Alea jacta est, господа!

- Ну как, Аннет, Вы уже разучили эту пьесу? - вопросила полная добродушная старушка, ласково погладив гладкие клавиши белоснежного рояля. Прелестная семнадцатилетняя кудесница хмуро сидела за благородным инструментом, не собираясь ничего отвечать и демонстративно разглядывая золотистую пряжку туфельки на своей ноге с таким видом, будто это было самое важное для нее занятие на свете. - Ну что Вы, милая, никак дуетесь? - обеспокоенно спросила самый лучший в королевстве преподаватель музыки, чем она очень гордилась, попутно зная также три языка и скрупулезно изучая четвертый. - Душенька моя, ну что же вы молчите?! - всплеснула она руками. Аннет не шелохнулась, только тряхнула длинными огненно-рыжими волосами и расправила складки платья. - Ах, Вы выпьете мне всю кровь своими выходками, - печально вздохнула пожилая женщина, и, так и не дождавшись ответа, расстроенно вышла за дверь. Стоило преподавательнице покинуть комнату, как девушка тотчас встала с высокого стула, и, подождав для верности две-три минуты, кинулась к крышке рояля. Семнадцатилетняя Аннет с детства знала, что из отчего дома выскользнуть незаметно просто невозможно - даром что количество прислуги на каждом этаже превышало все допустимые и недопустимые нормы на квадратный метр, - поэтому предусмотрительная девочка уже с семи лет начала искать лазейки, чтобы без лишнего шума очутиться вне стен родового замка. Аккуратно откинув крышку рояля, девушка вытащила оттуда длинный моток толстой веревки, добытый потом и кровью в неравном бою у жадного проныры Сэди (местного поваренка), который, в свою очередь, попросил его у доброй кухарки Маргарет, которая... В общем, неважно. Долгая это история. Достав веревку, Аннет тщательно привязала ее к одной из ножек рояля, что был приделан к полу настолько прочно, насколько это вообще возможно (проверено на личном опыте путем страшных экспериментов), так что легкую девушку должен был выдержать наверняка. Затем отчаянная девица не без натуги открыла тяжелое деревянное окно с серебряными ручками, кинула вниз веревку и осторожно выглянула. Да, страшновато с четвертого этажа прыгать, ведь к такому экстремальному побегу из дома девушка еще не прибегала, но ничего не поделаешь. Еще раз убедившись, что веревка привязана на совесть, девушка пару раз помолилась, невольно вспоминая свои прошлые походы в церковь и пожалев, что из всех молитв она помнит всего одну, и начала свой спуск. Солнце давно стояло в зените и пекло просто нещадно, так что Аннет очень скоро выдохлась, устала и уже проклинала свою идиотскую затею, что немудрено, учитывая тесный корсет, который мешал дышать и сковывал движения. На последнем пролете девушка решила, наплевав на дорогущие туфли, прыгать, и с ловкостью пьяной гориллы в балетной пачке приземлилась на твердую землю. Громко ойкая и потирая ноющий бок, экстремалка решила все же поскорее скрыться с места преступления, а то, мало ли, вдруг какая-нибудь глупая служанка решит пройтись по заднему двору, или же Харс, местный садовник, соизволит оторвать наконец свою ленивую задницу от удобного стула и полить бедные высохшие цветочки. При этих мыслях девушке стало так жаль несчастные цветы, что она быстренько подошла к одной из клумб и заглянула в нее. «Хотя нет, - подумала она, - этим уже ничто не поможет». Затем, будто что-то вспомнив, она довольно ощутимо хлопнула себя по лбу, и, затаившись за ближайшим деревом, принялась наблюдать за окном, из которого только что вылезла. Так и есть, через минуту все еще висящая на стене веревка начала кем-то медленно подниматься наверх, а затем в проеме окна показалась светловолосая и лопоухая голова Сэди. Тот сделал неопределенный жест и скрылся в комнате. Так, здесь у нас все схвачено, вот только девушка досадовала, что за помощь этого мерзкого крысеныша ей пришлось два раза поцеловать его в щеку и дать три золотых, так что теперь она гадала, а не лопнет ли его непутевая харя от такого количества купленных на эти деньги конфет. Нет, все-таки так баловать слуг больше нельзя. В следующий раз она должна будет быть построже. Переждав еще несколько минут, Аннет, непонятно почему на цыпочках, видимо, воображая себя генералом здешних кавалерийских войск, которые только так сбегали с поля проигранной ими туркам битвы, перебежала через густую рощу и очутилась у скверика с