Ни тени сожалений

— Мари, перестаньте колоть меня иголкой! — Ваша светлость, если бы вы соизволили привлечь к работе ваших швей… — Вот еще! Они, во-первых, заняты, во-вторых, болтливы! — Чем же они заняты? Бальное платье уже расшито жемчугом, домашнее — лентами, амазонка — кружевом. Мадам, перестаньте вертеться, у меня в руках игла! — Что за «мадам»? Называйте меня Катрин! — Обязательно, мадам, — кивнула Мари-Аньес, щуря воспалённые от бессонницы глаза. Игла цепляла темную ткань «наживо», изящные ножницы с позолоченными кольцами натерли пальцы за ночь, клей стягивал ладони.       За неделю, которую бывшая послушница провела во дворце в качестве компаньонки княгини Монако, Мари-Аньес обновила гардероб, похорошела и устала так, словно рубила породу на отцовском руднике. Катрин была умна, весела, оригинальна и совершенно несносна. Она не спала, потому что желала говорить о любви к кузену, не завтракала, выбирая атлас для юбок, не замолкала, рассуждая о достоинствах мужчин, которых уже знала, или еще хотела познать. Самым страшным для мадам было слово «скучать» и она самоотверженно прилагала все силы для того, чтобы избежать подобного кошмара.       Причуды княгини Монако по большей части развлекали Мари-Аньес. В конце концов не ей приходилось ловить мышей, которых Катрин желала запрячь в миниатюрную карету, стоять на тумбе с лейкой, изображая дождь, или мыть лапы подаренным Катрин собакам в теплом вине. А вот идея княгини прокатиться с факелами в костюмах скелетов по Тюильри стоила девушке сна на две последние ночи, ибо все нужно было сохранить в тайне, что означало: все делать самой. — Готово, мадам. Зеркало отразило две фигуры, облаченные в черные балахоны с нашитыми костями. Эти кости Мари-Аньес чертила на белой ткани, вырезала и приклеивала по рисунку. Аптекарь с Нового моста, кажется, его звали Савари, — последнее увлечение Катрин, вертелся здесь же, руководя и причитая. Берцовую кость нужно было наклеить выше, четвертое ребро ниже, нет, определенно не так, это совсем не похоже на скелет, никаких познаний в анатомии! Клоковолосый старичок метался между девушками, помахивая коробкой с каким-то порошком. — Вот так, теперь не двигайтесь, прекрасные дамы! Если этим порошком натереть «кости», они будут светиться в темноте! Конечно, в том случае, если я рассчитал все правильно, и эксперимент удастся! — Что за порошок, Савари? — Катрин старательно мазала белилами лицо, для придания коже мертвенно-белого оттенка. — Прелестный порошок, мадам, не представляете сколько мочи пришлось выпарить, чтобы получить крохотную щепотку! — старик методично натирал грудь мадам, украшенную «ребрами». Лицо дочери маршала исказилось от гнева, в следующую минуту несчастный аптекарь от пинка кубарем покатился в одну сторону, а его драгоценная коробочка — в другую! — Какая мерзость! Убрать здесь все немедленно! — рявкнула мадам Монако и бросилась вон из комнаты. Мари-Аньес помогла Савари подняться и приложила к затылку аптекаря салфетку, смоченную холодной водой. — Сударь, вы словно в первый раз в женском обществе. Ну какая дама захочет знать, что на ней платье, смоченное мочой, пусть даже и выпаренной? — В былые времена так осветляли волосы, мадемуазель, — обиженно буркнул Савари, с грустью глядя на засыпанный порошком ковер, — не откажите в любезности: если и правда будет светиться в темноте, черкните мне пару строк на Новый мост. Я сам его еще не пробовал. Вот тут духи для мадам. Мари-Аньес открыла бутылочку и поморщилась.  — Месье, я бы рекомендовала заменить основу. Аромат очарователен, но вербену предпочитает герцогиня Орлеанская, а княгиня Монако желает быть уникальной во всем. Возможно, стоит попробовать розмарин?       