Тайна Мунакра. Возвращение в Лунную Долину

— Это всегда было нашим главным различием. Я с самого детства был ужасно вспыльчив, но так же быстро отходил, а твой отец – напротив, держал всё в себе до последнего. Бенджамин окинул взглядом бесконечную полосу леса, фиолетовой дымкой уходящую в горизонт, и добавил: — В конечном счете, это его и сгубило. Мария крепче сжимает поводья. Повелика ступает мягко: копыта входят в размокший грунт деревенской дороги как в растопленное масло. Её спина, покрытая серыми яблочками, сонно покачивается. Рядом важно вышагивает тонконогий Атлас. Поджарый и осанистый, вытянутый в струну. Гладкий чёрный ворс на его тугих боках богато лоснится, и каждое его движение преисполнено гордостью и благородством. Мария решает, что если бы её дядя был лошадью, он бы, наверное, был Атласом. Бенджамин смотрит вдаль, туда, где пики остроконечных башен его замка протыкают сумеречное небо, и произносит: — Как не печально это признавать, Джорджа нет уже четыре года. И уже четыре года ответственность за твою жизнь лежит на моих плечах. Мария невольно посмотрела на плечи Бенджамина, обтянутые его любимым удлиненным сюртуком. Таким же дорогим и ладным, как шкура его жеребца. Дядя всегда любил окружать себя элегантными, изысканными вещами. Должно быть, здорово его коробило, когда четыре года назад в его мире, созданном с большим вкусом и обставленном в педантичном порядке, появился новый объект — она. Объект, напрочь рушащий весь колорит, как яркая каляка-маляка на полотне Караваджо, выдержанном в приглушённых тонах. Отведя взгляд, Мария произнесла: — Мне жаль, что на ваши плечи легла такая тяжкая ноша, дядюшка. Бенджамин повернул лицо и упёрся взглядом в её профиль. — Умерь свою иронию. Ты прекрасно знаешь, что я не это имел в виду. Между прочим, я не просто так позвал тебя на эту прогулку. Мария от досады тихонько стонет себе под нос. Её худшие опасения подтвердились: вот, куда вела эта спонтанная прогулка. Ну естественно, дядя готов нарушить свой священный распорядок дня исключительно для воспитательной беседы. А эта беседа — последнее, что ей нужно в данный момент. — Нет никакой необходимости реагировать подобным образом, Мария. Может быть, нам наконец удастся поговорить, как двум взрослым людям? Я ведь не собираюсь читать тебе проповеди. Вполне возможно..... Что я сам хочу перед тобой исповедоваться. От неожиданности она встречается с ним удивлённым взглядом. Бенджамин лишь жмет плечами и снова смотрит в даль. — Справедливым будет признать, наше знакомство началось не с того.... С чего следует начинать двум людям, волею обстоятельств оказавшихся под одной крышей... Двум людям... Которым предстоит стать одной семьёй. В ту пору тебе даже могло показаться, что я не желал твоего приезда. И это действительно было так. Но не по той причине, по которой ты могла подумать. И это моё упущение, что я не смог донести до тебя своих истинных мотивов. Он на несколько мгновений замолчал, словно все никак не мог подобрать слова, а потом снова заговорил: — Просто.... Я понимал, как для тебя может быть опасен переезд в Мунакр. Бенджамин поворачивает голову и встречается с ней взглядом. — Я — не Господь-Бог, Мария, и я не мог защитить тебя от всего, что здесь творилось. Но ты... Ты же постоянно усложняла мне задачу. Вместо того, чтобы следовать моим предостережениям..... Ты будто нарочно лезла на рожон. Я говорю тебе, что в лесу орудуют разбойники — ты пробираешься прямо в их логово. Заявиться в логово разбойников, Мария? О чем ты думала? Ты хоть понимала, какому риску ты подвергла себя? Молчание затягивается, виснет в свежем вечернем воздухе. Кажется, теперь даже Атлас косится на неё своим чёрным блестящим глазом в ожидании ответа. — Да.... — Выдыхает Мария и утыкается взглядом в дымчатую гриву. — Вы в праве на меня сердиться, дядя. Но.... Поймите.... У меня не было выбора...... Я пыталась..... — Да-да... И твои попытки увенчались успехом. — Натянуто засмеялся Бенджамин и, не поворачиваясь, потрепал жесткие завитки темных волос на своём затылке. — Твоими стараниями на моей шевелюре прибавилось немало седых волос. А потом повернулся, чтобы встретиться с Марией взглядом, но её лицо было всё ещё опущено. Она молчала и теребила пальцами лошадиную гриву. — Мария... Я ведь не сержусь на тебя. И я вовсе не ругаю тебя. Всё, чего я хочу, это чтобы ты, наконец поняла мои чувства. Ты должна их понять. В ту самую ночь... Когда ты прыгнула.... Я не просто испугался. Я пришёл в ужас. Ведь ты.... могла умереть. Она не хуже Бенджамина помнила ту ночь, ту самую секунду. Тот бесконечный миг, когда ее туфелька зависла над пропастью, а потом земля полностью ушла из под ног. Она не просто понимала, что могла умереть. Она была уверена, что умрет. Любого здравомыслящего человека это должно было остановить, заставить найти другой способ. Но у неё, похоже, напрочь отсутствовал инстинкт самосохранения. — Да... — Виновато прошептала Мария. — Я.... Понимаю. — О нет, боюсь, ты не понимаешь... — Горько усмехнулся Бенджамин и отвернулся. А потом холодная сдержанность его тона исчезла, и его голос прозвучал непривычно потерянно и тихо: — Ты ведь... Даже не посоветовалась со мной.... Не дала шанса себя остановить.... Мария перестает закручивать пальцами серые пряди в жгуты. Ей даже не пришлось раздумывать, чтобы знать наверняка, что если бы ей пришлось сделать этот выбор снова — он был бы тот же. Она поднимает лицо и произносит: — Простите, дядя. Я.... Не должна была так поступать. И я больше никогда не заставлю вас так нервничать. Серьезный взгляд останавливается на её лице. Будто Бенджамин пытается рассмотреть в нём что-то, что заставило бы его поверить в искренность её слов. А потом он вздыхает и отворачивается так, словно не находит. — Дядюшка. — Зовет Мария, и когда они снова встречаются взглядами, произносит: — Я обещаю. Бенджамин ещё некоторое время молчит, а потом согласно качает головой. — Мне бы очень хотелось в это верить. Они вошли на территорию поместья, и за их спинами старые ворота опустились с железным скрежетом. Бенджамин вновь заговорил: — Когда забеременела Лавдей... Я подумал.... Какой получится из меня отец, если я не могу позаботиться даже о собственной племяннице? Эта мысль сводила меня с ума. Я ночами не спал. Отправив тебя в школу... Я же никогда не пытался таким образом избавиться от тебя. Я не ищу себе оправданий, но когда ты приехала, у меня не было своих детей, и я не знал, как о них заботиться правильно. И я решил доверить тебя людям, которые знают это наверняка. Потому что я, по всей видимости, не справлялся. За проведённую под моей опекой неделю ты несколько раз была на волоске от гибели, и твои покойные родители имеют полное право с укором смотреть на меня с небес... — Нет, не говорите так, дядюшка! — Возразила Мария. — Вы прекрасно справлялись! Это... Полностью моя вина! Просто я склонна создавать проблемы буквально из всего! Вокруг меня... Всегда царит беспорядок.... — Беспорядок? — Бенджамин встретился с ней взглядом и искренне улыбнулся. — Знаешь.... Немножко беспорядка ещё никому не повредило. Даже такому старому брюзге, как я. К тому же, горсть серебра в волосах — не такая уж и высокая плата за спасение Мунакра. Этот теплая, мягкая улыбка задерживается на его лице. И Мария знает. Эта улыбка – его способ сказать «мне нелегко даются подобные разговоры, и я никогда не смогу произнести это вслух, но я хочу сказать, что люблю тебя». Мария улыбается в ответ. «Я тоже люблю вас, дядюшка». Бенджамин прочистил горло и отвернулся, будто смутившись. — Хоть мне и сложно это признавать, но ты выросла. Ты уже почти взрослая, Мария. До твоего совершеннолетия осталось совсем недолго. И тогда ты, наконец, сможешь выйти из под моей опеки и обрести свободу, к которой ты так стремишься. И ты будешь предоставлена сама себе. Мария прикусывает губу и снова опускает взгляд. Вспоминает все те моменты, когда была предоставлена сама себе, и к чему они приводили. Нет. Ей лучше никогда, никогда не выходить из под его опеки. А ещё лучше — снова посадить её за решетку в темницу, чтобы она, наконец, перестала делать глупости. Потому что то, как она распоряжается своей свободой, приносит ей одни несчастья. Потому что впутываться в неприятности, — вот её настоящий дар. — ...если ты, конечно, не решишь до этого момента вступить в брак... — Продолжает Бенджамин. — В таком случае я смогу передать ответственность за тебя твоему супругу. А пока потрудись, пожалуйста, не попадать в переделки. Помоги старику исполнить свой долг, а потом уже распоряжайся своей жизнью так, как посчитаешь нужным. Здесь.... Я уже не в праве тебе ничего навязывать, ты вольна выбрать свой путь. Просто.... Перед тем, как впутаться в какую-нибудь новую историю, хотя бы советуйся со мной, ладно? А я, в свою очередь, обещаю впредь быть более... Лояльным... Мария хитро улыбнулась. — Значит, вы не станете ругаться, если я надену то платье, которое вы сочли.... неподходящим? Бенджамин скосил на неё взгляд и подавил улыбку, которая коснулась уголков его губ. — Постараюсь это пережить. — Благодарю вас, дядя. — Мария изобразила гротескный поклон. Определив данный разговор завершенным, Бенджамин с облегчением вздохнул, потянув поводья и разворачивая Атласа в сторону особняка: — Я рад, что мы поговорили. Ну а теперь самое время возвращаться к делам. Скоро стемнеет. — Дядюшка, — обернулась Мария, и прокричала в стремительно удаляющуюся спину: — С вашего позволения я сделаю ещё кружочек, раз я больше не являюсь вашей заключённой? Бенджамин удержал коня и обернулся. Выставил вперёд указательный палец и хмуро произнёс: — Только держись подальше от леса! Это уже давно знакомое предостережение вызвало на лице Марии улыбку, и тогда Бенджамин снова повторил: — Мария. Я серьёзно. Никакого леса! Лес для тебя под запретом. Она прекратила улыбаться и придала лицу серьезное выражение. — Никакого леса, дядя. — Великолепно. И изволь, пожалуйста, вернуться до темна. Ты мне обещала быть осторожной. Атлас нетерпеливо фыркнул и галопом понес их в сторону замка. Да... Она обещала. И она правда будет очень осторожной. Она правда станет мудрее и рассудительнее. Но, разве когда-нибудь ей это удавалось?