фонтаном. Сквер был совсем небольшим и назывался так скорее для благозвучия, на деле же представляя собой квадратную площадку длиной около двадцати метров, покрытую идеально подогнанными друг к другу каменными плитами, такими гладкими и стоптанными, что Аннет, быстренько сбросив неудобные туфли, несколько раз прошлась туда-сюда босиком, слушая мерное журчание воды в фонтане. Она любила это место, хоть и не знала, почему. Нет, не так, она знала, почему, но боялась это признать. Боялась признать, что одинока, что просто задыхается в родных стенах чужого дома и что самые дорогие ей люди совсем ничего о ней не знают, да и, честно, не хотят знать. Сидя на прогретых солнцем плитах, смотря на переливающиеся радужные брызги, слушая шелест молодых высоких деревьев, кроны которых устремлялись куда-то в небеса, Аннет бесконечно любила этот отгороженный ото всех мирок. Ей казалось, что он принадлежит только ей, олицетворяет только ее и лишь ее принимает в свои объятья; впускает без упрека и жалости, не требуя что-то взамен. Когда-нибудь девушка приведет сюда своего возлюбленного, и он - она не сомневалась - будет самым достойным человеком на свете. Задумавшись, мечтательница поначалу не услышала чьих-то быстрых приближающихся шагов и обеспокоенного голоса, звавшего ее по имени. Вскочив на ноги и прихватив с собой туфли, она ломанулась прямо через деревья, стараясь создавать как можно больше шума, и, до того как ее заметят и найдут, отбежать как можно дальше. Она не хотела впускать в свой уютный мирок кого бы то ни было еще - светлая, но весьма наивная мысль. Так маленький ребенок не хочет отдавать своих игрушек другим детям, плача и обижаясь, когда несправедливые взрослые приходят и урезонивают непослушное чадо. Аннет прекрасно понимала, что это место не является какой-то сокровенной тайной и всем давно известно, но все равно не могла допустить, чтобы из-за нее туда приходили чаще требуемого на уборку времени. Между тем, отбежав достаточно далеко, девушка остановилась перевести дух. Сердце громко стучало в груди, дыхание сбилось, щеки покраснели, но, увы, не по причине выбежавшего из-за деревьев красивого юноши, а потому, что вот не надо нестись как угорелой, отбивая себе пятки. Заметив Аннет и радостно воскликнув, темноволосый юноша подбежал к ней, обнял и легко закружил на месте, совершенно не замечая ни разбитых в кровь ног, ни большого количества всевозможных ранок и царапин на теле девушки, ни не слишком-то дружелюбного взгляда своей благоверной. Он немного поумерил свой пыл, только когда она отчаянно забарабанила кулаками по его груди, истошно вопя: - Опусти меня на землю, принц недоношенный! Юноша слегка удивился, но, захлопав своими ярко-голубыми глазами, все же поставил ее на землю, на что она яростно зашипела, чувствуя жжение и сильную боль в ногах. В панике красавец довольно комично заметался среди деревьев, пытаясь отыскать хоть что-то, чем можно было бы перевязать раны. В конце концов он просто усадил ее на землю, а сам, отдышавшись, сделал галантный поклон и встал перед ней на одно колено, попутно сжав ее маленькие ручки в своих. - Моя милая Аннет, - вдохновенно начал он, - может, я пришел и не совсем вовремя (ее недовольный взгляд подтверждал, что «да, не вовремя»), но я не мог не поделиться с тобой радостной вестью, - тут его лицо приняло вид такой одухотворенный и счастливый, что девушка чуть смягчилась, подумав, что так он даже мил. - Мои родители, наконец, разрешили мне просить твоей руки, поэтому тотчас же я собираюсь отправиться в замок Грингрейс и объявить об этом непосредственно герцогу Авалосу! Прелестной нимфе, казалось, только сошедшей со страниц сказки - если не учитывать, конечно, растрепанные волосы и порванное платье - сделалось немного дурно, и если бы она уже не сидела на траве, опершись о землю, непременно бухнулась бы в обморок. Юноша, растолковав ее молчание как признак величайшей радости, а закатившиеся глаза - следы нахлынувшей вдруг усталости, бодро, но нежно взял свою обожаемую Аннет на руки, не забыв при этом прихватить туфли, и пошел по направлению, как он надеялся, замка, поздновато осознав, что не помнит, где находится это самое направление. Аннет Авалос мирно посапывала у него на руках, абсолютно измотанная и выжатая. Ей снились странные сны, в которых было много дыма, огня и загадочных предзнаменований.