра. Под голову Робин подложил набитый сеном мешок, и несколько сухих травинок запуталось в разноцветных перышках, вплетенных в маленькую косичку. Мария вновь скашивает взгляд на открытую часть его лица. Линия его подбородка как всегда очень четкая и даже немного резкая, а вот его губы... Они совсем другие... Они…. Марии вдруг показалось, что ничего страшного не произойдёт, если она просто дотронется до его губ. Просто лишь ощутит их под пальцами. Вспомнит. Робин ведь…. ни о чем не узнаёт. Движение робко протянутой руки, и побелевшие пальцы нерешительно застывают в сантиметре над его губами. Мария сжимает их в кулачок, колеблясь. Чувствуя кожей тепло его ровного дыхания. А сама боится выдохнуть затаённый в легких воздух. Боится нарушить эту тишину. Тишину, в которой лишь её собственное сердце разбивается о стенки грудной клетки. Каждый его удар криком отдаётся в ушах, умоляя убрать руку и бежать прочь. Оно кричит о том, что это — очень плохая затея. Очень - очень плохая. Замолчи. И снова это ощущение. Мягкая кожа касается кожи. Осознание, внезапное, как затмение солнца, заставляет тут же шарахнуться назад и одернуть руку. Но было поздно, потому что ловкие пальцы молниеносно сжали похолодевшее запястье. Робин, не выпуская её руки, стянул со своего лица шляпу. Его глаза уже коварно блестели, а угол губ ехидно кривился. — Попалась?! Мария, как рыба, открывала рот, пытаясь найти себе оправдание, но лишь ловила воздух. Выглядела, как воровка, пойманная прямо за руку на шумном базаре. — Это не то, что ты.... Его взгляд стал холоднее. Он нетерпеливо оборвал: — Тогда что?! — Я.... Робин выше приподнялся на локте. — Иди сюда... Рывок, и она оказывается прямо на нём, неловко упираясь руками в плечи. А его собственные зарываются в её волосах, чтобы притянуть её лицо к своему, прямиком навстречу губам. И она ударяется о них своим ртом. Раскрытым. А в следующую же секунду подрывается на кровати, оглушенная раскатом грома в раскрытое окно. Вода шпарит с неба, громко стучит по карнизу. Серое небо рассекают яркие ломанные молнии где-то далеко над лесом. Щурясь, Мария осматривается в полумраке комнаты. Кажется, даже синий свод потолка выглядел сейчас бесцветно-серым, затянутым беспросветными тучами. Откидывается на подушку и уставляется в потолок. Этого ещё не хватало. На губах ощущение губ Робина такое реальное, будто это был не сон. Она всё еще чувствует их вкус. — Черт.... — Шепчет Мария, зарываясь лицом в ладони. А потом вскакивает с кровати, швыряет вниз одеяло, простынь, подушки: всё летит на пол, всё забивается в угол. — Черт! — Пинает она подушку. Хочется все разгромить, разломать, выпотрошить. Всё уже решено! Она сама всё решила! Робина для неё больше не существует! Вчера она проучила ублюдка, окончательно расставила все точки над i, и она намерена держать победу в этой битве до конца! Так какого чёрта ей теперь снятся такие сны? Неужели просто потому, что её предательское подсознание решило усложнить для неё эту задачу? Мария нервно застегивает декоративный воротничок в виде бантика, с нанизанными на ниточку камнями, и перед тем, как выйти из комнаты, ещё раз бросает взгляд в зеркало. — Я выиграю эту битву. — Решительно произносит она, набрасывает поверх платья расшитый рюшами жакетик и выходит из комнаты.

