Ни тени сожалений

1666 год, сентябрь. Париж. Монастырь кармелиток

— Здесь? Вы сделали это ЗДЕСЬ? — в заговорщицком полушепоте молодой светлоглазой монахини сквозило скорее восхищение, нежели удивление. — Вчера ночью, на этом самом месте! — эффектная кареглазая шатенка лет тридцати по-кошачьи прищурилась, и, открыв невесть откуда взявшуюся коробочку румян, принялась тщательно растирать их подушечками пальцев. — Потрясающе! Невообразимо! Я слышала шорох, но предположила, что на чердаке скребутся мыши, хоть шум доносился из коридора, назойливый дождь, барабанивший всю ночь, сгладил подозрения… Осмелюсь спросить: как вам, мадам, пришла в голову столь сумасбродная идея, да еще и после выходки с чернилами, которыми вы разбавили святую воду на торжественной мессе? Стоит ли упоминать о дохлой лягушке в луковом супе настоятельницы… — Я лишь хотела внести немного разнообразия в скудный рацион матушки Селесты, к тому же, насколько мне известно, лягушатину, пусть даже не первой свежести, в нашей славной Франции вот уже несколько веков причисляют к постным блюдам. Увы, монастырский сад в этом году не радует изобилием виноградных улиток. Готова поспорить, такой деликатес этой святой женщине уж точно пришелся бы по вкусу, — разглагольствовала шатенка, небрежно поправляя непослушный локон изящными пальцами, на одном из которых красовался безумно редкий жёлтый бриллиант. — Вы не боялись быть пойманными? Замужняя дама вашего ранга и благородный кавалер, чье инкогнито мгновенно было бы раскрыто? Не сочтите за осуждение, просто безумно любопытно, — глаза монахини блестели, выдавая искренний интерес. — Что вы, дорогая, я никогда не опасалась излишнего внимания к своей не очень скромной персоне. Вот бы Его Величеству доложили, что его бывшая пассия даже в стенах монастыря не в силах хранить ему верность! Ха-ха, хотела бы я видеть его лицо в этот момент… А ведь он так надеялся, что вынужденная ссылка к кармелиткам на послушание пойдет мне на пользу и немного усмирит несносный нрав, который доставил ему столько хлопот. Как, впрочем, и моему достопочтенному супругу, господину Монако. Бедняге сейчас нелегко: даже его любовница, небезызвестная Гортензия Манчини, после мимолётной связи с князем Валентинуа предпочла ему женщину… Ах, как жаль, что она сбежала в Англию, уверена, мы стали бы отличными подругами. А ее муж, постоянно запирающий несчастную за семью замками и с серьезнейшим выражением лица заявляющий Королю, что он — тюльпан, который нуждается в ежедневном поливе, составил бы конкуренцию даже моему благоверному! Надеюсь, очередная военная кампания отвлечет дражайшего Валентинуа от ревности и тягостных мыслей, и подарит нам с вами, моя милая, бесценное время. Жизнь так прекрасна и так коротка! К слову, душа моя, вы не кажетесь мне убежденной святошей. Ваше решение о постриге окончательно? Боюсь представить, какого рода обстоятельства подвигли вас на этот отчаянный шаг… — С вашего позволения, я предпочла бы о них не упоминать, скажу лишь, что не могла поступить иначе, и рада этому решению, — распознав умело скрываемое разочарование во взгляде собеседницы, бывшая фрейлина ее величества поспешила вернуть разговор в прежнее русло. — Полагаю, вы понимаете, что ваши шаловливые проделки имеют больше шансов порадовать мадам де Монтеспан, нежели раздосадовать нашего августейшего монарха? — В эту минуту молодая послушница с грустью осознала, что несмотря на обещание, данное себе, скучает по мирской жизни и, в частности, по двору. Внучатую племянницу Ришелье, казалось, нисколько не задели ее слова, хоть все придворные знали о взаимной неприязни бывшей и нынешней любовниц Короля-Солнца. — Пожалуй, вы правы, моя дорогая. И все же мне так хотелось немного развлечься! Отметив про себя, что княгиня Гримальди к ней явно расположена, Мари-Аньес де Сансе продолжила выпытывать у дочери герцога де Грамона пикантные подробности, не столько из любопытства, сколько от скуки. — А что же ваш