***

Ну зачем ты здесь? Что ты так хочешь здесь увидеть? — Ругает себя Мария, привязывая к дереву Повелику. — Развернись и беги отсюда... Пока не поздно. А сама ускоряет шаг, будто пытаясь достичь цели раньше, чем голос разума возьмёт вверх и заставит развернуться. Это последний раз, когда она нарушает обещание. — Клянется себе Мария. Просто... Сейчас мне это необходимо. Тем более, ничего страшного не произойдёт. Ноги несут её по тропе из редеющего леса в сторону деревянного домика у пирса на морском берегу, глядящего своими мутными заляпанными окнами на расстелившуюся на холме деревню. Я только посмотрю. Быстренько посмотрю одним глазочком, и всё... — Шепчет она себе под нос. — Просто.... Просто я должна знать, что в ней такого особенного... Покосившаяся вывеска «Дырявая Шлюпка» и разноголосый гомон выпивающих мужиков встречают её. Мария озирается по сторонам. Четверо путников неподалёку сгружают со своих коней узлы с барахлом. Диск закатного солнца уже давно утонул в морской глади, и вечерние сумерки накрыли деревню и лес. Очертания деревьев, домов и предметов приобрели какой-то зловещий оттенок. Кажется, даже воздух замер и стал холоднее. Птицы замолкли в лесу. Привязанные к пирсу лодки покачиваются на волнах и облизывают своими деревянными носами песчаный берег. Рядом валяются веревки, рыболовные крюки, якоря и прочие снасти. Двое рыбаков готовят сети к утру. Я не стану заходить туда. Просто посмотрю в окошко. В таверне низкие потолки и тусклые масляные лампы. В нос ударяет запах разлитого пива. Деревянная лестница со стоптанными ступенями ведёт вниз. Разноголосая суматоха становится громче. Мария сильнее скрывает лицо капюшоном плаща и нерешительно ступает. Скрип шагов тонет в веселом шуме. Взгляду открывается питейный зал. Антураж незатейливый: несколько длинных столов со скамейками вдоль стен, парочка круглых по центру с пивными бочонками вместо стульев. Почти все столы уже заняты деревенскими завсегдатаями и заставлены пивными кружками: полными, с белыми шапками пены, или пустыми — с лузгой семян или рыбьими потрохами на дне. Первым делом Мария убеждается, что Робина и его приятелей здесь нет, а затем судорожно и торопливо ищет глазами девушку, лица которой не знает. Идиотская задача, состоящая из одних неизвестных. На барной стойке, залитой выпивкой, спит, уткнувшись лицом, какой-то тип. Неподалеку двое о чём-то оживленно спорят заплетающимися языками. Тот, что потощее, косматый, но с добротной плешью, тянет себя за оттопыренный ворот засаленной рубахи. — Я буду не я, если в той чертовой дыре не водится нечисть! Голову даю на отсечение! Сам видел! Ведьма она! Не даром говорят, что хомутает только приезжих! Выходит из леса, улыбается. Глаз не оторвешь, как хороша! А улыбнешься в ответ - всё.... Аля-улю. Очнешься - ни коня, ни денег. — Квасить меньше надо, аля-улю! Особливо с местными колдырями! Они тебе чего хошь расскажут. Сам не раз бывал в тех краях.. Знаю. В Орфире столько же магии, сколько в утиной жопе. Воришки одни, да прохиндеи! — Желаете попробовать жаркое из лисы или остаться на ночлег? Мария вздрагивает от неожиданности и резко оборачивается. Поднимает взгляд. Прямо перед ней стоит высокий мужчина с седыми бакенбардами. Хмуро смотрит на неё и не отводит взгляда. Кажется, даже не моргает. На нём белая рубаха с подтяжками, а на плечо наброшено грязное полотенце. Его пальцы сжимают поднос с посудой. Мария делает вывод, что это, должно быть, и есть хозяин таверны. — Осмеюсь предположить, вы не за моей медовухой пришли. — Подозрительно произносит он. — Сдается мне, вы здесь кого-то ищете? — Н-нет... — Теряется Мария и отвечает первое, что приходит на ум. — Вернее.... У вас есть свободные комнаты? Я бы хотела остаться на ночлег. Он снова окинул Марию с головы до ног оценивающим, недоверчивым взглядом и сухо произнёс: — Осталась последняя. Прошу следовать за мной. Кажется, последнее место, где ей приходилось видеть столь большое скопление неприветливых и отталкивающих лиц на одном квадратном метре – был чертов замок клана Де Нуар. — Думает Мария, ступая по пятам за владельцем таверны по узенькому коридору второго этажа — мрачному и тёмному. Она смотрит на потемневшие от времени картины, криво развешанные между дверьми гостевых комнат: на одной — носатая рыба-пила, на другой — полная женщина в панталонах с обнаженным бюстом. Мария хмурится. Ну почему её постоянно тянет в подобные места? — Деньги вперед. — Вырывает из размышлений голос тавернщика, остановившегося у последней двери. — Одна ночь — четыре шиллинга восемь пенсов. — Он долго отпирает ключом дверь, а потом со скрипом отворяет перед Марией. — Здесь не богато, но за такие деньги вполне можно перетерпеть. Мария нерешительно заходит в отсыревшее небольшое помещение. Озирается. Комната угловая, и в левом углу, потемневшем от плесени, стоит обшарпанная тумба с неразоженной масляной лампой. Рядом — шаткий табурет. У маленького окна расположена койка, заправленная посеревшими простынями. Мария смотрит на эту койку. Мы просто трахаемся иногда. Трахаемся иногда.... Трахаемся. Мария невольно повертела это слово на языке. Острое, как перец, и грязное. Этот оборванец вполне мог себе позволить трахаться с кем и где угодно. Даже в такой дыре. Робин же просто скверный, испорченный мальчишка. Ей почему-то вспомнились слова, произнесённые одной ученицей из ее школы, что девочки теряют рассудок от дрянных мальчишек. Тогда Мария возмутилась от ее слов. Фыркнула себе под нос и сказала, что от такой глупости человека способен защитить интеллект, и если им иногда пользоваться по назначению — это гарантирует защиту от подобных неурядиц. Она никогда не относила себя к Дарвинистам, но даже животные не выбирают себе в партнеры ненадежных на вид особей. А сама просто потеряла голову от последнего придурка — отпрыска главы разбойничьего клана. 4,5 млрд лет эволюции, большой взрыв, рождение Солнца из водорода и гелия, чтобы она вела себя как законченная дура. Чтобы она разбила голову, прыгнув с разбегу на ржавые грабли с затупившимися зубьями от миллиардов лбов. Дарвин скептически фыркает и отводит разочарованный взгляд, наблюдая за ней с высоты птичьего полёта. А Марии воображения не занимать: она уже видит, как сплетаются в этой постели их влажные тела. Как рассвет забирается в заляпанные окна. Как серый грязный утренний свет ложится на влажную кожу, влажные волосы и простыни. К горлу подступает тошнота. Ей здесь почти нечем дышать. — Любезная! — Рявкает за спиной тавернщик. Мария растерянно разворачивается. — А? — Вы меня вообще слышите, дамочка?! Говорю: комнату брать будете? Я не собираюсь стоять здесь до утра! — Извините... Задевая тавернщика краем плаща, она пулей выбегает в коридор. Стоптанные ступени узкой лестницы заканчиваются, Мария врывается в питейный зал и уже бежит к выходу, как вдруг чьи-то цепкие пальцы хватают за плечо. — Его здесь нет. Мария останавливается. Сначала смотрит на руку, сжимающую ее плечо, и только потом поднимает голову. — Что? Непрошибаемый смотрит немного свысока, и на его губах затаилась недобрая ухмылка. — Робина, — повторяет он сквозь зубы, а потом сквозь них же сплевывает в сторону. — Его здесь нет. Ты же его выискиваешь? Мария выворачивается из пальцев и отступает на шаг назад. Бессознательно дергает плечом, потому что оно все ещё неприятно горит его прикосновением. — Знаешь, Чарльз, возможно, твой мир и вращается вокруг Робина, но мой нет. — Можешь не рассказывать мне сказки. — А я и не собираюсь перед тобой отчитываться. Мария делает шаг, но Чарли тоже резко подаётся вбок, перегородив ей путь. — Зачем он тебе? — Отвяжись, Чарльз. — Чарльз. — Противно протянул Непрошибаемый, мерзко кривя губы. — Вы не подходите друг другу, ты никогда не думала об этом? Вы из разных миров, поэтому прекрати забивать ему голову. От его взгляда, его слов внутри давит льдом. — Я никому не забиваю голову. Уйди с дороги. Мария пытается обойти его, но Чарли снова преграждает путь. Мария складывает руки на груди, отступает на шаг назад и неприязненно смотрит. Он тоже сверлит ее свинцовым взглядом. Его кожаная куртка распахнута, и грудь, выглядывающая в вырез бордовой рубахи, — где-то на уровне её глаз. И ей порядком надоело, что всякий, кто просто выше ростом, но ничем не лучше, всё равно почему-то считает своим священным долгом смотреть на неё свысока. Крепкая шея перехвачена серебряной цепью и кожаным ошейником — без перьев, просто с редкими железными заклепками. Его волосы вьются так же, как у Робина, они такие же тёмные и почти такой же длины. Но только его завитки кажутся жесткими на ощупь, как проволока. И в них совсем не возникает желания запустить пальцы. — Чего ты хочешь от меня? — Наконец выстреливает она. Он озирается по сторонам, а потом делает шаг навстречу. Его интонация становится злее и настойчивее, но голос звучит тише. — Мне надоело, что он всё время проводит в вашем гребанном домишке. У него полно своих дел! Он смотрит на неё, и на его желваках натянулась тугая кожа. И Марии кажется, что она впервые видит на лице Чарльза живую эмоцию. И эта эмоция — даже не злость. Это самая настоящая ненависть. Истинная, жгучая. Бурлящая