Зверь

— Что ты знаешь об обязанностях Филакас? — спросил Данислав. — В настоящее время, — встав с колен, я посмотрела на старейшину и не увидела в его серых глазах ни единой эмоции. Казалось, его совсем не тронула смерть моего отца. — Основными обязанностями Филакас являются: присмотр за делами как Датура, так и изначальных народов Лунных Островов; контроль неукоснительного выполнения договоров как изначальных, так и тех, что были подписаны во время совместного сосуществования Датура, народов Лунных Островов и людей - вне зависимости от того, прислуживают они Датура или живут в деревне Филакас. Это все, что рассказал мне вуй - в подробности он не вдавался. — Вуй? Ты, правда, считаешь незаконнорожденного сына прежнего главы частью своей семьи? — спросил мужчина с удивлением и нескрываемым презрением к Датура. — Они тебе разве не рассказали, как обошлись с твоими предками? Каких сил нам стоило выгнать этих тварей с нашей родины и как... этот!.. — под конец мужчина почти кричал на меня, гневно размахивая руками, — «позволил» нам жить на «его» земле. Женщина, стоявшая рядом, положила руку на плечо мужчины, и он, прищурившись и посмотрев на нее, крепко сжал кулаки, так, что под тонкой синеватой кожей явственно проступили вены, и замолчал. — Прости его несдержанность, — произнесла она, виновато посмотрев на меня, и по голосу я узнала в ней Есению. — Нам всем немало пришлось увидеть и пережить на своем веку. — Вам не стоит просить у меня прощения. Не мне вас судить. Однако пока у меня нет причин ненавидеть Датура. Даже не смотря на то, что сделали некоторые из них, — последние слова я произносила, видя, что Данислав хочет мне что-то сказать (наверное, напомнить про уничтожение деревни). — Не скрою. Было время, когда я действительно хотела, чтобы все Датура умерли. Но теперь я – Филакас, и считаю, что не имею права судить кого-либо, основываясь лишь на собственных чувствах и желаниях. Есения крепче сжала плечо мужчины. — Сейчас, — продолжила я, — насколько мне известно, во многом из-за того что нынешнему главе Датура так и не удалось найти убийцу своего отца, среди них все откровеннее всевозможные мелкие разногласия. Контроль выполнения договоров и распоряжений, что неукоснительно выполнялись при жизни Лотто, практически потерян... — И понимая все это, ты все же доверяешь этим... существам? — прервал меня Данислав, сбросив руку женщины со своего плеча. Он старался говорить спокойно, хотя по нему было видно, и даже слышно по голосу, как тяжело это дается. — За все время моего проживания среди них, ни нынешний глава, ни Ахалла, — я нарочно произнесла имя вуя, — не дали мне повода усомнится в них. — Довольно, Данислав! — вмешался в наш разговор Виссарион. — Мы не для этого все здесь собрались. — Не думаю, — послышался спокойный хрипловатый голос женщины, что так и стояла у ступенек, — что эта встреча была так необходима. Мы сами видим: она не нуждается в наших словах. Уже сейчас это дитя во многом превосходит даже прежнего Филакас. — Твоя правда, — ответил один из старейшин. — То, что она должна знать, может сказать любой из нас. — Тогда я скажу, — обратился с уважением к говорившему Виссарион, — если позволите. — Говори, — разрешил тот, кивнув в подтверждение своих слов. — Лина, подойди, — обратился Виссарион ко мне, протягивая руки. Обойдя скамью, я подошла к старейшине и положила свои удивительно холодные руки поверх его ладоней. — Посмотри мне в глаза, — сказал мужчина, крепко сжимая мои ладони. Я повиновалась. Некоторое время ничего не происходило. Мы просто смотрели друг другу в глаза. Но потом я почувствовала что-то странное. Словно кто-то или что-то осторожно касается моих мыслей. Общаясь мысленно с Каем, ничего такого я не