ночной посетитель? Он многим рисковал, пробравшись сюда? И почему вы не сбежали? Раз уж неприступные стены Божьей обители его не остановили, смею предположить, что ему не страшна и сама Бастилия… — О нем не беспокойтесь, — едва сдерживая хохот прощебетала молодая женщина, коснувшись нити безупречно подобранного жемчуга, обвивавшего молочно-белую шею, и поправляя невесомую шемизетку на полных плечах, — этому неугомонному потомку гасконских трубадуров уже нечего терять, а стены Бастилии он давно успел изучить как свои пять пальцев! Не удивлюсь, если узнаю, что мой находчивый лангедокский друг оставил там целую армию дрессированных пауков, которые в нужный момент вызовут хоть самого дьявола из преисподней на чистейшей латыни. Нас объединяет общая страсть: наблюдать за тем, как Его Величество приходит в ярость от наших забав, а затем меняет гнев на милость и прощает нам всякого рода озорство. К слову, покинуть это славное место я планирую завтра ночью, и буду счастлива, если вы ко мне присоединитесь. — Уж не намерены ли вы повторить подвиг Гортензии Манчини, сбежав из монастыря через дымоход? — глаза послушницы вспыхнули неподдельным интересом. — Я сожалею лишь о том, что она додумалась до этого первой. Нам с вами, моя дорогая, ничего другого не остается, кроме как воспользоваться центральным входом, — пояснила Катерина Шарлотта, задумчиво поправляя складки роскошного платья. — Тогда это уже не побег, а триумфальное шествие! — хихикнула послушница, тут же закусив губу, и нарочито сложила руки на коленях. — Вы чертовски правы, я не привыкла мелочиться! Подумайте, Мари-Аньес, вы слишком молоды, чтобы хоронить такую красоту под монашеским покрывалом. К тому же, у меня на примете есть для вас достойная партия — вы вполне способны завладеть рукой и сердцем одного из ключевых министров его величества, тем самым упрочнив свое положение и познав все радости супружества. Думаю, приветливого взгляда и титула будет вполне достаточно для того, чтобы ваша история началась с нового листа, какие бы страницы ни остались для вас в прошлом, — дочь маршала, не привыкшая к отступлению, пустила в ход самые весомые аргументы. — Благодарю, мадам. В данную минуту я не могу принять ваше предложение, ибо кем я буду, если не выполню хотя бы тех обетов, которые дала сама себе? — Мари-Аньес смиренно опустила ресницы, скользнув взглядом по глубокому декольте придворной кокетки, чей корсаж был расшит розовыми жемчужинками в тон серьгам, украшавшим маленькие аккуратные ушки. — Не будьте к себе слишком строги. И дайте мне знать, если измените решение, — в ненавязчивом тоне княгини отчетливо звучал призыв к действию. — Всенепременно, мадам. Несколько часов, проведенных в вашем обществе, доставили мне огромное удовольствие. — Вы знаете, что это взаимно, дитя. Тонкие пальцы княгини на несколько долгих секунд сжали узкую ладонь младшей из дочерей барона де Сансе, скрепляя их неожиданно возникшую взаимную симпатию. Едва за словоохотливой гостьей закрылась дверь, Мари-Аньес тяжело вздохнула. — Похоже, у нас с вами общий гасконский друг, — задумчиво пробормотала девушка, машинально положив руку на живот, в котором ещё недавно теплилась крохотная жизнь. Последняя, по догадкам мадемуазель де Сансе, чудовищным образом оборвалась, едва начавшись, стараниями колдуньи Монвуазен, обменивавшей невинную кровь на звонкую монету придворных дам, любой ценой желавших согреть монаршую постель.       