***

— Куда все подевались? — Гадает Мария, открывая дверь за дверью, но натыкаясь лишь на пустые залы и комнаты. В ответ лишь тишина и шум дождя за открытыми окнами. Кухня, обеденная, музыкальная, коридоры, лестницы — чувство такое, будто в этом доме все вымерли за прошедшую ночь. Каблучки её маленьких туфелек звонко частят по поверхности вощеного паркета. — Да что произошло в этом доме? Все словно сквозь землю провалились! Мария кое-как справляется с заедающей ручкой классной комнаты и осматривается. Она почти никогда не заходила сюда с тех пор. Но одного взгляда на эти зеленые стены, расписанные этюдами о животных, птицах и лесных пейзажах достаточно, чтобы воспоминания о детстве вывернулись ей на голову. Мария закрыла окно и провела ладонью по поверхности парты, стирая с неё дождевые капли. Толстый слой мутного лака в тысяче мелких царапин. Несколько въевшихся чернильных клякс уже практически выцвели за эти четыре года, но, кажется, она всё ещё помнит каждую из них. Помнит, как впервые села за эту парту.... Болтая под столом ногой в надежде, что это хоть сколько-нибудь приблизит бесконечный урок к завершению, она смотрела в раскрытое окно на бесконечный дикий лес. И под усыпляющее чтение гувернантки на французском воображала себе, какие тайны и приключения он мог в себе хранить. И тогда она даже не могла себе представить, с чем ей на самом деле придётся в нём столкнуться. И с кем. О нет. Мария фыркнула, собственноручно вытаскивая себя за шкирку из омута воспоминаний. Она не станет вспоминать о нем. Она больше не будет вспоминать о том, кого решила забыть. И она забудет. Прямо сейчас. Дверь классной комнаты захлопывается за спиной. Воздух ударной волной бьет в поясницу. Детская, спальни, библиотека и кабинет Бенджамина тоже оказываются пусты. Единственное место, куда не удалось войти — западное крыло. Оно было заперто, ровно как и четыре года назад, а ключ имелся только у дяди Бенджамина. Она не помнит ни одного случая, чтобы оно открывалось, и Мария не на шутку удивилась бы, если бы там вдруг кто-то оказался. — Там хранятся антикварные вещи, не терпящие женских рук. — Вот таким лаконичным образом дядя обрубал любую мало-мальскую попытку рассекретить тайну запертого крыла. Никто из домочадцев не знал, что являлось истинной причиной. Но каждый имел собственную версию относительно того, что таило в своих стенах это загадочное место. Одна другой чуднее и запутаннее. У Марии была самая прозаичная. Во время её приезда в Мунакр, дядя Бенджамин попросту запер часть своей территории под замок, чтобы сохранить в своём холостяцком доме хотя бы немного безопасного пространства, полностью свободного от женщин. И в критической ситуации иметь возможность к срочной капитуляции и отшельничеству. И если это было действительно так, то необходимо отдать дяде должное — за все четыре года он так ни разу и не воспользовался этим, несмотря на всё, что происходило в этом доме. Но, видимо, пока на двери висел замок — так ему было комфортнее психологически. — Рольф! — С некоторым облегчением воскликнула Мария, спускаясь в просторный холл с колоннами и ускоряя шаг. Подходя к растянувшемуся возле холодного камина льву. — Может быть ты мне объяснишь, куда все подевались?! Зверь лениво поднял голову, но взгляд на Марии не задержал. Он лишь широко и протяжно зевнул, разверзнув гигантскую клыкастую пасть и обнажив бледное ребристое небо, после чего сразу же принялся вылизывать лапы. — Ты весьма любезен, произнесла Мария, устраиваясь рядышком на корточках. — С дядей ведь ты более разговорчив, не так ли? Вдоволь потрепав густую черную гриву Мария уже собиралась встать, когда взгляд наткнулся на листок с её именем, оставленный на журнальном столике и придавленный с уголка хрустальным графином. Мария освобождает листок и взгляд быстро бежит по строчкам, выведенным причудливым почерком Лавдей: Дорогая Мария! С раннего утра мы уехали, чтобы нанести визит нашим родственникам в Дербишире. Мы получили срочное письмо от тети Фелиции и дяди Бэзила. Им пришлось отложить приезд в Долину на неопределенный срок, Маргарет нездоровится. Ничего серьезного, но мы решили, что будет нелишним привезти ей немного целебных трав..... Мария еще раз перечитала последние строчки, и ее взгляд замер. Одному Богу известно, как она ненавидела низменные и примитивные чувства, и как было неприятно обнаружить в груди то невольное чувство облегчения, когда она узнала, что Робин и его кузина еще какое-то время не увидят друг друга. Боже. Какая дурость. Ей же все равно. Даже если Робин на ней ........ Мария почему-то отказывается произносить это слово. Даже мысленно. Вновь бежит глазами по строчкам. ....