ощущала. — «И не могла», — услышала я в голове голос старейшины. — «Да. Все так, как и говорил Кай», — вскоре продолжил он. — «Тебе удивительно легко дается ментальное общение». — «Ментальное?..» — это слово мне было не знакомо. — «Так называется общение на расстоянии, с помощью мысли», — объяснил старейшина. — Со временем ты сможешь с легкость общаться с человеком... или существом, которое находиться далеко от тебя, в дне или даже в паре суток езды верхом. — Сказав это, мужчина отпустил мои руки, но я все еще чувствовала связь с ним. — «Но я не это хотел тебе рассказать. Идя сюда, ты ведь думала, что мы позвали тебя для посвящения в Филакас? Это не совсем так, — продолжил Виссарион не дождавшись моего ответа. — Обряд проводим не мы, а сам новый Филакас. Мы лишь подготавливаем его к неизбежному. Однако тебе это не нужно. Ты не боишься ни Датура, ни других существ. Твоя нынешняя рассудительность больше присуща умудренному жизнью взрослому. Ты воспринимаешь мир таким, таков он есть, не страшась тьмы будущего. Однако ты все еще не знаешь правды о Книге. Ты уже видела, как Лотто писал ее, и Кай рассказал тебе про загадку. Помнишь ее?» — «Да. Открыть Книгу Хранителя можно только связав жизнь со смертью. Камень - это живое существо, только оно спит. И разбудить его могут лишь единицы. Но если тебе это удастся - ты получишь ответы на многие вечные вопросы, и тебе будут дарованы ключи от многих дорог». — «Правильно. И ты решила что «жизнь» - это кровь какого-то существа. То есть «чернила», которыми тогда писал Лотто, а «смерть» — камень что «ожил», впитав в себя кровь и став ключем от Книги. Отчасти ты была права. В тех чернилах была не только кровь, но и соки двух трав, очень важных для Датура и самого большого по численности народа - перевертышей. Вся Книга изначально была пропитана отваром сон-травы. А чернила делались из крови Ифрита, Кая и первого Филакас, а так же сока сон-травы и аконита. Как их сделать, ты сможешь узнать, когда с помощью Турахтана найдешь Ифрита, что еще с тех времен живет на этом острове. Однако не спеши с поисками. Ифриты - духи с ужасным характером. Они необычайно злопамятны, ненавидят ложь и слабость. Если он почует в тебе хоть каплю страха – тебе не сдобровать». — «А как же камень?» — перебила я старейшину, не удержав вдруг возникшую мысль. — «Лотто спрятал его на острове Клык, который вскоре станет твоим вторым домом, — спокойно ответил Виссарион. — Однако при необходимости ты можешь открыть Книгу и без помощи камня. Только листы ее окажутся пусты - это защита, сделанная Лотто на непредвиденный случай. «Пролить свет» на сокрытое сможет лишь правильно сделанный Ключ. На счет Исаака-мельника не волнуйся. Когда придет время, он отправиться с тобой на остров - скоро здесь для него станет не безопасно... Хочешь что-нибудь у меня спросить?». — «Отец умер, потому что отдал мне свою инталию?» — спросила я, боясь узнать ответ. — «Да». — «Ахалла обязательно должен отдать мне свой камень?» — «Он страж. Его обязанность - защищать камень, пока не придет Филакас». — «А потом он... умрет?» — «Это неизбежно. Хотя не думаю, что его ждет та же участь, что и твоего отца. Он ведь, пусть и не чистокровный, но Датура. Уверен, он сможет выжить, если ты найдешь для него новую «обязанность». — «Какую же?» — с надеждой спросила я, мысленно цепляясь за спасительную «соломинку», протянутую мне старейшиной. — «На этот вопрос ты и сама сможешь найти ответ, если хорошо подумаешь». — «Вы сказали, что вскоре Исааку будет не безопасно находиться на этом острове. А как же вы? Ведь старейшины...» — «За нас не переживай, — перебил меня Виссарион. — Мы прожили не мало зим. Этим полукровкам мы не по зубам. Пусть у нас нет силы Филакас, но