За окном послышался легкий шелест, затем хруст, словно сломалась ветка. Мгновение спустя в створку приоткрытого окна влетел сверток бумаги, утяжеленный небольшим камнем. Мари-Аньес моментально кинулась к свитку, но отпрянула, вспомнив, что бросавший его может все еще быть снаружи. В надежде разглядеть хотя бы силуэт того, кто терпеливо ожидал окончания ее разговора с княгиней, девушка выглянула в окно, но не увидела ровным счетом ничего, кроме темных очертаний деревьев в свете полной луны. Развернув бумагу, она узнала размашистый почерк сестры: «Дорогая Мари-Аньес. Я никоим образом не хочу отговаривать тебя от принятого благочестивого решения, но считаю нужным сообщить - страшный грех, в расплату за который ты хочешь отдать свою жизнь во служение Господу, тобою не совершен. Твой сын жив и будет воспитываться как потомок одного из самых древних и знатных родов Франции. Повитуха, к которой ты вынуждена была обратиться, чтобы разрешиться от бремени, продала мальчика торговцу детьми по прозвищу Тухлый Жан, а он нашел ту, которой нужно было подменить черного ребенка на белого, дабы скрыть следы своего позора и усыпить бдительность супруга. Мне стало известно, что в том жутком месте, где на свет появился твой сын, ты была свидетельницей зрелища, которое не предназначалось для чужих глаз. Знай, теперь твоя жизнь в опасности. Особа, чью тайну волею случая ты узнала, готова на все, чтобы убрать тебя со своего пути. Прошу, будь осторожна. Позволь помочь тебе уехать в безопасное место. Если вверяешь свою судьбу в мои руки, и готова бежать с моими людьми, просто сожги это письмо, стоя напротив окна. А."       Около минуты девушка стояла неподвижно, держа в руке измятый клочок бумаги с посланием от сестры, затем поспешно сняла с себя покрывало послушницы, сорвала ненавистную подбородочную ленту, нестерпимо сжимавшую щеки весь этот бесконечный день, в одно мгновение погасила свечу и решительно отошла от окна. На улице послышались едва заметные быстрые отдаляющиеся шаги.       Подождав, пока глаза привыкнут к темноте, Мари-Аньес вытащила из-под кровати небольшой сундук, который каким-то чудом умудрялась прятать на чердаке, а потом – перенести в келью. Ночная сорочка с венецианскими кружевами – остатки былой роскоши, как и шерстяные чулки, вышитые ирисами. Темное платье, нещадно скомканное и смятое – его ей вручила сестра. И шкатулка с почти стершейся позолотой на крышке. Открыв замок, девушка не моргая, уставилась на нежно-голубой атлас, прибитый к внутренней стороне крохотными позолоченными гвоздиками. Губы скривила насмешливо-горькая улыбка. «Особа, чья тайна волею случая стала тебе известна, готова на все, чтобы убрать тебя со своего пути». Волею случая ей было известно столько опасных тайн, что понять какая именно особа желает ее смерти, поистине затруднительно!       Младшая де Сансе завернулась в скудное одеяло, подтянула колени к подбородку, стараясь согреться на монастырское койке. Мадам Монако права: не к такому убранству Мари-Аньес привыкла за последние годы во дворцах. Фрейлины ее величества жили скромно и впроголодь, но это честные фрейлины. А она, Мари-Аньес де Сансе де Монтелу, была фрейлиной умной. И потому обычно коротала ночи на тонком шелковом белье, под пуховым одеялом у горящего камина, заедая конфетами неловкость или грубость мужчин, составлявших ей компанию. Впрочем, грубость была редка. Умная женщина правильно выбирает мужчин.       Мари-Аньес привычным жестом провела пальцем по щеке от виска к подбородку. Вернуться в Лувр! Вновь мелькать в светском обществе, принимать участие в праздниках, танцевать на балах, смеяться и болтать просто так, не о грехах и наказаниях, а о кружевах на ренгравах месье де Люрда? Но теперь не будет нужды отчитывается перед строгой королевой-матерью, можно просто сообщить княгине Монако: «Мадам, я не смогу присутствовать на вашем туалете, месье такой-то пригласил меня разделить с ним этот вечер». Мари-Аньес хорошо разбиралась в людях, подобное объяснение заставит Катрин отпустить ее хоть до следующего утра, если после живописать проведенное время во всех подробностях. У мадам есть деньги, она обещала взять компаньонку на полное содержание, а это означает — красивые туалеты, вкусная еда, породистые лошади. И потом, — Мари-Аньес прикусила уголок губ и привычно вскинула брови, — мадам была с ней так искренна и так жизнерадостна. Ее насмешливая улыбка, веселый эгоизм и своеобразный вкус способны осветить самые темные галереи Лувра.