под смуглой кожей. А Мария тоже злая. Сильнее хмурится в ответ и крепче сжимает кисти рук в маленькие кулачки. — А почему тебя это так волнует? Кто ты такой? Его отец? — Его друг. Он подходит ещё ближе, и теперь они оказываются на расстоянии выдоха. Он цедит ей прямо в лицо: — Мы почти братья. А вот ты... Просто маленькая вертихвостка. Кем ты возомнила себя, Рыжая? Долбанным миротворцем? Если ты думаешь, что он женится на тебе так же, как твой старикан женился на Лавдей, то ты глубоко заблуждаешься. Этого не будет! Он никогда не превратится... В ваших! Она брезгливо наблюдает движение его губ, а потом отвечает: — В наших? — Мария прищуривается, а затем тянет своё лицо ближе к его лицу. — А может дело вовсе не в этом? Может, ты просто боишься, что если Робин женится, ты уйдешь на второй план? Чего ты боишься, Чарльз? Что ты станешь никем? Что без Робина ты исчезнешь, как тень? Кажется, Непрошибаемый даже перестаёт дышать. Его застывшее лицо, застывший взгляд сочатся угрозой. И в этом крошечном пространстве между ними, внутри этого разгульного шума таверны, гнетущая тишина ощущается почти осязаемой. Страх бешено колотит под рёбрами: Чарльзу даже не нужно протягивать руку, чтобы вцепиться в её горло. Сухая теория вероятности: если ты любишь расхаживать по лезвию бритвы — когда-нибудь ты обязательно навернешься. Это — просто вопрос времени. Но время снова даёт ей шанс: сзади раздаются громкие голоса. Лестница скрипит под сапогами спускающихся в таверну путников, и Непрошибаемый оборачивается. Пользуясь моментом, Мария молниеносно проскальзывает мимо Чарльза, взлетает по лестнице, распахивает дверные створки и сходу налетает на девушку, выбивая из её рук деревянный чан. Да чёрт бы побрал эту проклятую таверну!!! Вода щедрой волной окатывает полосатый хлопковый фартук, течёт по юбке платья, туго перехваченного на узкой талии корсетом из коричневой кожи. Живая рыба вылетает из чана и падает на землю. Хлестко лупит хвостом, прыгая и зарываясь в песчаной дорожке. Девушки осматривают причинённый ущерб, а потом одновременно поднимают взгляд друг на друга. Сердце со свистом подпрыгивает в груди и обрывается. Мария знает, кто сейчас стоит перед ней. Идиотская задача из неизвестных решена: она слишком красива, чтобы оказаться кем-то другим. Девушка присаживается на корточки и шарит руками по земле, торопливо ловит скачущих рыб, пока Мария шарит взглядом по её лицу, как по украденной карте. Изучает каждую деталь, каждый нюанс, каждый изгиб, и теперь понимает, почему черноволосый от неё в таком восторге. Почему Робин выбрал именно её. Верные пропорции лица и высокой фигуры. Серые глаза с бесконечными ресницами, приподнятый изгиб тёмных бровей, и пара очаровательных родинок под правой скулой. И её губы... Розовые и очень мягкие на вид. С паутинкой вишневых складочек. Тёмные длинные волосы лежат на одном плече, и лишь к концам заплетены в свободную косу. Обнаженная кожа на тонкой шее, ключицах и открытых плечах — белая и гладкая. На узкой грудной клетке видны неровности проступающих ребер, прямо как у Марии, вот только её грудь поднимается над корсетом, как вздувшееся дрожжевое тесто, и на неё ложится, поблескивая, кулон — крошечная птичка. Мария поняла, что все ещё рассматривает Джессику, когда скачущая в агонии рыба коснулась её туфельки блестящим серебряным боком. — Мария? Рука ложится на плечо, и Мария вздрагивает. Выпадает из каталепсии. Поворачивается и фокусирует взгляд на встревоженном лице Лавдей. — Где ты витаешь? Мне кажется, ты сейчас была отсюда за тысячу миль.... Ты так и не вступила после первого акта... Мария растерянно хлопает ресницами. Только сейчас понимает, что музыка давно перестала литься. На дальнем углу крышки старого фортепьяно у горшочка с цветущей герберой свернулся клубочком черный кот и безмятежно посапывает. Мария поднимается из-за инструмента. — Прости меня, Лавдей. Сегодня я не в настроении играть. Она подходит к коту и прикасается к мягкой шерстке пальцами. Кот пробуждается и зевает. А потом благодарно вытягивается под рукой, тянет вперед лапы с крючковатыми когтями. — Может быть, попьем чаю в саду? Ланей уже спит в обнимку со своим зайцем. Как ты на это смотришь? — Может быть, завтра? Сегодня, я, наверное, лягу пораньше. — Как скажешь, дорогая. Лавдей снова опускает взгляд на клавиши и начинает перебирать их длинными пальцами. Мягкие звуки тонко ласкают слух. Мария чешет под шерстяным подбородком, и кот задирает голову вверх. — Лавдей... — Да? — А как ты думаешь.... Меня.... Можно назвать..... Красивой?.... Лавдей перестает играть и останавливает на Марии долгий, вдумчивый взгляд. — О.. Мария.... — Наконец произносит она. — Ты не просто одна из самых красивых девушек, что я знаю. Ты... необыкновенная! Ты..... волшебная! Мария поджимает губы и сильнее отворачивается. — Волшебная.... Похоже на комплимент для того, кого нельзя назвать красивым. — Мария.... — Улыбается Лавдей, — Ну что за глупости в твой голове? Волшебная — это значит лишь то, что ты совсем ни на кого не похожа! И это прекрасно! Мария хмурится. — Наверное.... я бы предпочла.... Быть обычной..... От её слов Лавдей тоже хмурится. — Ну что ты такое говоришь? Как же тебе объяснить, дорогая.... Ты такая, потому что природа любит тебя по-особенному! Так любовно она украшает лишь своих самых любимых детей! Твои волосы и веснушки... В них столько солнца и любви! Они прекрасны.... Я бы мечтала быть такой красивой, как ты! Лавдей еще несколько мгновений задумчиво улыбается, а потом возвращается к инструменту. Мария смотрит на облако её пшеничных, местами выгоревших до бела локонов. На два кристально чистых озера голубых глаз. На красивый рот, приоткрытый в искренней, сверкающей улыбке. Она снова отворачивается и думает: Конечно. Как же. Тебе легко говорить. — Мария.... — Да? — Ты говорила, что очень похожа на свою маму. Разве она не была красивой? Мария вздыхает и устремляет взгляд в потолок. Воссоздаёт в памяти светящийся золотом образ. — Она была.... Необыкновенно красивой. Лавдей перестает перебирать клавиши и довольно смотрит на Марию. — Вот видишь. Ты только что сама ответила на свой вопрос. Но если ты все ещё сомневаешься, — мы можем спросить об этом Эрика. Уверена, он быстро развеет все твои сомнения. В груди теплеет. Мария поворачивается и улыбается в ответ. — Не нужно. Ты умеешь убеждать, Лавдей. Лавдей искренне смеется. — Иначе я бы ни за что не сумела заставить твоего дядю оставить хотя бы этого бедолагу в доме! Кот ведёт ухом, словно слышит, что речь заходит о нем. — Лавдей... — Да, милая? — Снова отрывается от клавиш она. — Скажи..... А как тебе удалось преодолеть различие между вами... с дядей? — О каком именно различии ты говоришь? — Ну.... Когда ты его полюбила... Ты же знала.... Что он..... Не из ваших.... — О, Мария..... Ты сегодня задаешь очень странные вопросы... Ну.... Мы не такие уж и разные. Бенджамин — человек. Я тоже. Разве это не главное? Мария уходит от контакта. Чуть жмет плечами. — Да.... Но.... До того, как стали семьей... Вы были... Из разных миров.... Лавдей весело смеется. — Да мы с ним до сих пор из разных миров! Мне даже порой кажется, что Бенджамин и вовсе с другой планеты! Он абсолютно нетерпелив, резок, вспыхивает, как факел, постоянно рубит с плеча, и, мне кажется, легче научить говорить рыбу, чем заставить Бенджамина сказать хоть парочку тёплых слов! Он жуткий сухарь, а мне.... Иногда так хочется тепла и нежности.... Но Бенджамин абсолютно не способен на них.... Но он.... так заботится о нас. Разве это не говорит красноречивее слов? — Да.... Наверное... — Идеальных людей не бывает, Мария. Жизнь вообще не может быть идеальной. Всегда приходится с чем-нибудь мириться. Мария опускает голову. Кот утробно мурчит под пальцами. — Да... Может быть.... Ты и права. А потом подходит к Лавдей и целует ее в щеку. — Я пойду. Лавдей, провожая её взглядом, закрывает крышку инструмента. — А что у вас с Робином? Вопрос, ненавязчивый, произнесенный мягким и ласковым голосом, летит стрелой в спину, прошибает насквозь между лопаток. Мария тут же замирает. Чувствует, как пальцы рук холодеют, тело медленно покрывается льдом. Тихонько сглатывает и заставляет себя обернуться. — А что у нас? — Будто со стороны слышит она свой замороженный голос. Сама чувствует свой неморгающий напряженный взгляд и снова сглатывает. Лавдей тоже не отводит больших внимательных глаз. — Вы.... Поладили? — Поладили? — Мне казалось, он иногда задирает тебя. — Ах, да... Да. Мы поладили. Мы... Нам. Мне... Мне иногда трудно находить общий язык с Робином, но... это ничего. Я... уже привыкла. — Робин... Любит задирать людей. Такой у него... характер. Он не понимает, как легко можно ранить. Даже не со зла. Ранить? Мария отворачивается и тупо упирается взглядом в голубую стенку. Ранить — не совсем верное слово. Вот выпотрошить, раскроить, растерзать на кусочки — да. Оттяпать половину, а потом весело наблюдать, как на пол начнут осыпаться кишки. Чувствует, как горло сдавил спазм. Как неприятно зажгло носоглотку. Она осторожно и медленно выдыхает, старается не совершать резких движений, чтобы прямо здесь и сейчас не разрыдаться. Только