Догвуды с Мармадьюком уехали на ежегодную ярмарку в Киллинч-Холл. Так что если вдруг тебе станет скучно, ты можешь пересадить побеги камелии в отдельные горшочки. Знаешь, общение с природой всегда приводит в порядок дух и расслабляет разум! Уж поверь мне, я знаю это как никто другой! К тому же это намного лучше, чем весь день слоняться без дела. А если вдруг соберется дождь, забери ящики с рассадой герани из сада и отнеси в оранжерею, для них сейчас губительно излишнее количество влаги! Не скучай! Мария обреченно вздыхает, глядя, как серые струи дождя исполосовали серое небо. Лавдей однажды сказала, что они с Марией одинаковы. Вот только Мария никогда не тяготела к занятиям, которые сопровождались бы отловом змей или оставляли бы комки размокшей грязи под ногтями. В год Пятитысячной Луны Лавдей поведала Марии о разрушительной силе проклятия Лунного Жемчуга. Тогда она обмолвилась, что герани постепенно увядают. А теперь, видимо, задалась целью восполнить целую популяцию садовой герани собственными силами. Мария поджала губы, представив себе заботливо высаженные горшки с ростками, полные дождевой воды. И расстроенное лицо Лавдей. Она рывком надевает плащ и нехотя распахивает дверь, ведущую в сад. Влажность дождливого воздуха заставляет поежиться. По изумрудным листьям молодых роз, высаженных вдоль каменной дорожки, громко барабанят крупные капли. Мария натягивает капюшон над лицом, как козырёк, и бежит вдоль стены. Огибает угол особняка, но так же резко тормозит. У ступенек, ведущих на терраску маленького домика Лавдей, прямо на земле сидит Робин. Дождь немного утих, но все ещё достаточно сильный, но, кажется, его это и близко не беспокоит. Его голова низко опущена, и мокрые спирали темных волос закрывают лицо, свисая почти до самого подбородка. Он упирается локтями в расставленные колени, и кисти его рук расслабленно свисают вниз. В одной он держит свою шляпу. Дождь барабанит по черной коже куртки и штанов. Мокрая рубашка прилипла к телу, обнажая рельеф торса. Грязные разводы и травяной жмых на локтях и коленях создают впечатление, будто бы его тащили волоком через весь лес. Де Нуар не двигается, кажется, даже не замечает её, и от этой картины становится немного не по себе. Ровно до тех пор, пока взгляд не натыкается на полупустую бутылку с крепким пойлом. Ну естественно. Что ж. Не только свиньям нравится валяться в грязи. Теперь Мария даже немного забавляется увиденным. Внутри что-то злорадно ликует. Она делает несколько шагов, пока не останавливается напротив Робина, но почему-то так и не удостаивается его внимания. Плотнее кутаясь в плащ, выдавливает из себя гадость: — Хотя бы зонтик взял. Намокнешь. И в ожидании улыбается. Пройдёт еще несколько секунд, прежде чем Робин поднимет голову. И по его выражению лица она поймёт, что её появление не стало для него неожиданностью. А вот её саму почти подкинет на месте. Первое, что бросается в глаза, — свежая гематома на скуле, лопнувшая бровь и обильный, смазанный к виску кровоподтек. Второе — нитка кровавой слюны, которая свисает с нижней губы, как тягучая карамель, и, похоже, никак не собирается отвязываться. Мария, не сводя с Робина круглых от ужаса глаз, застывает на месте, как статуя эпохи эллинизма. Робин оставляет её появление без комментариев. Он просто снова опускает голову вниз, и, заправляя за ухо мокрую прядь волос, с характерным звуком старательно сплевывает прямо между своих широко расставленных коленей. Но, по всей видимости, безуспешно, потому что когда поднимает вновь — красная слюна липнет к подбородку. Видимо, шок на застывшем лице Марии кажется ему забавным, потому что в следующий момент Робин улыбнулся, обнажив кровавые зубы, но багряная ухмылка на его лице получилась какой-то слишком зловещей. — Что? — Он хмыкнул. — Нравится? Эта интонация, ухмылка, обнажающая кровавые зубы. Он будто бы вернулся в своё истинное амплуа, туда, на четыре года назад, когда был просто незнакомой рожей: бандитом, разбойником, задирой, сынком главы разбойничьего клана, и кровавое месиво на его лице смотрится вполне органично. Мария как-то заморожено покачала головой, не сводя с него вытаращенных от шока глаз. Это все, что получилось сделать. И, видимо, не слишком убедительно. — Тогда на что уставилась? В ожидании ответа Робин шмыгнул носом, поднял руку с кровавой кашей на костяшках, и вытер подбородок тыльной стороной ладони, размазывая по коже ярко-красное пятно. — Да в общем-то... — Её голос прозвучал каким-то заторможенным. — Тут не на что смотреть. Увиденное действительно выеденного яйца не стоит. Просто побитая бродячая псина, выбредшая из леса. Пьяница, ввязавшийся в кровавый мордобой с вышибанием зубов и хрустом носовых хрящей. Жалкое, заурядное зрелище. Удивительно, но Робин не стал огрызаться в ответ. Он просто смерил её нечитаемым взглядом, а потом опустил