Шесть лет назад. Июль. Париж

      Тоненькая зеленоглазая девочка в платье цвета лесных каштанов, дергала за локоть священника и без умолку сыпала вопросами. — Раймон, королева-мать добрая? Фрейлины примут меня, ведь мы прибыли позже на целую неделю? Правда, что принц женится на уродливой англичанке, а испанка, которую Мазарини нашел для нашего Короля — красива, но молчалива и скучна? На завтрак фрейлинам действительно подают яйца с молоком? Брат, постой, здесь цветочная лавка, давай купим мне букет на пояс!       Мари-Аньес чуть ли не подпрыгивала, крутила головой, пытаясь одновременно рассмотреть дома вдоль дороги, оценить позолоту на проезжающей карете и скривить пренебрежительную гримасу трубочисту. Ее руки придерживали юбки, дабы те не испачкались в пыли, темные кудряшки выбивались из прически, на которую было потрачено несколько часов. Старший брат, отбрасывая полы сутаны, шел вперед, с иезуитским терпением перенося ниспосланное ему испытание в виде младшей сестры - излишне любопытной, слишком нетерпеливой и весьма охочей до сплетен. Когда он просил духовника королевы Анны о месте фрейлины для сестры, то не думал, что она окажется столь непосредственной и жизнелюбивой. С таким бойким характером и яркой внешностью, девочке не избежать искушений. — Мари-Аньес, меня ждет наставник, вечером я должен представить нашим отцам проповедь о смирении. Надеюсь, нет нужды объяснять, сколько усилий я приложил, чтобы королева-мать приняла тебя в свой круг. Ты молода и неопытна, потому слушай мадам де Навай, она научит тебя манерам, объяснит, как верно истратить жалованье, и расскажет, что по вкусу ее величеству. Твоя должность фрейлины оплачена трудом и репутацией, отставка же станет позором и полным крахом — если падешь в немилость при Дворе, сможешь лишь вернуться в нашу провинцию. Помни, что королева требует от своих фрейлин безупречного поведения, придерживай свой бойкий язычок и бойся разгневать кого-либо из королевской семьи. Теперь нам стоит поторопиться: помимо проповеди мне нужно закончить перевод Тацита с латыни. — Хорошо, Раймон, — с неожиданной покорностью кивнула Мари-Аньес, в ту же минуту становясь серьезной, — я сделаю все как ты говоришь, не стану отрывать тебя от служения Господу, не буду ни о чем просить без особой надобности и приложу все силы, чтобы стать услужливой и незаменимой при королевских особах.       Монастырский чердак утопал в пыли, ободранных сундуках, поломанных досках, топорщившихся ржавыми гвоздями, мешках с зерном и сеном. — Дитя мое, я рада, что вы составите мне компанию. Велю выделить вам сиреневую, нет, лиловую спальню в восточном крыле, рядом с моей. Там прекрасный вид на сад! Вы любите апельсиновые деревья? И камин! Я - мерзлячка, топлю дрова даже летом. А вашей прической и туалетом займемся, как только выйдем из этих благочестивых стен, — мадам Монако была весела, смахивая паутину с верхней юбки, и носочками туфелек отбрасывая клубы пыли, катающиеся по полу чердака. Мари-Аньес рассматривала окошко, через которое, по словам княгини, вчера в монастырь проник ее друг. Значило ли это, что и они выберутся отсюда так же? — Дорогая кузина, хочу отметить что путь к вам непрост и тернист, но это лишь сильнее распаляет огонь желания, — раздался веселый мужской голос. Гибким движением мужчина в темном платье проскользнул в слуховое окошко, ловко втянул за собой лестницу, сбросил шляпу и вытер лоб, — как, радость моя, вы не приготовили нам достойное ложе? Я же предупреждал, что второй ночи в этой пыли мой плащ не выдержит!       Мари-Аньес фыркнула, вспоминая как любила шутки этого гасконца при Дворе. Пегилен де Лозен сбросил бархатный плащ на мешки и с интересом воззрился на девушку. — О, милое дитя, вы - еще одна жертва ревнивого мужа? У меня здесь пара бутылок бургундского, прошу, составьте нам компанию! С такими прекрасными глазами грех прозябать в благочестии!       