защитить себя мы можем. Не сомневайся!» -«Обряд посвящения... Вы сказали, что я сама должна буду все сделать. Но что?» — «Ответ ты найдешь, когда примешь все инталии. Ведь они служат не только для того, чтобы скрывать от посторонних Изначальный камень. Когда будешь готова, души предков помогут тебе пройти этот путь». — «Виссарион, мы пойдем, поможем Исааку с приготовлениями», — услышала я едва различимый голос Есении в своей голове. — «Мы вас скоро догоним», — все так же мысленно ответил ей мужчина. — «О чем она?» — не поняла я. — «Исаак подготавливает все необходимое для Последнего Ложа». Кивнув, я не нашлась что ответить. И все же один вопрос у меня еще оставался. — «Мне... можно будет проститься с отцом?» — отчего-то я думала, что придется прощаться прямо здесь, в сторожке. — «Конечно, можно. Ведь ты его дочь, и новая Флакас». — «Спасибо», — слезы которые казалось, были выплаканы все, вновь полись из глаз. — Не стоит, — ответил старейшина, прервав ментальную связь. — Албат! — Что угодно старейшине? — ответил перевертыш, и я услышала, как шуршит листва под его ногами, когда он спускался к землянке. — Отнеси Алфея к утесу. И помоги там с приготовлениями. Мы тоже скоро подойдем. Албат, ничего не ответив, прошел внутрь, приблизился к скамье, поднял тело моего покойного отца и вновь вышел на улицу. Я стояла, молча, уткнувшись лицом в плечо старейшине. Не было сил что-либо говорить или куда-то идти. Я едва удерживала себя на ногах, чтобы не упасть. Мужчина молча, по-отечески, обнимал меня за плечи. Глубоко вдохнув, я постаралась успокоиться. Не время сейчас для слез - выплачусь, когда останусь одна в своей комнате. А сейчас нужно достойно проводить отца в последний путь. Поднявшись по другому пологому склону оврага, мы пошли вдоль него, а затем свернули на едва заметную протоптанную тропку, что словно змея петляла меж деревьев и кустарников. Обойдя очередной разросшийся куст с незнакомыми мне зелеными ягодами, я замерла от открывшегося мне зрелища. Это место было совсем не таким, каким видела его во сне, и все же... сердцем чувствовала: именно здесь я простилась с братом. Когда мы с Виссарионом пришли, все уже было готово для обряда. Тело отца лежало на последнем ложе, что стояло в нескольких шагах от обрыва. Один из старейшин, чье имя я так и не узнала, был рядом, с зажженным факелом в руках, словно знал наверняка, что мы подойдем сейчас. Ликаса не было видно, но я знала: он рядом. Подойдя к мужчине, я взяла факел и приблизилась к ложу. Я смотрела на фигуру отца, укрытую плащаницей, и слезы вновь покатились по моим щекам, а к горлу подступил тяжелый ком. «Я должна это сделать. Я должна это сделать!..» — повторяла я про себя снова и снова, держа факел в дрожащей руке, что явно не желала меня слушаться. И вдруг почувствовала на своих плечах чьи-то руки. Словно во сне, обернувшись, я поняла, что рядом со мной стоят Виссарион и Исаак. — Ты должна это сделать, — спокойно сказал мельник, с пониманием глядя на меня. От его слов в груди все больно сжалось, и я до боли закусила губу, стараясь сдержать крик отчаянья, рвущийся наружи. Мужчины нежно сжали мои худые плечи, поддерживая меня. Наконец факел послушно опустился. И сразу же ложе запылало. Последнее Ложе... Оно стало огромной свечой, освещающей моему отцу путь в Вечность. Мне даже не представлялось, что человеку под силу вытерпеть за раз столько всего... Но теперь плач было уже не сдержать, и я упала на колени, позволив боли искать путь наружу. Я слышала лишь как громко и часто трещит дерево, беспощадно поедаемое огнем... Видела лишь едва различимый силуэт мертвого тела, окрашенного цветами пламени... И я кричала. Кричала так долго, насколько хватило сил... Со временем сил не