Чудак-аптекарь наконец привел в порядок свой потертый синий камзол, пригладил топорщившиеся седоватые волосы и взял из рук Мари-Аньес флакон, - понюхал, поцокал языком, вздохнул, снова понюхал и махнул рукой. — Ох, мадемуазель, моя жизнь посвящена науке! Тратить время на нюансы женской ненависти и зависти равносильно тому, чтобы швырять в пропасть драгоценные минуты и часы, тем более, учитывая, что сочетать розмарин с жасмином нельзя — густой и резкий запах убьет тонкий и изысканный. — Зато можно с мускусом. Это даст яркость. Карие глаза цепко ощупали Мари-Аньес с взъерошенных черных волос до края глупого балахона с приклеенными костями. — Мадемуазель, не желаете пойти ко мне в лавку? Жилье, еда, множество интереснейших экспериментов, а мой возраст послужит защитой вашей репутации. Поверьте, наука куда интереснее женщин, это знает любой мужчина, у которого в голове наличествует хотя бы пара извилин. — Как ни лестно слышать такое в свой адрес, месье, но рискну отказаться — мои предки-крестоносцы вряд ли одобрят подобный поступок. — Ах, знатное происхождение! Это камень на ногах истинно талантливых людей! Но если вы передумаете, мадемуазель, — милости прошу ко мне на Новый мост. — Всенепременно, сударь. А пока - уходите, боюсь, мадам вернется не в духе, - а она вспыльчива и скора на расправу. — Мари! — возмущенный женский голос подтвердил опасения компаньонки, — где вы? Несите попоны для лошадей! И не забудьте надеть под балахон мужское платье - вам потом изображать моего пажа!       После бегства из монастыря Катрин появилась при Дворе, сверкая драгоценностями, шурша атласом, и даря улыбки направо и налево. Мари-Аньес, следуя за мадам, как и подобает компаньонке, на некотором расстоянии, ловила устремленные на ту гневные, восторженные и откровенно ядовитые взгляды, вспоминая, что еще не так давно была в этой ленточно-кружевной толпе придворных завистников. Сейчас ее не узнавали (либо предпочитали не узнавать) как бывшие любовники, так и бывшие подруги. Девушка с любопытством рассматривала новые фасоны платьев, новые прически и новые лица, которыми Двор пополнился в ее отсутствие. Королева-мать отправилась в аббатство Валь-де-Грас, Мадам скучала в Сен-Клу, Месье нервно теребил коробочку с мушками, явно мечтая оказаться перед зеркалом, садовники высаживали любимые Марией-Терезией туберрозы, а, значит, Его Величество вновь не пришел ночью к Ее Величеству.       Пока Мари-Аньес вспоминала придворную жизнь, Катрин де Грамон успела получить в ответ на приветствие сухой кивок от монарха. Его Величество был слишком занят государственными делами и, по слухам, хромоногой Лавальер, а потому не слишком приветливо принял мадам, попеняв той, что она нарушила волю мужа и покинула стены святой обители. Затем Людовик удалился, не удостоив княгиню приглашением на прогулку, обед и бал. Мстительно сузив глаза, дочка маршала Франции сообщила Мари-Аньес, что решила развлечься самостоятельно — они переоденутся в костюмы скелетов, натянут на лошадей соответствующие попоны и вечером отправятся в сады Тюильри пугать знакомых. Мари-Аньес должна все пошить, при чем так, чтобы получилось красиво, удобно и, главное, — ярко.  — Стоит признать — мы выглядим весьма впечатляюще, — довольно улыбнулась Карин, когда при виде двух всадниц с криком бежал очередной горожанин. Мари-Аньес, скосив глаза на приятельницу, усмехнулась. Аптекарь был прав: кости действительно немного светились в сумраке, который сливался с их черными балахонами и попонами на лошадях. Зрелище получилось устрашающим: из темноты на прохожего, рискнувшего выйти в этот вечер на улицы, надвигались два скелета. — В садах Тюильри мы прекрасно проведем время и доставим множество неприятных минут нашим драгоценным придворным, — Катрин старалась не дотрагиваться до своего лица, щедро измазанного белилами, и походившего на маску, — а завтра Его Величеству будет доложено о моих проказах, что гарантирует нам с вами, дитя мое, приглашение на бал. Я уже знаю, какое платье вы наденете! — Полагаете, Король наградит вас, а не сошлет в новый монастырь? — Мари-Аньес придержала лошадь, глядя, как Катрин отсчитывает жене привратника золотые, чтобы та приоткрыла калитку и смотрела в другую сторону. Женщина, к удивлению мадемуазель де Сансе, оказалась далеко не так пуглива, как прохожие на улицах, — она проворно собрала монеты и удалилась, ничуть не изменившись в лице. Видимо, за время своей работы, видела множество безрассудств со стороны знати.  — Мы с Лозеном как-то заключили пари: чья шалость будет более дерзкой, и кого Король простит скорее, — Катрин пришпорила кобылу и помчалась по аллее, топча магнолии.       