А ведь он меня не узнал, — подумала Мари-Аньес, поправляя монастырский чепец, и удивляясь, почему гасконская забывчивость так мало ее расстроила. Мадам Монако легонько шлепнула мужчину веером по губам. — Придержите прыть, милый кузен, мадемуазель - моя новая подруга и компаньонка. Вчера вы клялись, что сумеете вытащить меня отсюда, если я буду просить о спасении. Так вот — спасайте нас обеих или забудьте обо мне навсегда! Светлые брови Лозена устремились к макушке, обрамленной рыжеватым париком. — Но, дорогая кузина, вы уверены, что уже испробовали все свои выходки против невест Христовых? Возможно, если вы устроите в келье пожар, притворитесь немой или безумной, вас просто отпустят?  — Кузен, не утомляйте меня перечислением ваших тюремных подвигов. Представьте, дорогая, — обратилась княгиня к Мари-Аньес, — он так доводил несчастных стражей Бастилии, что те предлагали месье Безмо свои жалованья, лишь бы Пегилена освободили. — То есть, любезная кузина, вы не шутите? — полковник королевской армии взял себя в руки, и теперь его взгляд метался от женщин к окошку, а пальцы, казалось, что-то измеряли в воздухе. — Что ж, поскольку вы отказываетесь притвориться мертвой и дать себя похоронить, как некая бенедиктинка три столетия назад, придется применять иные приемы. Раздевайтесь, сударыни! — Что? — возмущенно откликнулись хором женщины, синхронно прижав руки к декольте. Лицо Лозена приняло терпеливое выражение, он заговорил ласково и медленно, словно объясняя малолетним детям, почему нужно идти спать. — Милые дамы, это окошко слишком мало для всех ваших прекрасных юбок, а спускаться по веревочной лестнице весьма непросто, поверьте мне. Я бы рекомендовал оставить лишь панталоны, но уважаю вашу стыдливость. Потому — одна юбка, корсет и никаких криков или стонов, все нужно сделать быстро. Я выброшу лестницу и буду следить отсюда, с той стороны ее придержит мой слуга. Кузина спустится первой. Если вы согласны — разоблачайтесь, я могу отвернуться, — придворный отвесил шутовской поклон и повернувшись к дамам спиной, принялся шарить между тюками, набитыми сеном, в поисках бутылок вина. — Он действительно ваш кузен, мадам? — поинтересовалась Мари-Аньес, разматывая тесемки на юбке. Княгиня Монако вздохнула, изображая покорность судьбе. — Пегилен воспитывался со мной и моим братом - графом де Гишем. Представьте, как невыносимо было наше детство с этим воображалой рядом! А еще он ужасно ревнив, не представляете, что творил, когда меня выдавали замуж!  — Хватит чернить меня в глазах этого милого ребенка, мадам. Так, осторожно, вот ступенька, сделайте шаг, держитесь руками…       Мари-Аньес, слегка озябшая в корсете и сорочке, с интересом наблюдала за перемещениями своей новой приятельницы, связывая узлом ее и свою одежду. Выждав удобную минуту, девушка вынула из кармана юбки письмо, полученное вчера, и сунула за корсаж. Как тесен мир! Кто бы мог подумать, что Пегилен - родственник столь знатных особ!       Лозен махнул рукой кому-то внизу, быстро втащил на чердак лестницу, резким движением оттолкнул девушку от окошка и задул свечу, погрузив чердак в беспросветный мрак. — Молчите и не дергайтесь, мадемуазель, — злым шепотом произнес гасконец, прижимая ладонь к ее губам и Мари-Аньес почувствовала, как стремительно рушится пол под ногами. "...твоя жизнь в опасности.. Особа, чья тайна волею случая стала тебе известна, готова на все, чтобы убрать тебя со своего пути". Неужели ошиблась, и именно Лозен — тот, кто хочет ее смерти? Девушка качнула головой, желая убрать его пальцы от своего лица, и почувствовала у виска горячее дыхание, отдающее ромом. — Сейчас стойте тихо, не шевелитесь. Там во дворе гуляет ваш старый садовник, если заметит что-нибудь, будет много крика. Кстати, ваше лицо мне знакомо. Как вас зовут, радость моя?