не здесь, не сейчас... Держись. — Меня ужасно клонит в сон, Лавдей. — Шепчет она. Знает, что если произнесёт громче — голос предательски сорвётся. — Я, наверное, пойду. — Робин стал очень красивым, правда? Воздух вырывается из легких, как от затянутого вокруг грудной клетки лассо. Мария замирает в дверях ледяной статуей и закрывает глаза. — Да. Правда. — Пальцы рук влажно сжимаются. А потом находит в себе силы обернуться и даже пошутить: — Только не стоит ему говорить об этом. Твой брат и так ужасный зазнайка, и его дурацкая голова просто лопнет от самомнения. Доброй ночи, Лавдей. Не хочу растревожить сон. — Мария... Лавдей поднимается с пуфика и бесшумно подходит к Марии. В этом длинном платье кажется, будто бы она не идёт, а плывёт, и лишь перья на капюшоне покачиваются в такт плавным шагам. Внимательный взгляд огромных глаз направлен прямо в глаза. Она осторожно берет руку Марии, вкладывает в свою нежную ладонь и длинные пальцы мягко смыкаются вокруг. Внезапная мысль: их прикосновения похожи. Они.... нежны. — Ты сегодня немного странная. Ты.... Не приболела? «Нет». — Качает Мария головой. — «Я не приболела». Похоже, я больна, Лавдей. Потому что я уже не помню, была ли моя жизнь когда-нибудь нормальной, до того, как превратилась в этот бардак. — Все хорошо? «Да» — кивает Мария. — «Всё хорошо.» Просто эту боль нужно перетерпеть. Продышать, как после сильного удара. Жизнь обязательно станет нормальной, стоит исключить из неё один лишний элемент. Она снова вернётся в Лондон. Туда, где никто не будет пытаться слить её сердце в выгребную яму. А то, что сейчас ей паршиво.... Это нормально. Так и должно быть. Это... обязательно пройдёт. Лавдей подносит к губам её руку и целует. Мария улыбается, но у неё очень усталый вид. — Я пойду. — Мария. — Снова зовет Лавдей. Мария оборачивается и встречает на себе нечитаемый взгляд. — Любовь способна объединять миры. Фраза застаёт врасплох. У Марии сейчас настолько потерянный взгляд, что она сама это чувствует. — Спасибо. — Зачем-то отвечает она и торопливо выходит из музыкальной.

***

Либо у неё уже начинается паранойя, либо..... Лавдей действительно начала понимать что-то. — Гадает Мария, поднимаясь по винтовой лестнице в башню. — Не слишком много потрясений всего за один вечер? Черт бы побрал этот вечер. Дядя был прав, ей нужно держаться подальше от леса. Дядя всегда пытается оградить ее от глупостей. Но нет, она же не будет Марией Мерривезер, если с разбегу не запрыгнет на чертовы грабли и не расколет свою черепушку пополам, как высушенный грецкий орех. Вечно ее несёт куда-то. Неужели она думала, что ей станет легче, если она заявится в проклятую таверну, чтобы посмотреть на того призрака, что не дает ей покоя, лишь бы он, наконец, обрел своё лицо. Ведь вполне может оказаться, что это лицо.... Прекрасное.... Мария захлопывает книгу. Задирает голову и поднимает взгляд на настенные часы. Кажется, короткая стрелка уже час назад сломалась на одиннадцати. Мария тягостно вздыхает, расплетает косу, а потом откидывается на подушку. Локоны струятся по шелковым простыням огненными ручейками. Свет от непотушенной свечи прорезается сквозь тяжелые веки. Сама догорит, — решает Мария, и ворочается целую вечность, пытаясь выкинуть из головы все эти мысли, роящиеся жирными назойливыми мухами, пока сонное марево наконец не утаскивает её за собой. — Не думал, что принцессы храпят. Мария поднимает веки и сердце обрывается. Прямо над её лицом нависает самоуверенная, наглая, заносчивая рожа. Взгляд буквально втыкается в его лицо, и теперь она не может ничего: ни отвернуться, ни сделать вдох и не залепить по этой роже. Просто смотрит на него и чувствует, как от него мерзко таранит выпивкой. —Ты?! Де Нуар придерживает шляпу, чтобы та не свалилась с его башки, и тянет лыбу, как долбанный Чеширский кот. —Я... — Довольно щурит он свои блядские глаза. — Что ты здесь делаешь? Робин не двигается, так и стоит, склонившись. Кажется, не думает прекращать улыбаться. — Шел мимо и услышал рычание. Думал, на тебя напал дикий зверь, лесной тролль или какое-нибудь другое чудовище... Но теперь я вижу, что помощь не требуется. Это ты так храпишь. Взгляд быстро фиксирует распахнутое окно, часовую стрелку, замершую в вертикальном положении, а потом снова возвращается к Робину. — Вряд ли во всей долине найдется чудовище страшнее тебя, Робин. — Язвит Мария, приподнимаясь на локтях. Робин, согнувшись над ее кроватью, наблюдает, как она отодвигается все дальше, пока не забивается к самому изголовью. — А что касается помощи.... — Мария рывком натягивает одеяло до подбородка. — Не думаю, что тебе по силам защитить меня от дикого зверя. Мне бы не хотелось задеть твоё болезненное самолюбие, но я вынуждена напомнить, что ты боялся даже моей собаки. Робин поджал губы и согласно покачал головой. — Эта шутка могла быть вполне обидной. Если бы ни одно маленькое «но». А затем наконец выпрямился и лениво потянул спину. — Твой адский пёс в конечном счете оказался львом, так что мое болезненное самолюбие не задето. И моя осторожность была вполне обоснована. Робин медленно обходит комнату, осматриваясь. Первым делом поднимает голову, и, придерживая свою дурацкую шляпу, смотрит в потолок, разглядывая горящие под синим куполом звёзды. Пробегает быстрым взглядом по пейзажам на стенах, а затем подходит к комоду и начинает изучать лежащее на нем барахло. Мария, пользуясь моментом, торопливо приглаживает растрепанные волосы. И тут же с досадой ловит себя на этом. Как же это глупо. Она же его ненавидит. И ей должно быть наплевать, что о ней подумает этот козёл. Мария сжимает губы. Сверлит злым взглядом в его спину. Наблюдает, как Де Нуар поднимает крышку её бархатной шкатулки, полной украшений, и удивлённо присвистывает. — Не дурно.... ​ А теперь поднимает с блюдца принесенное Мармадьюком печенье с корицей: сначала недоверчиво откусывает крошечный уголок, и лишь потом полностью отправляет печенье в рот. И продолжает бесстыдно изучать содержимое шкатулки. ​ Мария смотрит на него, нагло влезшего в её шкатулку, в её комнату, в её жизнь. Перевернувшего в ней всё вверх дном, но всегда настолько самоуверенного, что в горле вырастает скользкий холодный ком. — А вообще мне хотелось бы знать, ты пришел, чтобы набить свой рот или порыться в моих вещах? Если что-то пропадет, имей в виду, что в таком случае наша следующая встреча состоится в суде. Робин издает смешок. Но не оборачивается, просто чуть ведёт плечом и набитым ртом произносит: — Ну мало ли, может ты снова припрятала Лунный жемчуг. А потом проглатывает и добавляет: — Я должен был убедиться. Медовые глаза безотрывно наблюдают за спиной Робина. Смотрят с ненавистью. — Ты хотя бы видел, который сейчас час? С чего ты решил, что имеешь право... — Я не смотрю на часы. — Обрывает Робин, захлопывая шкатулку. Тут же поворачивается. — Зачем ты пришёл? Он не отвечает, просто ведет бровью. И эта его мерзкая черта — привычка игнорировать вопросы — раздражает как никогда. Робин удобно пристраивается спиной к комоду и привычно складывает на груди руки, и её взгляд тут же натыкается на лоскут на его руке, почти такой же, как..... Старый паркет скрипит, и она уже стоит перед ним. И этому нет никакого адекватного объяснения. — Что это? — Вырывается сам собой вопрос. Робин опускает взгляд на тряпку, пропитавшуюся кровавыми пятнами, а потом небрежно, нехотя отвечает: — Просто... царапина. Она поднимает на него серьезный взгляд. — Ты хотя бы обработал? Её вопрос и выражение лица, видимо, показались Робину очень забавными, потому что сначала он удивлённо поднял бровь, а в следующий же момент на его лице нарисовалась эта подъёбливая ухмылка. — А что? Нужно было? Мария раздраженно морщится. — Ты действительно такой идиот, каким я тебя вижу, Робин?! Ты собираешься подхватить заразу? — Зараза к заразе не липнет. Мария смотрит на него, качая головой. — Дай сюда. — Наконец требует она. Он послушно даёт руку. Без лишних вопросов. Мария вздыхает от досады. Видимо, спасать у неё уже на уровне инстинктов. А может, если этот придурочный сдохнет не от ее руки, а от обыкновенной гангрены — не принесёт отомщения. К черту разницу. Стараясь не дотронуться до его руки, (и, упаси Господи, до его голой кожи), Мария развязывает маленький тугой узелок. Замороженные волнением пальцы плохо слушаются. Робин с нескрываемым удовольствием наблюдает за тем, как Мария слишком неуверенно и осторожно разматывает бинт. Слой за слоем. Он предельно близко, она слышит его дыхание и зачем-то задерживает своё. Повисшая в комнате тишина с каждой секундой напрягает все сильнее, и когда становится совсем невмоготу, Мария нарушает молчание: — Снова пытался кого-то похитить? — Снова спасал долину. Мария перебарывает желание закатить глаза. Продолжает разматывать покрытый бурыми пятнами бинт молча. А в следующий момент ощущает, что его лицо становится ближе. — А у вас не найдётся пузырька с морфием, доктор? — Обдавая её запахом алкоголя, хрипло шепчет Робин, и его пьяный голос звучит отвратительно игриво. — Боюсь, мне не вынести этой боли. Ну естественно. Робин выжмет из неё все самообладание до последней капли, пока она будет обрабатывать