После войны — мир

— Мне приснился сон. Лара открыла глаза. Она лежала, положив голову ему на грудь. — Снилось, что я недавно выпустился из академии и увидел себя нынешнего со стороны, как другого человека. Но не так, как лейтенанты обычно смотрят на генералов, — зло говорил Блок. — Я уже знал всю его биографию. Видел тебя и не мог понять, почему ты рядом с ним. За какие заслуги… — Заслуги? — взволнованно отозвалась она. Решено больше не говорить о войне и смерти, не упоминать прошлое. На период вырванного с боем отпуска они остались в столице. Сил на поездки по стране попросту не было. — Прости. Кажется, расстроил тебя, — другим голосом произнес он, ласково погладив Лару по голове. Равель, сонно прикрыв глаза, размеренно дышала. По привычке генерал просыпался рано. Она чутко реагировала на любое движение — и бодрствовала вместе с ним. Блок временами переживал особенное раздражение, скрываемое и подавляемое, но Лара всё равно ощущала его по неуловимым признакам. Темное утро сменилось днем, залитым матовым светом из-за слоистых облаков. Щадящая зима пришла в столицу раньше времени. Снег смягчил очертания, превратив пейзажи строгого города в иллюстрации из детской книжки. Равель за месяц попробовала как-то преобразить генеральскую квартиру, постаравшись не быть навязчивой. Она рассуждала: «Может, вещи и не должны определять человека, но всё же неплохо, когда дом напоминает дом, а не гостиницу. Заметишь, как вид сразу изменится, когда растения подрастут». Подспудно оставался страх, что между ними не было ничего общего, кроме тех пожаров, рядом с которыми они жили несколько месяцев. Кроме расстрельного приказа и памяти, отравленной им. Проклятая война оказалась ко всему прочему странной сводницей. Лара выбралась — вернее сказать, приказом командующего и медицинским заключением её выбило из раскаленной системы гораздо раньше, чем закончились боевые действия. Война нетерпелива, она многое списывала и скоро избавлялась от условностей. Близ фронта Лара и Александр не испытывали неловкости. Печальное прощание на заднем сиденье казенного автомобиля, стоявшего на краю развороченной тягачами дороги. Равель лихорадило, она чувствовала себя поломанной куклой. Блок прижимался губами ко лбу, обнимал её и шептал: — Я должен был раньше это сделать. Отвоевалась. Принимай лекарства. Больше спи. Подожди немного, скоро всё закончится. Здоровое чувство времени постепенно вернулось. Отчасти ушел страх. Лара, оказавшись снова в мире живых, понимала опустошенность вернувшегося Александра, когда война, наконец, завершилась. Приходилось заново учиться жить. После возвращения он не мог скрыть недоумения от привычного, удивляла нежность, которую щедро отдавала девушка. Генерал неожиданно начал будто робеть перед ней. — Ты уверена? Ты действительно хочешь жить со мной. У тебя нет никаких сомнений? — серьёзно спрашивал он. Для внешнего мира их роман — секрет Полишинеля. В тени полководца лили яд злопыхатели: генерал Пепел то одного мятежного капитана под расстрел отдал, а дочку капитана себе забрал. Равель почти обиделась, но увидев, как грызут эти вопросы любимого человека, ответила: — Хочу. У меня нет сомнений. Расставание для Лары случилось на самом подъеме возникшего чувства — там, где ему совсем не место и не время. Иначе нельзя объяснить неутихающую потребность в прикосновениях. Блок же отходил от насилия, как люди приходят в себя после операции. Равель остерегалась сразу выражать то, что накопилось в ней, и училась доверять себе. Училась жить простыми вещами. Штурм последнего города произошел с большими потерями и ненужной жестокостью — так сказал генерал. И больше не касался этой темы. Нежность тратилась тяжело. Их по-настоящему первая послевоенная ночь чуть не привела к ссоре. Лара, сжав кулаки, заявила: «Давай, скажи, что ещё может осквернить меня. Я уже переступила через многое. Достаточно. Ведь я люблю тебя — никакая грязь ко мне не пристанет». Он смотрел на неё с болезненным восхищением. Лед пошёл трещинами. Ожесточенность слабела, как остаток дурного сна. Единственное желание, имевшее значение, — жить в теплом и медленном мире, в котором не нужно хвататься за ножи. Мир другой речи и иных смыслов: спонтанных бесед про детство и ранние надежды, ожиданий иного. — Почему же «форель»? — Я казалась им немного зазнайкой, думаю, — улыбнувшись уголком рта, говорила Лара. — Но меня не задело. Люблю рыб, они спокойные и целеустремленные, есть чему поучиться. — Не угадал бы такое прозвище, если бы ты спросила. На ум приходит другое. — Что же? — Сложно сказать. Моё детство прошло иначе: чопорно, скучно, без особенных выдумок. Но в военной гимназии обзывались крепко — лучше не упоминать такое в приличном обществе. Она таинственно помолчала. — Гриф ещё говорил, что я — кремень. — Вот тут соглашусь, пожалуй, — с улыбкой ответил Александр. Неожиданно по утрам Лара стала забираться к нему на колени. Смотрела внимательно, без тени игры или кокетства. Блок спрашивал про значение пристального взгляда. Она не могла ответить, но думала, что с Александра хотя бы сейчас должна быть сброшена часть бремени. С грустью понимала, что он не допускал никого до своих тревог, даже её. Она думала о собственных страхах и решила, что сейчас они воспринимались как чужая память. Размеренный быт и чувственность не оставляли свободного места. Последнего, вероятно, было слишком много. — Саша, почему? — Что такое? — Почему не говоришь о том, что беспокоит? — Ты про дела дивизии? — И про них, если они сейчас в твоей голове. По тому, как лежали руки на талии, Равель поняла, что никакого серьёзного разговора не будет. — Здесь нечего обсуждать, — ответил он на выдохе и потянулся к ней. Лара отстранилась. — Нет! Подожди… Тот сон. Ты до сих пор думаешь об этом, так? — Минутная слабость. Не волнуйся, — мягко проговорил Александр. — Если подобные мысли снова появятся, ты скажешь? — спросила она, нахмурившись. Он стал серьезным и вместо ответа поцеловал её. Резкие и поспешные, изматывающие поцелуи напоминали о войне. — Почему ты спешишь? — прошептала Лара. — Привык, — генерал повел плечом, — прости, возможно, я не слишком хорош в подобном. — Мне все нравится. Просто не торопись, ведь времени достаточно, — сказала Лара, опустив глаза в задумчивости. Провела ладонью по его груди и добавила: — Мы сегодня никуда не пойдем, останемся дома. Хочу сделать, чтобы тех отравляющих мыслей больше не появлялось. — Лара. Она смутилась и повернула голову в сторону. На белой коже проступил румянец. Фраза сказана не так, как хотелось. Не о том. — Больше не нужно никого спасать, — произнес Блок. — Я понимаю, но всё же… — Мы можем просто остаться дома, без особых миссий. Перехватив и положив руку себе на плечо, он начал целовать лицо Лары и повторять её имя. — А вот это уже совсем нечестно, — совсем тихо запротестовала она. Генерал засмеялся.