Шесть лет назад. Июль. Лувр

— Но больше всего меня утомляют эти милые провинциальные простушки сродни Лавальер. Вечное жеманство на людях — ах, не троньте, ах не посмотрите, ах слова не скажите! Я так рада что, что моей соседкой оказалась наконец-то веселая и умная девушка! Мари-Аньес, могу я открыть тебе тайну?       Фрейлина королевы-матери Элеонора де Ла Мот-Уданкур взбивала подушки и распускала волосы на ночь. За час до полуночи в Лувре было тихо, суровый страж фрейлин - мадам де Навай - спала за стенкой, Мари-Аньес, сидя на кровати в ночной рубашке, заплетала косу и болтала ногами, слушая щебет приятельницы. Элеонора оглянулась, словно опасаясь быть услышанной, и все равно понизила голос почти до шепота. — Ко мне сегодня ночью придет Король! — Как? Сюда? Но королева-мать? — Крепко спит. — А госпожа де Навай? — Будет крепко спать. Она всегда перед сном пьет сахарную воду, а я всегда добавляю туда пару капель сонного настоя с Нового моста. Потому хотела сказать — поставь ширму и не шуми, когда гость заглянет в твою постель. — Мою? Ты ведь сказала, что король придет к тебе? — О, Его Величество, как правило, наведывается с друзьями, — пожала плечами Элеонора, — захватит Варда или Гиша. Я слышала, что Сент-Этьен не может сопровождать короля — повредил ногу на охоте, ему неловко будет лезть на крышу       Мари-Аньес смущенно закатила глаза, крутя пальцами длинную темную косу. Как же обидно, что она прибыла позже остальных фрейлин, еще не успела завести подруг, узнать все новости и традиции Двора. Ужасно неловко! — Только не говори, что ты - девственница! — в голосе Элеоноры задрожали настоящие слезы, и мадемуазель де Сансе испугалась еще больше. Надо же, так огорчить подругу! Это ужасно, просто ужасно, показаться здесь ханжой, или, того хуже — неопытной провинциалкой!  — Нет, ну что ты! — уверенно солгала девушка, — конечно же нет! Я просто боюсь: вдруг, если наперсник короля окажется обходительным, я не смогу кричать тихо... А если будет груб — тем более! — Кусай простынь, а лучше — замотай ей голову, — приятельница закрыла окно и сделала знак говорить тише, — мы всегда так делаем, шума меньше.       Мари-Аньес нырнула в кровать, теребя пальцами угол простыни. Комнатка фрейлин была маленькой, пара кроватей, два сундука, один стул и ширма, на которую они с Элеонорой пристраивали свои платья и юбки. За ту неделю, которую она провела в Лувре, Мари-Аньес пришла к выводу, что дворец похож на Монтелу — такой же мрачный, темный, хмурый, разве что крыша не течет и еда получше. Ну, если вовремя пробьешься к столу, разумеется. Не сумеешь - ходи голодной. Пожалуй, единственным местом, которое ей понравилось, была лестница Дианы — если сесть на ступеньки и закинуть голову, можно любоваться резным каменным потолком — изящным и загадочно-легким, будто летящие снежинки. Неудивительно что там вечно целовались влюбленные парочки.       