лицо и сплюнул. — Твой жених приезжал. Слова рассекают плотный дождливый воздух и с размаху врезаются в черепную коробку. Топором. Мария чувствует, как холодная дождевая вода начинает проникать в её туфли. Мурашки густо забираются под воротник плаща. Сердце неприятно, больно сжимается. — Что? — Что слышала. Она так и не шевелится, не моргает, не сводит с него глаз. Ощущает только, как резво ускоряются удары сердца в груди, пока чудовищные догадки и неоформленные обрывки мыслей складываются в завершенную картину. — Ты....... Робин начинает смеяться, но быстро прекращает: прижимает пальцы к разбитой губе. Видимо, больно. — Что ты с ним сделал? Мария зачем-то пытается нашарить взглядом клинок в его ножнах, но не видит за кожаным краем распахнутой стёганной куртки. Голова начинает кружиться. Двор под ногами постепенно превращается в штормовое море. Робин жмет плечами. — Просто…. Прогнал его. А дальше снова сплевывает в сторону. И, наблюдая, как кровавые капли на траве размывает дождем, добавляет, скорее себе, чем ей: — Теперь он ещё долго не сможет светить своей рожей со сцены. Маленькие кулачки сжались так туго, что белая кожа на костяшках стала почти прозрачной. — Прогнал... — Прошептала Мария, и поднимающаяся из закромов ярость сделала голос острее. — Да какое ты имел на это право?! — Может, тогда стоило сделать это самой? — Не скрывая раздражения, ответил Робин. Пять минут назад она думала, что ненавидеть его еще сильнее было попросту невозможно. Оказывается, это был не предел. — Ты..... Чудовище!!! — Закричала она. — Ты не имел права, слышишь?!! Как... Как же я ненавижу тебя!!! Ты даже не представляешь, насколько сильно! Ты просто мерзкий, подлый, гнусный, отвратительный негод........ Выслушивая поток оскорблений, Робин нахлобучивает на мокрые волосы не менее мокрую шляпу, а потом прикрывает глаза и откидывает назад голову, позволяя дождевой воде беспрепятственно капать на его лицо, смывая кровавые разводы. Он сидит с таким видом, словно у него не наливающаяся гематома на скуле и бровь, разбитая до мяса, а золотая медаль на шее и кубок победителя, и в данный момент торжественно оглашается список всех его достижений. А что ему ещё оставалось делать? Когда все летит через задницу, иногда возникает необъяснимое желание дать вслед пинка, чтобы ускорить этот полет и сделать его более зрелищным. Сегодня Эрик Кингсли действительно покинул поместье Мерривезеров с абсолютно побитой рожей. Робин не собирался лезть в драку, просто щегол был слишком навязчив. Просто попал под горячую руку, потому что этим утром... — Можно я посижу здесь? Робин обернулся. Сжал губы и принялся усерднее молотить по стене. Нет. — Да. — Выцедил он. Де Нуар скосил глаза, наблюдая, как Эрик облокотился на низкие перила крошечной террасы. Судя по тому, как долго и неловко он пытался найти удобную позу, было ясно, что чувствовал он себя здесь неловко. Хотя и выглядел он среди этих разбросанных досок, инструментов, древесной стружки и прочего хлама так же уместно, как смотрелся бы павлин на блошином рынке. Пока Робин примерял к стене новую балку, Кингсли вытащил из внутреннего кармана пиджака плоскую бутылочку с коричневой полупрозрачной жидкостью. А затем отвинтил крышку, сделал несколько глотков и протянул Робину. — Виски? Робин раздраженно дернул плечом, просто потому что клоунская рука, сжимающая пузырь, оказалась ближе. — Мне нужно работать. Кто-то же должен. Кингсли усмехнулся и сделал еще глоток. — Этот дом, — с улыбкой заговорил он, и Робин сразу же смекнул, что щегол был прилично пьян. — Одно из самых загадочных мест, где мне приходилось бывать. Уже который раз оказываюсь здесь и не могу найти ни одной живой души. Как будто бы все исчезают каким-то мистическим образом, стоит колесу моего экипажа пересечь границу имения. Я не склонен верить в паранормальное, но во мне рождается всё больше сомнений на этот счёт. Вы не находите это совпадение занимательным? Робин протяжно и разочарованно выдохнул. Сощурился, и посмотрел туда, где солнце только что окончательно скрылось за тучевыми облаками. — Не знаю. Мне насрать. Меньше всего ему хотелось оказаться вовлеченным в джентельменскую беседу. После продолжительного молчания Эрик усмехнулся своим мыслям, снова отпил из бутылки и, устремив взгляд куда-то в сторону сада, заговорил: — Знаете... Что бы я не предпринимал, она всегда смотрела сквозь моё лицо.... Робин поморщился так, словно у него заныл зуб. Ему казалось, что хуже бесед "вежливости" уже не будет. Но оказывается, пьяная клоунская исповедь была способна вызвать куда больший приступ тошноты. — садилась на одно и то же место…. Могла прийти на одно и то же представление снова. Но то... Как она смотрела.... Было в этом что-то особенное. Словно сквозь, вы