осталось и на это. Казалось, я потеряла голос. Упала на землю, безвольно глядя на голые камни утеса. Наверное, так я пролежала весь день, потому что когда попыталась встать, все тело ныло, что отнимало скудные остатки сил. Солнце клонилось к закату. Оглянувшись, я увидела, что ложе догорает. Вокруг не было никого, кроме Албата. Мужчина сидел неподалеку, с тревогой и болью вглядываясь в мое лицо, искаженное горем. — Хочешь чего-нибудь? — спросил он, поймав мой взгляд. — Не знаю. Нет, наверное... А где старейшины? — я слушала свой голос, и не узнавала - он был хриплым и каким-то пустым. — Они ушли почти сразу после обряда. Сказали, им нечего больше здесь делать. — Ясно, — присев, я бессмысленно оглядывала землю возле себя. Нужно было хоть немного привести мысли в порядок. Однако в голове, как и во всем теле, была лишь тяжесть и пустота. — Можно остаться здесь до рассвета? — спросила я, все так же глядя в землю. Или же куда-то сквозь нее. Идти куда-либо сейчас совсем не хотелось. — Конечно, — ответил мужчина. До самого рассвета мы больше не обмолвились и словом. Я всю ночь смотрела на ночное море и слушала, как окружающий мир живет своей привычной жизнью, как ни в чем не бывало. Для него ничего не случилось. Просто на одного человека под небом стало меньше. Рассвет был таким же ярким, как и всегда. Но не для меня. Безразмерная пустота внутри так никуда не делась, но оставаться здесь нельзя. Нельзя злоупотреблять добротой Ликаса. Нужно возвращаться назад. Гестия наверняка очень переживает, ведь меня долго нет. — Албат, если мы пойдем пешком, до заката вернемся домой? — поднявшись на ноги, я повернулась к мужчине. Судя по его уставшему виду, эта ночь была бессонной не только для меня. — Если выйдем сейчас, и без остановок на отдых, то - да, — перевертыш так же встал, отряхивая со штанов прилипшую листву. — Тогда пойдем сейчас, — не оборачиваясь, я направилась вслед за Ликасом. Верно. Прошлое остается в прошлом. С новым рассветом начинается новый день. И у меня нет времени на слезы. Как и сказал Албат, к закату я уже была в своей комнате: вернувшись домой, сразу поднялась туда. Не было никакого желания с кем-либо разговаривать, а от встревоженных взглядов Афы и Зиз я почему-то чувствовала себя виноватой, сама не знаю в чем. А затем я потеряла счет дням. Первое время я тщетно старалась запомнить то, что рассказывала мне Афа - она сама вызвалась стать моим учителем. А осознав, что ничего у меня толком не получается, я полностью погрузилась в тренировки под присмотром Гестии, прерываясь лишь для того, чтобы поесть. Еду приходилось впихивать в себя - аппетита не было, да и вкуса я, казалось, совсем не чувствовала. Однажды Виктор попробовал со мной поговорить. То, что случилось потом - помогло мне спрятать боль. И я твердо решила, что должна, несмотря ни на что, попробовать жить дальше. Отдыхая после тренировки, я сидела у края «бездны», что открывалась взору со второго этажа, обхватив колени руками и погруженная в вереницу собственных неуловимых мыслей. — Чего пригорюнилась, малышка? — услышала я голос Виктора у себя за спиной. — Может мне тебя развеселить? Ты только скажи - я все сделаю, — последние слова мужчина прошептал мне на ухо, стоя на коленях и крепко обнимая меня. — Со мной все хорошо. Так что можешь идти, куда шел, — разговаривать с кем-либо, а уж тем более играть в игры перевертыша я не хотела. — Вот теперь я точно ни куда не уйду. С чего это мы такие грубые и холодные, а? — мужчина сел спиной к пропасти и посмотрел на меня. — Прости, Виктор. Но у меня нет желания с кем-либо разговаривать. Пожалуйста, я хочу побыть одна, — из-за пустоты внутри, успевшей уже стать привычной, у меня не хватило сил даже посмотреть на Ликаса. — Что