Шорох, шелест и скрежет в дымоходе заставили Мари-Аньес повернуть голову к камину, в глубине которого возник мужской силуэт. Если это Его Величество, то стоит отдать королю должное — сир романтичен. Мадемуазель де Ла Мот-Уданкур зажала рот ладонью, чтобы не захохотать — так забавно выглядел черный от сажи монарх. Через несколько мгновений новоиспеченная фрейлина с интересом смотрела на возню в соседней скрипучей постели — фигуры барахтались как утопающие, скидывая туфли, дергая за простыни и одеяла. Наконец, договоренность была достигнута, и кровать заскрипела ровно и размеренно. — О, какие глазки, мадемуазель! — пока она любовалась играми соседей, оказывается, к ней в постель тоже нырнул кавалер. Интересно, кто? Вард красив, Гиш криклив, Друэ скромен. Мари-Аньес сжалась, чувствуя чужие руки на груди и животе, видя, как ее лицу приближается мужское, незнакомое. Ох, не Вард: светловолос, светлоглаз, совсем не красив, какая-то кошачья мордочка. Надо было замотать голову простыней, как Элеонора советовала! Кавалер нахмурился, она испугалась — что-то сделала не так, сейчас он ее засмеет.  — Скажите-ка мне, сердечко мое, — прошептал мужчина ей на ухо, — вы девственница?       Мари-Аньес прыснула со смеху, - она всегда смеялась, когда нервничала. Ну что им всем за дело до ее девственности? С кем ее в деревне терять — с конюхом или пастухом? Она все-таки дворянка, пусть и бедная. И потом, где в их жалкой провинции найти хоть одного красивого юношу? Все хилые, бледные, сутулые, словно их в погребе держали! Был один красавец, кажется его звали Николя, но он сбежал. В деревне шептались, что в Париж подался. — О, милая, ты так прелестна, — услышала она шепот и с удивлением обнаружила, что мужчина занялся делом, и весьма умело. Не холодно совсем, не страшно и не больно, наоборот — тепло и приятно. Главное — не забыть потом выпить настойку, которую ей в дорогу дала Мелюзина. Почему-то вспомнился резной потолок Дианы де Пуатье и апельсиновые пирожные с мятой, которыми сегодня ее угощали на обед. На столе белели салфетки и темнели нечищеным серебром маленькие вилы у тарелок, а она толком не умела с ними обращаться. — Как вас зовут, радость моя?       Она вынырнула из задумчивости. Мужчина уже собирался уходить, но почему-то добивался ее имени. Зачем? Какая ему разница теперь? Она ведь не хочет знать, как зовут его. Он доставил ей удовольствие, путь в камин свободен.       Ступеньки на веревочной лестнице были отполированы, веревки потрепаны. Лозен завернул Мари-Аньес в свой плащ, усадил в седло к высокому юноше в пестрой ливрее, сам вскочил в седло, где ему улыбалась кузина. Лошадям дали шпоры, монастырь остался позади.       До Парижа добрались быстро, до дворца княгини — еще быстрее. В комнате, куда младшую из сестер де Сансе проводила горничная, стояла огромная кровать на львиных лапах, у стены громоздился внушительных размеров шкаф для платьев, за окнами шумели деревья. Несостоявшаяся монахиня сбросила туфли, остатки платья, завернулась в мягкую простыню и отодвинула бархатную штору, чтобы взглянуть на сад. Темно-синее небо искрилось звездами, куст жасмина под окном горел душистыми белоснежными цветами, вдоль дорожек сада высились подстриженные деревья. Девушке показалось, что среди тополей что-то сверкнуло и треснуло особенно громко. Вспомнились слова из проклятого письма: "... ты успела увидеть нечто, не предназначавшееся для твоих глаз.... особа, чья тайна стала тебе известна, готова на все..." Мари-Аньес поежилась, задернула портьеру и нырнула в постель.