понимаете? Мое дело... Дело моей семьи, накладывает на мою жизнь некоторый отпечаток, если вы понимаете о чем я.... И когда мне удается встретить человека.... Во мне незаинтересованного, я склонен воспринимать это как высшую степень искренности. Может быть, это прозвучит самонадеянно и глупо, но…. Мне редко приходилось встречать людей, кто смотрел бы сквозь моё лицо. — Он уперся нетрезвым взглядом в профиль Робина. — Кто-нибудь когда-нибудь смотрел сквозь ваше лицо? Вы понимаете, о чём я? Молоток громче застучал по косяку. Нет, Робин не понимал. Она никогда не смотрела сквозь. Она всегда смотрела прямо на него, хоть и пытаясь каждый раз уничтожить взглядом. — Знаете... А потом она мне улыбнулась... И... Это было.... Совершенно прекрасно! В тот-то момент, наверное, я и понял, что влюбился. Молоток опасно соскользнул, едва не попав по пальцам. Робин сам прочувствовал, как туго натянулась его кожа на челюстях. — К счастью или к сожалению, я — не дурак... — Светлые глаза снова впились в профиль Робина. — И я понимаю, что она избегает встречи со мной. И.... Откровенно говоря... Мне бы очень хотелось списать эту неопределенность на излишнее волнение и... неопытность. Я не могу больше ждать, поэтому я намерен если не сегодня, то в ближайшие сроки поставить вопрос «ребром». Краем глаза Робин заметил, как Кингсли вынул из кармана пиджака маленькую коробочку, и когда бархатная створка отскочила вверх, Робина ослепил этот блеск. В семействе нищих разбойников, где он родился и вырос, никто и никогда не покупал брюликов, подобных тому, что сейчас держал этот пень в своих бабски-изнеженных руках. Там вообще никто не покупал брюликов. Но такой камень Робин мог отличить сразу. Ювелирные украшения в семействе клана Де Нуар появлялись лишь после удачной "вылазки" и, как правило, на долго не задерживались. Они либо сбывались нечистым на руку торговцам, либо обменивались на различные нужды. Робин знал, что одного такого камня с лихвой хватило бы, чтобы если не полностью привести в порядок конный ресурс черного замка, то сменить добрую половину всех скакунов. Кер не покупал лошадей, они не только стоили как золото, но и добывались тем же самым образом - в результате удачной "охоты". Робин знал, если бы ему удалось раздобыть такой камень, его отец им бы очень гордился. И возможно, он бы даже закрыл глаза на то несущественнее обстоятельство, как если бы сыну для этого пришлось разок врезать по мажорской башке острием этого молотка, а потом отправить на дно к морским конькам в парчовом мешке с парочкой тяжеловесных булыжников в его долбанном саквояже. Презрительная усмешка сорвалась с губ Робина. Он крепче сжал шершавое древко молотка и принялся усерднее вколачивать балку. — Послушайте. Мне не удалось заручиться поддержкой Бенджамина. Но если бы вы поговорили с Марией, возможно, ей было бы проще принять верное решение. Возможно, она просто боится. Поймите: Мария — хоть и умная девушка, но в силу юности, неопытности и склонности к излишней романтизации, присущей всем юным леди, она может не отдавать себе отчет в том, какое будущее ждёт её в этом месте. За кого Мария сможет выйти здесь замуж? За местного пропоицу? Я уже не говорю о том, что здесь попросту небезопасно находиться! Знаете, как в Лондоне называют это местечко? — Он с досадной усмешкой фыркнул и отвернулся. — Долина нищих воришек. БАМ — удар по пальцу. Искры посыпались из глаз. Долбанный мажор. Робин трёт глаза. А под закрытыми веками она. В свадебном платье. — Наверное, это и есть любовь.... — Память предательски плеснула в огонь пару пинт раскаленного масла. Да, память Робина никогда не подводила. Люди — да. Жизнь — пожалуйста, сколько угодно. Память — никогда. Эрик смотрел вдаль, туда, где дорога просачивается через старые каменные ворота поместья Мерривезеров, и до самой окрестности Лондона прячется в лесу. И пока размышления и взгляд Эрика были где-то за горизонтом, Робин позволил себе одну маленькую слабость: он позволил себе сократить расстояние и приложиться лбом к свежей стене, едва касаясь. Позволил своим легким вобрать свежий древесный аромат и запах тягучей смолы. Он позволил себе представить рядом с Марией этого клоуна, — долбанного столичного мажора. Представить, как глазами, полными восхищения, она смотрит на него. Как сначала робко отвечает на его поцелуй. А потом начинает сходить с ума, так как сходила с ним, с Робином, когда он целовал её. Он помнил, как она сходила с ума. Как задыхалась в его раскрытые губы. Как она сжимала в кулачке его волосы. Как экипаж увозит её отсюда навсегда. Как этот херов экипаж счастья и благополучия встречают нарядные улицы роскошного Лондона. Как она выходит из кареты, останавливается на тротуаре с высаженными вдоль проезжей части вязами, вдыхает