его руку. Мария поднимает на него взгляд. — Ты идиот, Робин? — Ты уже спрашивала. Мария вздыхает и наконец добирается до его руки. Осматривает разбитые в мясо костяшки, и не поднимая глаз, разочарованно произносит: — Ты ввязался в пьяную драку? Он с улыбкой наклоняется прямо к её лицу и, вновь щедро обдавая запахом вина, томно шепчет: — Обожаю ввязываться в пьяные драки... Мария застывает от его шёпота. С большим трудом все же берет себя в руки. Краешек бинта прилип к мясу бурой корочкой, и Мария старается осторожно оторвать его. Понимает, что Робину будет больно. Поднимает на него взгляд. Робин не двигается, и на его лице нет и тени боли. Только дыхание, кажется, на мгновение замирает, но уже через секунду он снова глубоко и спокойно дышит. Он внимательно смотрит, как на ранках вновь собираются красные капли. Мария с досадой сжимает губы. Ощущение такое, будто у этого человека напрочь отсутствуют нервные окончания. Он вообще способен чувствовать? Хоть что-либо?! Хоть что-нибудь??? Нет, похоже, у этого парня нет души. Похоже, такую цену он заплатил дьяволу, взамен на свою прекрасную мордашку. Взамен на то, чтобы вся женская половина человечества сходила с ума по этому придурочному. Без сомнения, Робин куда легче расстался бы с собственной душой, чем с грошовой монетой. Он ещё и совесть швырнул ему под ноги в довесок, решив, что очень удачно выгадал. Она смотрит на его прямую и очень чётко очерченную челюсть. На тени чуть впалых щек и выступы скул. На опущенные густые ресницы. И у неё нет другого объяснения происходящему. Потому что, блин, это реально работает. Когда он появляется в поле видимости, — весь остальной мир блекнет, исчезает, перестаёт существовать. От одного его взгляда сердце спотыкается, а потом заходится в груди, как сумасшедшее. Мария вздрагивает, судорожно и торопливо опускает глаза, потому что Робин поднимает на неё взгляд. Кончики его пальцев касаются её запястья и она сухо сглатывает. Внутри проворачивается что-то тёплое, щекочет стенки живота. Ей нельзя стоять к нему так близко. Щеки загораются. Она слишком хорошо помнит, где была эта рука. Мария жмет бедро к бедру и снова сглатывает. Шрам от спицы практически незаметен, тянется бледно-розовой жилкой в диагональ. Кровь с разбитой костяшки сбегает вниз по указательному. Почти все пальцы испачканы разводами кровоподтёков, но они всё такие же красивые: длинные и ровные, с аккуратными фалангами, и бледно-розовые пластины на удивление чистых ногтей заканчиваются глубокими лунками. Мария осознает, что всё это время просто разглядывала его руку. Спешно произносит пересохшим горлом: — Я принесу йод... Или..... — Да я уже обработал. Мария поднимает взгляд и натыкается на ухмылку, как на штырь. — Способность позаботиться о себе — необходимый навык для людей, живущих полноценной жизнью. Мария качает головой. Нет, Робин — безнадежный, неисправимый придурок. — Тебе выбили последние мозги? — Бил в основном я. Мария сжимает губы и зло выпускает, почти отшвыривает его руку. — Просто царапина. Подходит к окну и даже немного жалеет, что его распрекрасное лицо не разукрашено яркими фингалами. — Я заступился за честь одной девушки. — Раздается за спиной голос Робина, заматывающего свою повязку. — Один придурок нажрался и нёс про неё всякую чушь. Мария сжала губы. В грудной клетке почему-то стало тесно. Она поворачивается и язвит: — Слишком благородно, чтобы в это поверить. Ты — не благородный рыцарь, Робин. В тебе столько же благородства, сколько в винной пробке. Робин коротко смеется. — И на чем основывается твоя уверенность? Может быть.... Я просто... Тёмный рыцарь? И добавляет уже с мерзкой улыбочкой на лице: — Звучит неплохо, правда? Мария задерживает на его лице хмурый, неприязненный взгляд. Сколько самодовольства. Ну конечно, он не мог не сломаться, когда столько девушек томно вздыхает кругом, стоит ему зайти в помещение и сложить на своей блядской груди свои блядские руки. Она коротко фыркает себе под нос и идет к кровати. — Рыцари не нападают на беззащитных девушек с крыш карет. — Беззащитных? — Робин поднимает замотанную кисть, напоминая о шраме. — Ну это точно не про тебя. Мария нервно усмехается и начинает сердито расправлять скомканное одеяло. — Я защищалась от тебя, Робин. Думаю, рыцарь не станет опускаться так низко, чтобы играть на чувстве сострадания, заманивая девушку в ловушку на силок с раненной крольчихой! А потом с ногами запрыгивает на кровать, упрямо складывает на груди руки и добавляет: — Тебе, к сожалению, не знакомо это чувство. Теперь Робин подошел к открытому окну. — Не аргумент. Я тоже защищал свое. Главное, мой план сработал, а каким он был, это уже не имеет значения... — Он бы сработал, если бы тебе удалось меня похитить! Но ты остался с носом! Планы — это не твой конёк, Робин! Он засмеялся. — Знаешь, а как оказалось, тебя и не нужно было похищать. — Удобно забрался на подоконник и прищурил свои блядские глаза. — Так глупо заявиться в чёрный замок... На что ты вообще рассчитывала? Или, может, это был твой блестящий план — переждать ночь пятитысячной луны в темнице? — Я не провела там и часа! Потому что сумела сбежать! — Сумела? — Повторил Робин, подняв брови. — Вот только не без моей помощи, Принцесса! Я вовсе не рассчитываю на благодарность, но маленький знак признательности был бы не лишним! Мария изумленно таращит глаза. Смотрит на него молча. Она всё чаще просто смотрит на Робина молча. Словно не находит слов. Словно у неё давно закончились все слова. После продолжительной паузы осведомляется: — Может быть, тебе давит шляпа, Робин? Или ошейник пережимает кровоток? Робин раздраженно отвечает: — Если бы я тогда проявил усердие и использовал хотя бы половину своих способностей — ты бы ни за что не вышла из леса! Неужели ты до сих пор не поняла этого своей маленькой рыжей головкой? Робин устало выдыхает и откидывается затылком в толщину оконного проёма. Устало проводит ладонью по лицу, а затем снова встречается с ней взглядом. — Знаешь, Принцесса, мысль о том, что ты умнее и хитрее всех — весьма заманчива. Но я бы не был в этом так уверен на твоем месте. — Хвала небесам, что ты не на моем месте, Робин! — Кривит лицо Мария. — Я так понимаю, что могу считать это оскорблением? — Ну что ты, Принцесса! — Де Нуар выразительно разводит руками. — Единственный козел отпущения здесь я! Так что все помои извольте лить прямо мне на голову, Ваше Лунное величество! А ты думала, я просто так шляпу ношу?! — Не стоит так драматизировать, Робин! Ты можешь, наконец, расстаться со своей потрепанной шляпой, потому что я никогда тебя не оскорбляла! — Нет? А как же болван? Идиот, олух, придурок? — Я назвала тебя идиотом всего пару раз, и только потому что ты это заслужил! — Пару раз? — Де Нуар издаёт нервный смешок. — Да я скоро начну думать, что это и есть моё настоящее имя! Знаешь, я, конечно, не жду сочувствия, но с тех самых пор, как я впервые согласился выслушать тебя, я только и выслушиваю от тебя оскорбления! И уже, кстати, об этом немного пожалел. — Если бы ты только знал, как я пожалела о том, что когда-то заговорила с тобой, то ты бы понял, что сочувствовать в самую пору мне! И, знаешь, я бы с удовольствием избавила тебя от необходимости себя слушать, но позволь тебе напомнить, что ты сам влез в моё окно! Робин раздраженно нахмурил лоб. — Всё это начинает быть утомительным! Знаешь, ты могла бы просто поцеловать меня, но ведь твой рот постоянно занят руганью! Мария раскрывает рот, но тут же теряется от его слов. Оглядывается по сторонам, — мог ли кто их слышать. А потом хмурит нос и зло шипит: — Знаешь, Робин, для некоторых людей репутация — это не пустой звук! А поцелует тебя пусть навозная лопата или..... Джессика.... — Едва не срывается с губ, но Мария замолкает. Мы просто трахаемся иногда... Опускает голову. И в наступившей тишине снова ощущает это чувство... А воображение уже подкинуло ей картинку: грязное и шумное помещение таверны и красотку-Джессику. И темный узкий коридор второго этажа. И Робина, прижимающего Джессику к стене. И её, судорожно дышащую, жадно впивающуюся в его мокрые губы. Обхватывающую его ногами... Так, как это делала она... А потом одергивает себя. В который раз. — Проваливай! Он хмурится, и его прикрытый завитками лоб прорезает вертикальная морщина. — Да что с тобой сегодня? — Со мной? Со мной то же что и вчера, и позавчера, и четыре года назад — со мной ничего! Со мной абсолютно все нормально! К концу предложения голос срывается в крик, и до Марии доходит, что сейчас все домочадцы сбегутся сюда на шум. Робина, кажется, беспокоит другое. Вертикальная морщина не разглаживается, он не отводит взгляда. Сначала поджимает губы, а потом узит подведённые глаза: — Знаешь, иногда я вообще не понимаю тебя. — Не нужно меня понимать! — Рявкает она. А самой хочется застонать от досады и бессилия. Из всего многообразия слов, фраз, отрепетированных перед зеркалом, изощренных и острых, жалящих, кромсающих на куски, из её глупого рта всё равно вырывается это. Она вздыхает, а потом членораздельно и злобно выдавливает из себя слово за словом: — Просто убирайся отсюда и оставь меня в покое! Я собираюсь спать, и тебе здесь нечего делать! Если бы ты не был таким самоуверенным болваном, ты бы понял, что я не хочу тебя ни видеть, ни слышать! Как ты не понимаешь?! Ты меня раздражаешь! Ты........