Всадницы в столь оригинальных костюмах произвели фурор — женщины визжали, поминая призрак сада Тюильри, которого прозвали Живодером-убийцей, мужчины то хватались за шпаги, то хохотали, рассмотрев длинные волосы и женскую посадку в седле, слуги бежали, дабы не попасться под горячую руку. Катрин, поставив лошадь на дыбы, во весь голос спела песню, дабы не осталось сомнения в ее материальной сущности, после сделала знак компаньонке и скрылась в кустах. Там девушки сдернули балахоны, освободили коней от попон, Катрин крикнула лакеям, чтобы те увели животных. Через четверть часа, обмахиваясь веерами, на главной аллее парка княгиня Монако прогуливалась в сопровождении юного пажа с девичьими чертами. Княгиня смеялась, шутила, кокетничала, умудряясь делать все вышеперечисленное с самым томным видом.       Проходя мимо небольшого грота из ракушечника, женщины обернулись на неясный звук и заметили, что в кустах кто-то прячется. Мари-Аньес первой раздвинула ветки, в ту же секунду ей в грудь уперлась шпага и что-то сжало шею. "Та, чья тайна, волею случая стала тебе известна, готова на все...", мелькнуло в сознании Мари и, уже теряя сознание, она услышала рядом женский смех.       Голова болела немилосердно — то ли от удара, то ли от шипящих голосов рядом. С трудом разлепив ресницы и открыв глаза, Мари-Аньес испытала непреодолимое желание вновь их закрыть — над ней нависала весьма щедро декольтированная женская грудь, к которой прилагались растрепанные черные волосы и весьма резкий голос с итальянским акцентом. Мадам де Суассон, — вздохнула бывшая фрейлина королевы Анны, — бывшая любовница короля, нынешняя любовница Варда и, если верить слухам, любовница всех парижских мавров. Интересно, сколько в Париже мавров? — Кузина, вы нескромны, почему вы не могли просто пройти мимо? — негромко выговаривал Катрин знакомый мужской голос. — О, как я могла, сударь, ведь вы с мадам были так умопомрачительно живописны здесь, на вашем плаще! Я отнюдь не ревную, мой прелестный кузен, напротив, готова позвать всех полюбоваться. Эгоистично скрывать от глаз ценителей картину столь очаровательную! И что вам сделал мой паж, зачем было душить мадемуазель де Сансе? — Откуда мне было знать, что это мадемуазель? Если незнакомый мужчина в сумерках имеет наглость мешать моему свиданию, с ним разговор короткий! Мари-Аньес встала, оправляя мужскую рубашку. Ее шляпа отлетела, шпильки потерялись, волосы рассыпались. Изобразить пажа теперь будет трудно. Олимпия де Суассон приводила в порядок свое платье, проявляя полнейшее равнодушие к ссорящимся кузенам. — Мадемуазель, помогите мне со шнуровкой, — приказала старшая Манчини, пытаясь рассмотреть лицо Мари-Аньес, — я вас где-то видела. Вы фрейлина? — Была, — устало промолвила девушка, машинально затягивая шнурки на спине Суассон как можно туже. — Действительно! О, мадемуазель де Сансе! Говорят, вы покинули Двор, потому что желали избавиться от непрошеного ребенка. — О, слухи так загадочны и многообразны, сударыня. Говорят, вы не так давно разрешились от бремени прекрасным сыном цвета амбры. — подлаживаясь под тон, процедила Мари-Аньес, расправляя складки на атласных юбках. — Вы ведь понимаете, что будет с теми, кто имеет наглость повторять всякие глупости? — прошипела Олимпия, меняясь в лице, — то, что вы теперь доверенное лицо мадам Монако, отнюдь не спасет вашу прелестную шейку от ножа или удавки. — Разумеется, мадам, — Мари-Аньес отступила на шаг и полюбовалась платьем графини, — я лишь хотела отметить, что не стоит распространять слухи на мой счет, ведь так же, как и сплетни о вас, они могут не быть правдивыми. Теперь ваше платье очаровательно. Прошу простить, меня зовет ее светлость.       