запах цветущих акаций и поднимает взгляд на окна большого дома. И рядом с ней этот пень. Сжимающий ручку своего пиздатого щегольского саквояжа. И она смотрит на эти высокие окна, а потом поворачивает к нему голову и улыбается ему той счастливой улыбкой, какой улыбаются друг другу новобрачные. Какой улыбалась ему, Робину, когда вынырнула из морской пучины на белом единороге. Теперь она так улыбается сраному мажору. Наверное, в какой то момент Робин просто не выдержал. А теперь она что-то кричит ему о своей ненависти, и на мокром от дождя лице нет и тени той улыбки, которой она улыбалась этому придурку в его воображении. — ……жалкий неудачник и навсегда таким останешься! Робин даже не сомневается, что этот взгляд, это выражение лица и её слова будут преследовать его вечно. А дальше лишь несколько ярких фрагментов: вот она разворачивается, вот она бежит, вот капюшон плаща соскальзывает, и огонь ослепительно рыжих локонов развевается на бегу. — Да, именно такой! — Догоняет её Робин, резко хватая за руку, и не менее резко впечатывая в стену. Получается грубо. Настолько грубо, что от удара вышибает воздух из её тщедушной грудной клетки. У неё сейчас на редкость говорящее выражение лица: это уже давно не возмущение, не злоба и даже не ненависть. Это абсолютный шок. Она не сводит с его лица глаз. — Не всем же быть такими идеальными, как твой клоун! — Яростно цедит он ей в лицо, и его напористый тон, его дыхание согревают мокрую кожу. — Кто-то же должен быть жалким неудачником, чтобы он мог выигрывать на контрасте! — Отвяжись! Она делает рывок, всем телом подаётся вперед, пытаясь выбраться из ловушки, но Робин тут же впечатывает ее обратно в стену. — Отвяжись, сказала! Он не двигается. Только плечи быстро поднимаются и отпускаются в такт яростному, заполошному дыханию. Просто ходят ходуном. Мария предпринимает новую попытку: со всей дури бьет ладонями в мокрую, облепленную тонкой материей грудь, но Робин даже не отшатывается. Лишь глухо выдыхает, так и не сводя с её лица огромных глаз. Синяк на его скуле оказывается намного темнее, чем казалось с расстояния, и теперь она может рассмотреть даже запекшуюся в спутанных волосах кровь. Он поднимает руку, чтобы упереться ею в стену прямо над плечом девушки, и та чуть выгибается, слегка скользя лопатками вниз по стене, чтобы избежать любого соприкосновения с Де Нуаром. Робин жадно ловит взглядом это движение, быстро облизывая губы. Кровь вновь расплывается в свежей трещине. От вида его мокрых, разбитых губ, от этой сумасшедшей и злой близости почему-то в груди становится очень горячо. Так горячо, будто бы она находится на грани обширного инфаркта. — Я не сдержался. — На рваном выдохе произносит Робин. — Он привёз кольцо. Прости… — Что? — На секунду она обмирает. А потом резко толкает его в грудь. — Да кто ты такой??? Робин чуть качнулся, но удержался на ногах достаточно уверенно. Убирал с лица налипшие волосы. — Кто ты такой, что имеешь право лезть в мою жизнь, а? Что можешь вертеть моей жизнью так, как тебе вздумается? И еще раз. Робин снова удерживается, но по напряженному лицу видно, что это дается ему непросто. Возможно, у него здорово болит грудная клетка. — Да кто ты, черт возьми, такой, что допускаешь мысль, что можешь избивать любого, кто захочет сделать мне предложение?!?!?! Руки снова дернулись, чтобы снова его толкнуть, когда: — Потому что ты моя... Сердце даёт перебой. Она не верит собственным ушам. Наверное, послышалось. Они под козырьком крыши, и за плечами Робина действительно шумит: дождь шпарит с неба, лупит по карнизам, по клумбам, тяжелые капли разбиваются о камни брусчатки. В воздухе остро пахнет мокрой травой. — Что? — Шёпот срывается с губ, но тут же растворяется в шуме дождя. А потом она моргает. — Да иди ты к черту!!! С силой пихает его в плечи: — Совсем с ума сошел, придурок? Робин, видимо, теряет терпение. Грубо хватает ее за лицо, притягивает к своему, и шепчет, почти в самые губы: — Да... И до того, как она успевает хоть что-то предпринять, Робин накрывает её губы своими. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем Робин медленно отстранился. Осторожно отпустил её лицо, и теперь смотрит на неё из под потяжелевших век, словно убеждается, что она в порядке. А она не в порядке. Потому что происходит какой-то долбанный кошмар. Она ощущает во рту вкус его крови. И эта же самая кровь расплывается на его мокрых губах. И на его лице. И это всё настолько безумно, что хочется завыть в голос. — Можешь ударить, если хочешь. — Хрипло шепчет он. Лицо Робина все больше расплывается, теряет четкость, будто сквозь пелену или толщу воды. Горло сжимается, вместе с ним сжимаются и пальцы на его куртке. А ведь она даже не замечала. Не заметила, что схватилась за воротник, когда он её поцеловал. А теперь все ещё держит. Ни туда - ни обратно. Сама не понимает для чего. Или чтобы оттолкнуть, или никогда больше от себя не отпускать. И от этой неопределенности хочется сдохнуть. — Только не плачь. — Снова шепчет он. И да, теперь она действительно чувствует, что по щекам потекло что-то горячее. Глотает раз. Два. Смаргивает пелену, и четкость возвращается, но лишь на секунду. Робин поднимает разбитую руку и стирает это с её лица. Мария словно в себя приходит. С силой ударяет по его руке. Набирает в сжатую грудную клетку воздух и говорит: — Завтра же я отправлю Эрику письмо с извинениями…. И своим согласием. С каждым произнесенным словом кровь постепенно отливала от его лица, до тех самых пор, пока губы окончательно не сровнялись с кожей. Каким-то чудом ей все же удалось оттолкнуть Робина. Он отшатнулся так легко, как если бы и вовсе перестал сопротивляться. Мария пятится назад, взглядом удерживая Робина на расстоянии. И предупреждающим жестом руки. — Не подходи ко мне больше. Никогда. А теперь разворачивается и удирает. Робин поворачивается, провожая ее взглядом. Смотрит в удаляющуюся спину. — Значит... Это всё? Она не отвечает, и тогда Робин отворачивается. Облизывает губы, зарывается рукой в волосы. Мария удирает так, будто под её каблуками земля осыпается в огненную бездну. Потому что ей страшно. Страшно, что если она не сбежит от него прямо сейчас, то так и будет до конца жизни перемалывать своё сердце в этой мясорубке. Снова и снова. С упорством душевнобольного. Нужно преодолеть всего метров пятьдесят, и она снова вернётся к нормальной жизни. Она вырвет, выкорчует всё это под самый корень, чтобы оно не разрослось снова, как сорняк. Она даже знает, что нужно делать. Она будет избегать его присутствия. Она как можно скорее вернётся в Лондон. Она выбросит Робина из головы и забудет как страшный сон. Её психология до смешного проста и понятна: если то, что ты делаешь, ломает твою жизнь или ломает тебя изнутри, — просто перестань делать это. Она уже видит Лондон, школу, университет на Риджент стрит и...... руки, резко разворачивающие её назад. Снова тащат в этот кошмар. — Нет! — Во всю глотку орет она. — Нет, нет!!!! Замахивается и со всей дури лупит его по лицу. Получается прямо по рассеченной скуле. Громко и хлестко. Так, что даже руке больно, не говоря уже..... Сердце упало в живот. Мария рвано дышит, не может оторвать взгляд от его лица. Застывший порез снова начинает кровить. Спускается тонкой бордовой струйкой к углублению щеки. Робин не издаёт ни звука. Мимика не меняется. На лице никаких признаков боли. Конечно же, это же Робин, он никогда её не покажет. Робин не может измениться. Легче заставить Солнце вертеться в обратном направлении. Легче сломать законы физики. Его легкие громко и тяжело качают воздух. Она тоже заполошно дышит. Носоглотка все сильнее сжимается. — Нет. — Осторожно повторяет она, чтобы не дать волю подступающему потоку. — Я выйду замуж за Эрика. И я обязательно расскажу ему, кто ты такой. Робин напряжённо слушает, закусывая верхнюю губу. — Кто я такой? — Никто. Просто мерзавец. Де Нуар поднимает руку, стирает свежую кровь со своего лица, и смотрит на свои пальцы, перемазанные тёплым и красным. — Ты не будешь с ним счастлива. От его слов грудная клетка болезненно сжимается. — Я буду! Буду с ним счастлива, потому что в моей жизни не станет тебя! А это всё, чего я хочу! Чтобы ты исчез! Навсегда! И да, она сама верит в это. Верит, пока мысль о том что всё это — дерьмо собачье, не хватает за шкирку и прикладывает несколько раз об стену башкой. А потом об пол. Ведь даже если придурок навсегда скроется за горизонт — его гребанный призрак будет следовать за ней по пятам. Каждый день. И каждую ночь. Неуверенная усмешка проскользнула на его лице. А потом уже привычная, задержалась. — Тогда желаю счастья, Принцесса. Мария уходит. И она готова поклясться, что окончательно сошла с ума. Потому что впервые в жизни ей кажется, что через десять секунд, когда её фигура скроется за фасадом особняка, Робин перестанет улыбаться. Он поднимется по ступенькам на террасу маленького домика. Постоит немного, уперевшись руками в перила, а потом вдруг со всего размаху долбанет ногой по груде досок, сбросит со стремянки инструменты, врежет кулаком в деревянную стену — раз, два или десять. Уткнется лбом в стену и крепко-крепко зажмурится. А потом через открытый рот тягостно выдохнет. Но в следующую же встречу будет так-же насмешливо и невозмутимо щурить черные глаза. Будет держать спину ровно, держать лицо, будет продолжать играть роль достойного наследника своего папаши — главы разбойничьего клана. Играть роль первого охотника долины, ловкого, быстрого, сильного и самоуверенного парня. Роль неуязвимого.