мешаешь мне.... Она шумно выдыхает через нос. Отворачивается совсем, обречённо смотрит в стену. Появляется забавное желание подойти и побиться об неё головой — есть шанс, что жизнь станет немного проще. Проще, как у Робина. А в следующий момент кровь стынет в венах, потому что Робин спрыгивает с подоконника и целенаправленно идет прямо к ней. В его взгляде сейчас что-то такое, отчего медленно немеет тело, липко потеют ладони. Его глаза и губы блестят. Робин прилично выпил, но не растерял координации, кажется, сейчас он ступает даже плавнее и осторожнее, чем обычно. Кажется, сейчас все его движения более плавные. Мария настороженно следит за каждым его шагом, за каждым движением. За тем, как он бесшумно приближается, постепенно вторгается в ее личное пространство. Одновременно с этим затухает злость и отчаяние, как будто кто-то запустил в помещение парализующий газ. Робин останавливается слишком близко, и Мария насупливается, отпускает голову. Смотрит на его высокие сапоги на шнуровке. — Как ты думаешь, зачем я здесь? — Внезапно говорит он. — Мне плевать. Я не собираюсь разгадывать твои загадки. Уходи. Он смеётся, а затем осторожно опускается на самый край. Садится рядом и окидывает медленным взглядом её взбитые волосы. Перина проминается под его весом, и бедро в тонкой сорочке соскальзывает по белоснежному холодному шелку простыни, пока не касается руки Робина. Мария резко убирает ногу. Почти инстинктивно. Почти брезгливо. Сгибает ноги в коленях и плотно прижимает к себе. Обхватывает руками. Его запах снова наполняет легкие: чертово вино, чёртова кожаная куртка. Этот запах снова душит её. Как же она ненавидит эту куртку. Ненавидит его, его шляпу, его кудри, его перья, его чёртову жульническую красоту. Жулик — вот вся его чёртова суть. И жулит этот гад не мелко и украдкой, а с полной уверенностью, будто берёт своё. Гадина. Робин подсаживается еще ближе, и Мария отворачивает лицо так, что болит шея. Тянет напряженную жилу над ключицей. Она не хочет чувствовать его запах. Не хочет видеть его красивого лица. А потом внезапное прикосновение к подбородку: Робин направляет её лицо к своему лицу. Сначала пальцы обжигают кожу, затем обжигает пристальный взгляд угольно-чёрных глаз. Робин каждый раз смотрит в самую глубину. Туда, куда даже ей самой, наверное, страшно заглядывать. И неизвестно, что там видит. Да пусть он катится в задницу! Она не позволит ему туда заглядывать, не позволит касаться себя своими грязными руками. Да как он вообще посмел сюда заявиться, словно ни в чем не бывало? Пусть он катится к своей..... — Уходи! — Мария отшвыривает его руку от своего лица и снова отворачивается. — Эй... — Ловит он её подбородок, снова заставляя смотреть. Его губы растягиваются в улыбке, а взгляд ласково скользит по лицу. — Я соскучился... Сердце проглатывает сразу несколько ударов, это почти больно. Дыхание тут же сбивается. Его лицо настолько близко, что Мария видит каждую ресницу и неровности подводки. Видит, как в его огромных зрачках зрачках танцуют огоньки свечей, встревоженные легким ветерком. Большой палец Робина мягко ложится на нижнюю губу. А теперь ведёт вдоль, надавливая. Сердце замирает, вместе с ним замирает дыхание. Кажется, все замирает кругом кроме этого прикосновения, даже огоньки свечей больше не двигаются. Рот приоткрывается сам, прикосновение становится влажным, приятным, подгребает под себя, хочется поддаться ему, закрыть глаза, расслабить рот. Робин неотрывно следит за движением своего пальца на ее губах. А в следующее мгновение Мария сглатывает, потому что его лицо становится ещё ближе, потому что кончик его пера вот-вот воткнётся в ее шею, как приставленное к глотке острие копья. Потому что она просто задохнётся от тепла его кожи, если между ними пропадет дистанция. Потому что.... Тогда она сама пропадёт. — Даже не начинай это. — Тихо шепчет она. Робин замирает, встречается с ней поплывшим взглядом. Его зрачки просто сжирают шоколадные радужки. — Не начинать что? — Возвращаясь взглядом к влажному рту, дрожащему под его пальцем. — Это. Этого больше не будет. Никогда. Он лишь усмехнулся, облизал губы и снова скользнул взглядом к её глазам, и сердце больно толкнулось под ребрами. — Никогда не говори никогда, Принцесса. .... Принцесса.... Разрядом тока в сердечную мышцу. Раз, два или пять. В голове быстро пролетает мысль, что у Робина какой-то пунктик на этот счёт. Может, фантазия. Или всё куда проще. Он же просто охотник. Ему прискучила добыча, что сама плывет в руки, и он решил покорить новую недоступную вершину. Покорить, а потом повесить её сердце на стене своей комнаты где-нибудь между волчьей башкой и чучелом фазана, как долбанный трофей. Но проблема в том, что Мария не хочет становиться трофеем. Резко отталкивает Робина: пихает его в грудь. — Ты пьян! Убирайся прочь! И не смей сюда больше заявляться! Рывком вскакивает с кровати, подлетает к открытому окну и вцепляется дрожащими пальцами в подоконник. Воздух возвращается в легкие. Даже становится прохладнее. А вот внутри жарит огнём. Ненависть с новой силой разбухает под рёбрами. Когда-то она спасла целую долину. А теперь не может спасти себя от этого придурка. Раз за разом. Каждая встреча с Робином — сраный аттракцион, взбесившиеся качели. Приходится зубами вгрызаться в железные поручни, чтоб тебя не зашвырнуло за бортик и не пропустило через молотилку. Соберись, Мария. Не будь такой тряпкой... Почему ты позволяешь ему делать это с собой?... Мария пытается унять сердцебиение, но вдруг слышит его голос: — Ты же меня сама позвала. Ошарашенно оборачивается. — Я?...... Тебя?!?!?! Робин внимательно смотрит на неё, пережевывая верхнюю губу и слегка склонив голову вбок, словно недоумевает. — Ты. меня. Робин смотрит прямо, и теперь его голос звучит ровно и четко. Без подъебливых и томных интонаций, заползающих змеями под кожу. И Марии кажется, что он тотально трезв. Кристально, как стекло. Он не сводит с ее лица глаз. А потом он чуть жмет плечами. — Рубашка. Действительно.... Рубашка. Вот только это было до того, как в ней появилось желание сжечь его вместе с этой гребаной рубашкой. Мария долго смотрит на него, и Робин тоже не отводит взгляда: ждет. Он уже почти разлёгся на её кровати поперек, облокачиваясь на согнутые локти. Рубашка натянулась на его плечах и треугольный вырез с недостающими пуговицами разошелся еще шире, обнажая мускулатуру грудных мышц. Тень от шляпы ложится на глаза, и теплый свет свечи контрастно подсвечивает его ровную кожу на скулах. — Рубашка, значит. — Зачем-то повторяет Мария, и в её лице, в её взгляде что-то неуловимо меняется. Потому что в её голове уже зреет блестящий план. Она уже предвкушает свой триумф. Сегодня она загонит ему его же шило под кожу. Она набирает в легкие воздух и старается произнести как можно более спокойно. Но голос все равно чуть подрагивает: — Чего же ты ждёшь? Не на тебе же чинить. Снимай. Робин растягивается в своей идеальной улыбке, и предательский взгляд сам примораживается к ней. — Я знал, что ты рано или поздно об этом попросишь. На его лице сияет пошлая улыбочка, и Марии никогда прежде не приходилось встречать столько пошлятины в одном человеке. В одном лишь взгляде и голосе. Де Нуар снимает куртку и начинает расстегивать оставшиеся пуговицы чёрной рубашки. Сначала оголяется широкая грудь, а затем и плечи. Взгляд тут же приковывается к голому торсу и игре мускулов под тугой кожей. Огоньки свечей вылизывают его кожу своими языками. Свет примитивен, он так же глупо покупается на его красоту, как и все глупые девочки. Как и она. Она думает: блин.... Отворачивается к распахнутой оконной раме. Блин,блин,блин. Возьми себя в руки. — Принцесса... Она с усилием делает вдох и подходит к нему, стараясь не смотреть. А потом излишне резко выдирает из его рук рубашку. И лишь приняв протянутую черную материю, еще горячую от его тела, быстро скользнула взглядом по лицу Де Нуара. Робин улыбался, как довольный ребенок, не сводя с неё больших глаз. Мария молча и бесшумно ступает босиком по старому паркету и достает из комода круглую шкатулочку с швейным инвентарем. Он следит за ней, чуть откинув назад затылок. Смотрит, как она садится в кресло у камина и раскладывает на коленях его рубашку. Тулит кончик нитки в крошечное ушко, не поднимая головы, но пальцы предательски дрожат. Она чувствует на себе его взгляд. Это добавляет волнения. Соберись... Он выдыхает, потягивается и откидывается на подушку. И в том, как он это делает — так много Робина. Смесь пошлой испорченности, безоговорочного превосходства и какой-то почти звериной грации. Мария наконец справляется с иголкой и затягивает на нитке узелок. Протыкает ткань и насаживает первую пуговицу. — Как там поживает твой клоун?! Собираешься прокатиться на его арабских скакунах? Мария подняла голову и скользнула взглядом по лицу Де Нуара, — отвратительно красивого, мерзко довольного и нагло глядящего в ответ. — Нидерландских. — С раздражением поправляет она. — А на чем