Из всех королевских резиденций Мари-Аньес предпочитала Фонтенбло. Светлый, изящный замок, окруженный прозрачно-зеленой водой ей нравился куда больше темного и сурового Лувра. У нее даже был тайный друг в этом белоснежном дворце, и пока фрейлины играли в жмурки у фонтана Дианы, а шевалье мечтали об охоте, девушка убегала к Золотым воротам. Там, на мраморе, в сверкающем под солнечными лучами медальоне, изрыгал пламя очеканеный в драгоценном металле дракон. Без крыльев и шипов, поджав слишком короткие лапы, ощетинившиеся когтями, и изогнув чересчур длинную шею, он казался измученным и странно-безучастным. Словно вовсе не желал оставлять за собой руины, не хотел быть виновником пожаров и смертей. Над струей пламени, вылетавшей из его пасти, сияла королевская корона. — Мари! Поторопитесь, я не намерена провести здесь весь день! Девушка едва поспевала за княгиней - та мчалась вперед со скоростью голодной испанской кобылицы. Утром Катрин подняла всех ни свет, ни заря, заявила, что желает отбыть в Фонтенбло с важным поручением к государственному секретарю Его Величества, непререкаемым тоном велела Мари надеть платье лавандового шелка, собственноручно застегнула в ее ушах серьги с крупными жемчужинами, попеняла на слишком простую прическу, и сейчас, отыскивая в сумрачных коридорах нужные комнаты, не переставала болтать. — Душа моя, поверьте, я знаю, что вам нужно! Как удачно все сложилось, и брату понадобилось передать обещанные документы. Что за бумаги он тут передал, надо хоть посмотреть. Прекрасный молодой человек, прекрасный! Всего тридцать один год! Нет, не мой брат, прекрасный, а госсекретарь, месье Луи де Ломени! Он ведал иностранными делами королевства с шестнадцати лет. Да, пожалуй, рановато, - неудивительно, что внешняя политика нашей прекрасной Франции оставляет желать лучшего… Впрочем, нет! В шестнадцать он соорудил то прелестное сочинение на латыни! Что-то там о путешествиях к германцам. Или фламандцам. Или испанцам? Как у вас с латынью? В любом случае, не примените восхититься легкостью слога, ведь что означает должность государственного секретаря в столь юном возрасте? — Что у его семьи в избытке денег? — понимающе кивала мадемуазель де Сансе, стараясь не отставать от приятельницы. — Нет, он получил должность в наследство от своего отца. Но семья отнюдь не бедствует, они имели вес при Мазарини, а наш король чтит память своего итальянского учителя. Хотя, я, признаться, его не люблю. — Короля? — Мазарини! Вы меня вообще слушаете? Я все-таки внучатая племянница Ришелье, а этот… Любезный! — высокомерно окликнула она, обратив, наконец внимание на застывшего перед ней лакея, — доложите госсекретарю иностранных дел Его Величества, что княгиня Монако желает говорить с ним.       Лакей кивнул, растворившись в ближайшей драпировке, а компаньонка выжидающе уставилась на княгиню, подрагивая губами в намечающейся улыбке. Катрин легко расправила кружева на своей груди и убрала со лба Мари-Аньес выбившуюся прядку. — Прошу вас, мадам княгиня.       В лучах солнечного света, пробивавшегося в широкое окно, девушки рассмотрели мужчину лет пятидесяти. Высокий, стройный, с военной выправкой, тонкими чертами и серебром в светлых волосах. — Маркиз Анатоль дю Плесси-Бельер, рад приветствовать, Ваше Сиятельство. Катрин бросила недовольный взгляд на компаньонку — бывшая фрейлина умудрилась споткнуться на идеально гладком паркете. — Месье дю Плесси? — в голосе племянницы Ришелье плеснуло высокомерное удивление, — прошу простить, сударь, у меня поручение к госсекретарю иностранных дел. Ваш лакей перепутал кабинеты, велите высечь глупца. — Это никогда не бывает лишним, мадам, но в данном случае он не ошибся, — маркиз дю Плесси махнул надушенным кружевным платком, приглашая дам присесть, — дело в том, что несколько дней назад месье де Ломени покинул свою должность, дабы уединиться в монастыре Оратори. Его Величество поручил мне занять это место, пока не подберет достойную замену. Чем могу быть полезен прекрасной дочери маршала де Грамона, с которым меня связывает славное военное прошлое?       Мари-Аньес не слушала привычно-любезную придворную болтовню, глядя сквозь бесшабашно-голубые глаза в сетке веселых морщинок. — Сударь, разрешите представить вам мою подругу и компаньонку, мадемуазель де Сансе. — Добрый день, мадемуазель де Сансе, — казалось, губы презирают каждую букву в произнесенном имени — Как поживаете? — Добрый день, месье дю Плесси, - она вздернула подбородок и прищурилась, - С утра не жаловалась.