***

Марии снится, что она летит со скалы. Она снова тонет, и ей снова нечем дышать. Тут вот какое дело: когда ты засыпаешь с высокой температурой, — твой мозг сплёвывает обрывками воспоминаний и впечатлений, которые по одной понятной лишь подсознанию закономерности записались тебе на подкорку. И теперь перед её глазами поднимаются картины с самого дна. До самого рассвета её мучали эти совершенно дикие, мучительные сны. Такие сны, которые тянутся перед глазами бесконечной муторной резиной. Реальные — фрагменты прошлого, словно записанные на пленку воспоминания, и фантастические, искаженные, извращённые. Она пробиралась сквозь них, как сквозь темный лес, и всякий раз, когда ей казалось, что она уже видит выход — он оказывался лишь новым воспоминанием. Эти сны были настолько бредовыми, что она, наверное, предпочла бы очередной акт бессонницы. И в них смешалось абсолютно всё, что когда-либо происходило с ней, и наложилось одно на другое. Сначала она будто бы вернулась в детство. Ей снился отец, снилась леденечная лавка "Хардис" на углу Оксфорд стрит, в которую Джордж водил маленькую Марию каждое своё возвращение, а потом долго смотрел, как она уплетала свои любимые шоколадные десерты. Видимо, каждый раз не мог привыкнуть к тому, как дочь взрослела за его отсутствие, а она, размазывая по щекам сладкий ванильный крем, с какой-то странной тоской замечала, что в его ярко-медных стриженных висках каждый раз появлялось всё больше жёстких, уныло-бесцветных волос. Потом ей снилось, будто бы ей снова 17 и она вернулась в школу. Снилась строгая и требовательная директриса с сухим заостренным лицом и жидкими, гладко собранными в прическу волосами. Она разговаривала в коридоре с каким-то невысоким, полноватым и абсолютно лысым мужчиной преклонных лет. Этот человек оказался полицейским комиссаром, который вёл расследование об убийстве её отца, полковника Джорджа Мерривеззера. Он тяжело и шумно сопел, задавая директрисе вопросы, а она то и дело оглядывалась на Марию. Потом комиссар пригласил Марию в душный и пыльный кабинет, в котором хранились музыкальные инструменты. Усадил за секретер у узкого окна с пожелтевшим тюлем, и пока в мутное стекло без устали долбилась жирная муха, долго расспрашивал, листая папку и изредка поднимая на неё взгляд, не замечала ли она последнее время каких-либо подозрительных лиц, и не проявлял ли кто агрессии. И когда её воспоминания вернулись к старинному кладбищу Бромптон, к свежей могиле отца рядом с гранитом могилы матери, ей почему-то вспомнился круглый пантеон с колоннами, в котором она увидела кудрявого парня с чёрной повязкой на красивом, но абсолютно равнодушном, безучастном лице. — Мария, я надеюсь, вы отдаёте себе отчёт в том, что любая незначительная деталь сейчас может оказаться полезной. И если у вашей семьи были недоброжелатели, мне следует об этом знать. Подумайте ещё раз, не припоминаете ли вы людей, кто мог бы «иметь зуб» на вашу семью? А она помнила. Помнила бесконечное преследование со стороны разбойничьего клана во главе с бородатым Кером, который пытался её убить. Помнила побег из темницы и бесконечное плутание по сырым и тёмным лабиринтам замка Де Нуаров. Стук её каблучков, эхом отскакивающий от мрачных каменных стен, и факелы, бегущие навстречу. — Не припоминаю. — Произносит она, но не слышит себя из-за рева собственного сердца в ушах. Она помнила лицо в окошке в форме сердца. Запах кожаной куртки и руки, грубо стискивающие её почти воробьиные плечи. А потом те же руки, но уже вжимающие её позвоночником в твёрдую стену и.... жаркие губы на её губах, жадно целующие в темноте. И её пальцы, лихорадочно бегающие по этому сильному, красивому телу. И в свете того, что именно Робин мог оказаться причастным к смерти её отца, эти поцелуи теперь казались какими-то особенно безумными, абсолютно животными, просто потрясающими своей дикостью.