собираешься прокатиться ты, Робин? На мисс Дырявой Шлюпке? Робин запрокидывает голову и беззвучно ржет. А потом снова смотрит на нее, видимо, пытается разглядеть хотя бы тень улыбки, но не видит. Её взгляд такой же острый и колючий, как игла, что сжимают её пальцы. Робин задерживает на ее лице сложный взгляд и слегка хмурится. — Научилась пошло шутить? Мария опускает голову и фыркает себе под нос: — У меня были хорошие учителя. — Вижу, ты уже провела расследование. Она снова встречается с ним взглядом и с раздражением в голосе отвечает: — Я слишком ценю свое время, чтобы заниматься подобной ерундой. Здесь всего одна таверна, и называется она «Дырявая шлюпка». Не трудно было сопоставить. Робин несколько секунд серьезно смотрит, а затем поднимает брови и выразительно кивает головой: — Впечатляет. А в следующее мгновение он поудобнее взбивает под головой подушку и растягивается в мечтательной улыбке. Добавляет: — Нет. Не собираюсь. Точно так же, как ты не собираешься прекращать меня ревновать. Пальцы замирают, перестают орудовать иголкой. Мария понимает, что потеряла контроль над выражением лица. Она хмурится. Ей нужно всего пару секунд, чтобы снова взять себя в руки. И вот она уже поднимает голову, задумчиво улыбаясь. — Ревновать — всё равно что претендовать на единоличное обладание. А ты же... Ты как сокровище этой Долины... Все местные девушки жаждут твоего внимания, Робин... Присвоить тебя.... Это же несправедливо по отношению к ним.... Это же... Разобьет их сердца... А разве можно разбивать сердца? Де Нуар, не поднимая головы, улыбается. — Однажды им придется смириться с разочарованием. И эти его слова, эта довольная ухмылка, тут же стёрли натянутую улыбку с лица Марии. Она зло сморгнула влагу и усерднее принялась за пришивание пуговиц. Молчание длилось не дольше минуты. Первым нарушил тишину Робин. — Что с твоими глазами? Мария, не поднимая головы, раздраженно рявкнула: — А что с ними? — Красные. Как у вампира. Поджала губы. — Плохо спала прошлой ночью. А сама исподлобья посмотрела на Робина и в ожидании шмыгнула носом. Давай, заводи свою шарманку. Скажи, что я не спала, потому что всю ночь думала о тебе. Это правда. Я всю ночь думала о тебе. Но ты никогда не узнаешь об этом. Но Робин ничего такого не говорил. Он просто потянулся за книгой, лежащей на изголовье кровати и открыл на странице, заложенной.... — Ты хранишь его? Кончик иглы больно воткнулся в кожу. Мария вздрагивает и втягивает сквозь зубы воздух. Смотрит, как на подушечке пальца собирается красная капелька. А потом прихватывает её губами и поднимает на Робина злой взгляд. Де Нуар ничего этого не замечает, он опирается на локоть и задумчиво рассматривает перо. Его голова слегка опущена, и лица почти не видно под волосами. Хочется подойти, взять его за подбородок и приподнять, чтобы тёмные завитки перестали закрывать глаза. Чтобы посмотреть, какое выражение сейчас притаилось на его лице, в его глазах. Мария нервно перекусывает зубами нитку и поднимается с кресла. Быстрым и уверенным шагом подходит к нему и швыряет ему в грудь рубашку. — Забирай. Он немного ошарашено ловит её свободной рукой, прижимая к груди, и бросает на Марию удивленный взгляд. Она вырывает перо из его пальцев. — Теперь можешь уходить. В идеале, он должен был воспользоваться шансом уйти: прямо сейчас надеть свою проклятую рубаху и убраться к черту, пропасть из поля видимости, скрыться за горизонтом, свалить нафиг из ее жизни. Но он делает нечто другое. Он медленно ведет кончиками пальцев по складке ночной сорочки вниз, не сводя с её лица глаз. Он шепчет: — Ты очень красивая. В ней.... Внутри все сжимается. Робин не говорит, я пытаюсь заманить тебя в ловушку, чтобы оттяпать тебе бошку, а потом хвастаться трофеем перед своими дружками-придурками, но, кажется, Мария слышит именно это. Она думает: давай, попробуй. Только не сломай свои прекрасные зубы. Она опускает взгляд на перо, и, крутя его в кончиках пальцев, присаживается на краешек кровати и тихонько произносит: — Робин.... Знаешь.... Мария отводит взгляд в сторону, хмурится. — Похоже, ты был прав. В чём-то.... Робин смотрит пристально и немного недоверчиво, но его глаза блестят заинтересованностью. Он внимательно наблюдает за каждым движением ее лицевых мышц. — Наш мир устроен так.... Что женщинам в нём приходится... Очень непросто.... Она жмёт худыми острыми плечиками и задумчиво перечисляет: — Ты обязана одеваться определённым образом... Говорить определенным образом... Даже.... ходить определенным образом и только в определенное время... И всячески... Всячески оберегать свою репутацию. Ведь потеря репутации — это смерть для девушки. Мужчинам ведь намного проще... Они просто делают то, что хотят.... Этот мир... Будто принадлежит им.... Мария поворачивается к нему, но в лицо не смотрит. Смотрит на диагональные полосы теней от перьев ошейника, острыми лезвиями режущие его грудную клетку. — Иногда... Я даже завидую тебе, Робин. — Она грустно усмехается. — Нет, правда... Твоя жизнь... Она так не похожа на мою.... Она поднимает взгляд до его лица, но останавливает на скуле. А потом протягивает руку и кончиком пера легонько касается её. — Ты абсолютно свободен.... И никто даже не подумает тебя осуждать.... Если к тебе вдруг.... Кто-нибудь прикоснется...... Кончик пера начинает двигаться по четкой скуле пристально смотрящего на неё Робина. Спускается по его ровной щеке, повторяет свод сильной челюсти, а затем опускается вниз по шее, пепрыгивая ремешок ошейника. — А вот меня станут. Но что может быть плохого в простом прикосновении? Перо касается углубления ключицы, а потом выныривает и медленно рисует плавную линию по груди вниз, стремится к маленькому соску. Мария уже сама чувствует кожей тот жаркий румянец, что заливает её носик и щечки. — Я думаю... Что может быть плохого в нём, если оно приятно. Оно же приятно, ведь правда, Робин? Робин выше приподнимается на локтях, наблюдая, как кончик пера обходит его сосок всего в паре миллиметров. И от внимания Марии не ускользнуло, как вместе с тем на его животе собрались тонкие складочки кожи, под которыми обозначились поперечные мышцы пресса. Ложбинка глубже утонула в животе. — И... — вздыхает она, — тебя никто не станет осуждать, если ты сам к кому-то прикоснешься... Робин наблюдает за пером. Его дыхание заметно учащается, становится громче. Шляпа осталась лежать на подушке, и примятые у корней кудри свободно падают на лицо. — Но я же тоже живая, Робин.... — Совсем тихо продолжает говорить Мария, и это заставляет Робина вновь перевести на неё взгляд. — Мне тоже иногда хочется к кому-нибудь прикоснуться..... Робин шумно выдыхает и снова откидывается на подушку, пока перо лижет его ребра, а затем скользит к ложбинке живота. — Но тебе никогда не понять этого, Робин... Ведь ты.... Всегда прикасался, к тому, к кому хотел.... Живот напрягается, когда кончик пера на мгновение погружается в углубление пупка, а потом спускается вниз к бляшке ремня. Робин выдыхает, запрокидывая голову, выгибая свою сильную спину. — Принцесса... — Сухо сглатывает Робин и сжимает руками её девственно-белое пушистое одеяло. — Я..... — А помнишь, — перебивает она, — ты мне говорил.... Что можно иногда поступить не правильно.... Если это не принесет никому вреда?.... Так мы же не делаем ничего дурного, так, Робин? Его обнаженная грудь подпрыгивает от частого и шумного дыхания. — Так. Не знаю. Наверное. Видно, что он с трудом удерживает в голове логическую нить. Заглотил наживу. Чертово животное. Мария смотрит на него, лежащего в её постели. В её комнате. Смотрит на его разбитые руки, сжимающие шелковые простыни, и ей видно, что Робин в её комнате, в её жизни — инородное тело. И касаться его тела — неправильно. Касаться его кожи даже кончиком пера, даже взглядом — неправильно. Не говоря уже о том, чтобы дрожать, чувствуя прилив этого стыдного и запретного же-ла-ни-я...... Возьми. Себя. В руки. Заполошно дыша, Робин смотрит во все глаза, как она медленно и осторожно забирается на него. Поднимает белый край сорочки и перекидывает через него бедро. Сначала ладони упираются в его плечи, и они именно такие горячие и твёрдые, как хотелось ощутить. Их так приятно сжимать пальцами. А потом внутренности её живота сгребает в кулак и тащит стальной ручищей вниз, потому что Мария садится прямо на него и ощущает под собой что-то очень твердое и очень горячее. Робин хрипло стонет, и притоком крови едва не вымывает ошмётки здравого смысла, как сраным цунами. Это даже не капкан. Это акулья пасть, и она сама все глубже засовывает туда голову, запихивает по самые плечи. Один неосторожный вдох, одно лишнее прикосновение, и её пропустит через мясорубку. — Я думаю... Если два человека хотят одного и того же.... Разве... Это плохо? Робин выдыхает, наблюдая, как Мария ведет кончиками пальцев по его груди, и тихонько стонет, когда она дотрагивается до его сосков. Они мгновенно твердеют под её пальцами. Она уже сама с трудом удерживает в голове логическую нить. Жадно чертит взглядом по его телу, по игре света на загорелой и уже влажной от пота коже, по вздымающейся мужской груди, по плоскому, напряженному животу, по скатам