ж, в таком случае ты выбрала неподходящее место. Давай, рассказывай. Не ты ли говорила, что хочешь со мной подружиться? А друзья ведь всем делятся друг с другом, верно? — впервые он разговаривал со мной так серьезно. Вот только я действительно хотела побыть одна. Сообразив, что мужчина от меня не отстанет, я встала и направилась в свою комнату. Перевертыш не остановил меня и даже слова не произнес. Не знаю, сколько я просидела там, погруженная в неизвестность. Через некоторое время ко мне зашла Гестия и сказала, что ужин готов. Проходя по коридору к лестнице, увидела Виктора в волчьем обличии - он сидел на том же самом месте, где я его оставила. Но сделал вид, будто не заметил нас. Спускаясь по лестнице, услышала музыку. На гитаре играл Хем - так многие Ликасы любя называли Хеймерика. Так же его стала звать и я, получив на то согласие паренька. Музыка, что таинственным образом рождалась где-то меж струн инструмента и ловких пальцев Хема, была чиста, как родниковая вода, легка как прохладный ветерок в знойный день. Но в то же время она была очень грустной, и оттого, возможно, немного напоминала волчий вой в новолунье. Лишь спустившись вниз, по удивленным лицам Ликасов, я осознала, что плачу... Та самая непонятная пустота, что словно оковы все это время сковывала меня, таяла, будто по волшебству. По какой-то неясной причине, лишь сейчас, лишь эта музыка стала для моей истерзанной души дождем после засухи. Теперь остатки недавней пустоты внутри меня казались лишь кусками липкой грязи, которая постепенно выходила из меня вместе со слезами. — Госпожа, что с вами? — с тревогой спросила Гестия. Юноша перестал играть и поднялся на ноги, держа гитару в руке. Я не знала, что ответить Зиз. Слезы текли сами собой, принося столь желанный сейчас покой. Вот только из-за того, что перевертыш перестал играть, казалось, вся моя грязь вновь начала скапливаться и превращаться в душащий, болезненный ком. — Пожалуйста, сыграй эту мелодию еще раз, — терпеть боль становилось все невыносимее. Я прижала руку к груди и сильно сжала ладонь – казалось, так я смогу выдержать. Юноша вновь сел на пол и продолжил свою игру. — Гестия, оставь ее. Здесь ты ничем не поможешь, — обратился к моей стражнице Албат. Музыка лилась ровно, спокойно, но я больше не могла быть столь же спокойной. Скопившаяся боль вновь рвалась наружу, но теперь одних слез было уже недостаточно. Не в силах стоять, я упала на колени и закрыла рот рукой - казалось что, услышав мой крик, все наконец-то поймут, насколько я слаба, и насколько мне сейчас больно. Сквозь пелену слез, застлавшую глаза, я различала тревогу на лицах Ликасав. И как ни старалась сдерживать крик, вскоре я услышала его - свой голос. Далекое эхо той боли, что мне все еще удавалось сдерживать. Но вот музыка изменилась. И то, что я услышала, забрало последние мои силы. Руки, словно не мои, упали на пол. Я вновь закричала. На этот раз громко, не сдерживаясь. Боль гулким комом звука в горле вырвалась наружу, затмив разум. В глазах помутнело. Исчезло все. Словно во всем мире осталась лишь я, покидающая меня боль и спасительные звуки гитары. На мгновение мне даже показалась что мой собственный крик, слившись с музыкой, стал ее частью. Я словно в тумане различила звездное небо, полную луну, бескрайнее море и над обрывом - силуэт волка, вскинувшего морду к луне. Казалось, я и есть этот волк, горько воющий в ночи. Боль постепенно покидала меня, тело становилось почти невесомым. Сквозь полузабытье я различила, как что-то мягкое и мокрое коснулось моей руки и приподняло ее. И это чувство оказалось столь приятно, что я, не задумываясь, ухватилась за него, крепко обняв теплую, широкую шею обладателя длинной, черной волчьей шерсти.