косых мышц, буграми сбегающих под грубый ремень низких кожаных штанов. — Ведь наша жизнь.... Слишком коротка, чтобы подчиняться чужим правилам.... Мария наклоняется, мокро прихватывает губами кожу на его подбородке, а потом сразу же отпускает. Просто короткое влажное касание, но Робин приоткрывает рот и тихонько стонет. — Нет.... — Останавливает она его, когда он подаётся вверх за ускользающими от него губами Марии. Пытаясь поймать их своим жаждущим ртом. Такие дразнящие, совсем близко. Обдающие дыханием. Мария прижимает к его приоткрытым губам прохладный палец и тихо шепчет прямо в них: — Не торопись.... Робин послушно ждёт, лежа на спине, и лихорадочно дышит в её губы. Пряди рыжих волос спадают на его лицо. Он хочет убрать их, но Мария опережает. Закидывает их за плечо, выпрямляя спину и медленно приподнимаясь. — Ты же хочешь этого, Робин? — Шепчет она. А саму корежит от того, как сводит её губы. Как сильно она хочет смять губы Робина яростным и жадным поцелуем. Смять их как можно сильнее.... Лишь бы сделать больно... Хотя бы так, хотя бы губами..... Суставы пальцев выкручивает от желания более сильных, ощутимых прикосновений. Ей больно от того, как ей хочется касаться его кожи: пальцами, губами, языком. Всё это начинает выходить за рамки её плана. С каждым хриплым стоном, от каждого взгляда на его тело эти рамки рушатся, складываются, как карточный дом. Её просто затапливает этим желанием, она уже ощущает его внутри. Жгучее, вязкое. Она почти задыхается. Опускает большой палец в выемку блестящей от пота ложбинки и медленно скользит вниз, надавливая. Палец проходит между его твердых ребер, по мягкому, но упругому животу, встречая неровность пупка, а потом замирает там, где дорожка слегка влажных волос скатывается под ремень, и тогда Робин запрокидывает голову, закрывает глаза и шумно втягивает в себя воздух. — Ты ведь хочешь? Мария подцепляет бляшку ремня и тянет на себя, оголяя расширение дорожки. Наклоняется к его лицу и снова шепчет: — Хочешь, Робин? — Да. — Резко выдыхает он. Мария смотрит на его губы. Их лица на расстоянии ладони, до того, как взвоет сирена остаётся всего пара дюймов. Его губы мокро открыты, они ждут, они пышут жаром дыхания, они снова здесь, сейчас, его губы, именно его, именно такие, как надо. Последний раз. Пожалуйста. Ей это нужно. Это же ничего не значит. Ничего. И это последняя связная мысль в ее голове. Потому что она уже проваливается в них, утопает, вязнет. Липнет к ним, как бабочка к банке меда. Их рты яростно пружинят друг о друга, языки мокро сплетаются. Она терзает его губы так, будто старается перегнать голос разума, пока он не привёл тысячу неоспоримых фактов, почему это делать запрещено. Почему этого делать нельзя. Почему это делать опасно... Сейчас. Ещё немного. Тревожная сирена в ее башке завывает, заливается, захлебывается воплем. Она знает, знает, что этот поцелуй последний. Его руки горячо обхватывают ее тело, мечутся, его губы мечутся по ее губам. Да разрази ее гром, если она когда-нибудь хотела чего-то так же сильно, как его. Все сильнее прогибаясь в спине, Мария пытается прочувствовать его грудную клетку, его живот, и то, что так горячо упирается в ее тело. Напряженно пульсирует, отчего низ её живота простреливает тысячей раскалённых стрел. Ей просто нужно, необходимо ощущать его ближе. Сейчас. Ещё чуть-чуть. Ещё секунду. Боже. Она же как глупая бабочка. Прилипла крылышком к банке с мёдом, и никак не может улететь. А может...... Она вообще больше не может летать без него? Да хера с два! Бабочка с мясом выдирает крыло, оставляет часть себя в банке. Её губы дрожат. Она смотрит на Робина. Смотрит в его огромные. Как он жадно и яростно дышит. Она непременно вырастит новое, она непременно научится летать без него. Она сломает себе все кости, но научится. Если что-то срослось не так, не правильно, нужно перетерпеть боль, но сломать, чтобы оно больше не портило тебе жизнь. А сама зачем-то пытается запомнить каждый момент, каждое слово, каждый взгляд, каждый вздох, каждое движение. Каждое ощущение. Мария шепчет: — Может... У тебя и было много девушек, но сейчас же ты здесь. И ты мой. Правда, Робин? — Я только твой. — На одном дыхании. На одном выдохе. — Только твой, Принцесса. — Ты можешь сделать кое-что для меня? — Всё, что хочешь... — Его легкие шумно и лихорадочно качают воздух, как сбрендившие кузнечные мехи. Она делает вдох, и, практически касаясь губами его губ, тихо шепчет: — Больше никогда не прикасайся ко мне. Если я и захочу нарушить правила, то точно не с тобой. Через несколько секунд Робин резко перестает дышать. Видимо, только сейчас доходит. Он ошарашенно смотрит на Марию. Видит её улыбку. С его лица не сходит выражение шока. — А ты жестокая, Принцесса. — Сдавленно хрипит он. — Я? Жестокая?! Её выражение тут же меняется. Становится холодным, суровым. Ненавидящим. Мария вскакивает с него, подходит к стене и шумно вдыхает носом, отворачивается к окну и понимает, что если Робин прямо сейчас не свалит, то её понесёт. Достаточно одного движения воздуха, одного слова, одного взгляда, и с гор сойдёт целая лавина. Дамбу прорвет, и тогда она выльет все на его проклятую башку. Утопит его в этом дерьме. Её голос звучит грубо и резко: — Забирай свою проклятую рубашку и выметайся отсюда! Ты не получишь то, за чем пришёл. Робин так и лежит, не двигается с места. Наблюдает, как Мария набрасывает на плечи белую накидку с атласными лентами на рукавах, подходит к двери и распахивает дверцу, приглашая освободить помещение. — Я бы не стал этого делать. — Хорошо. — Думаешь, я бы сделал это? Она хватает с кровати его куртку, железяки жалостно звякают, а в следующее мгновение куртка летит в открытое окно. — Мне всё равно! Проваливай! Ей все равно. Даже если он сейчас вышагнет в окошко вслед за своей мерзкой курткой и расшибется в лепешку — ей все равно. Она упирается руками в бока, кивает на открытую дверь. — Пошёл вон отсюда! Робин хмурится и поднимается с кровати. Сначала поправляет вздыбленную ширинку облегающих кожаных штанов, а затем надевает шляпу. Напряженно вглядывается в её лицо, и, наконец, выцеживает: — Я бы не стал этого делать, ясно?! — Отлично! Значит уйду я! Все домашние давно спят, а Мария, стуча каблуками домашних туфель, летит по лестнице с треногой подсвечника в руках. Её план сработал. Она все сделала правильно. Она показала ублюдку его место. Мария хватается за эти мысли, как за обломки после кораблекрушения. Летит по коридору, стуча каблуками, а на губах вкус победы. И вкус его губ. И чего-то ещё. Ещё более яркого... С тошнотворным послевкусием и горечью разочарования на корне языка. С примесью чувства вины и сожаления. И вот она уже будто бы ощущает первые рвотные позывы. Но разве это не то, чего она хотела? Разве не таким был её план? Мария ускоряет шаг, когда сзади раздается топот. Робин бежит за ней, на ходу надевая рубашку. — Принцесса! Мария выше задирает белый подол длинной ночной сорочки, пролетает приведением мимо огромного зеркала, практически заныривает в низкую кухонную дверцу и врезается лбом в грудную клетку Догвуда. Из графина в его руке выплескивается молоко. Они смотрят друг на друга в ночном полумраке: запыхавшаяся растрепанная Мария с подсвечником в руке, и дворецкий — в ночном чепце, с графином в руке и куском пирога на блюдце. — Стало быть, сегодня новолуние, мисс, и я..... За спиной Марии раздается топот и хлопок дверцы, а за ним громкий голос: — Принцесса! — Вбегает Робин. Изумленный взгляд дворецкого шарит по взмыленному парню, застегивающему на груди свою рубашку. — Сэр?! Робин, часто и глубоко дыша, возвращается взглядом к выглядывающей из-за плеча дворецкого рыжей голове. — Принцесса, я правда не собирался... — Замолчи! — Трясёт Мария дворецким, сжимая в кулаках материал его ночной блузы, отчего из графина снова плещется молоко. — Просто уходи, Робин! — Послушай.... Робин пытается подойти, но Мария защищается от него дворецким, как щитом. — Убирайся прочь! — Злобно шипит она. — Ты.... Рушишь мою жизнь! Мария дергает дверную ручку, почти вываливается в сад и её добротно вырывает прямо в клумбу с кервелем. И только когда её перестает выворачивать, она медленно опускается на клумбу, сплевывает еще раз и вытирает лицо ладонью. Свежесть летней ночи забирается под тонкую сорочку. Кожа на спине покрывается ледяной и липкой испариной. Ее начинает колотить. И в этой тишине она, кажется, даже слышит, как тихонько мерцают над головой звезды. И маленькая ночная птичка поёт где-то вдалеке. С каких пор она стала так ненавидеть маленьких птичек? А потом на плечо ложится теплая, мягкая рука. Мария поднимает лицо: над ней возвышается Догвуд. Он тепло улыбается и протягивает ей стакан воды. Смотрит сочувственно. — Стало быть, вам лучше попить, мисс. Мария принимает стакан и вдруг понимает: Догвуд всё знает. Но никому не расскажет об этом. Он никогда не выдаст её тайну. И от этого ещё тошнее. — Простите, Догвуд... — Шепчет Мария, и горло, обожжённое желудочной кислотой, дерёт. — Я.... Ужасный человек.... — Нет, мисс.... Не говорите так. — Догвуд помогает ей подняться. — Вы заслужили быть счастливой. И, стало быть, обязательно ей будете.