Через тернии в твой "рай".

Степь. Но, а после того, как юных молодожонов проводили к выходу из дворца, осыпая перед ними дорогу золотыми монетами, они сели в, в обитый сиреневым бархатом, мягкий салон, запряжённой молодыми скакунами, карету, окружённую со всех сторон конной вооружённой охраной, которая плавно тронулась с места и отправилась к выходу из дворцово-парковой зоны для того, чтобы взять курс на столицу Османской Империи, не зависимо от того, что стало уже совсем темно, а на звёздном небе взошла полная луна, освещающая всё вокруг серебристым светом, придавая окрестностям мистический характер, на которую возлюбленная пара шехзаде Селим с Санавбер Султан не обращали никакого внимания из-за того, что были заняты друг другом, а именно взаимным трепетным чувством, согревающим их хрупкие чистые души ласковым теплом, которое накрыло их ласковой волной. И вот, проехав несколько миль, охранниками было принято единственное, как они считали, разумное решение, благодаря чему, ими оказался разложен небольшой походный лагерь, состоящий из нескольких палаток и одного просторного парчового красного шатра, напоминающего по дорогому убранству, скромную обстановку дворца, где устроились молодожёны: юная Хасеки Санавбер, занимающаяся раскладкой их постели в то время, как её возлюбленный муж Шехзаде Селим зажигал свечи в золотых канделябрах и светильниках, предвкушённый предстоящим брачным хальветом, благодаря чему его лицо залилось румянцем смущения, а разгорячённое сердце, учащённо билось в мускулистой мужественной груди от трепетного волнения. Когда, же все приготовления оказались полностью завершены, юный Шехзаде Селим бесшумно приблизился к, погружённой в глубокую мрачную задумчивость, дражайшей возлюбленной, удобно сидящей на парчовом покрывале их брачного ложа и, осторожно сев рядом, нежно выдохнул: --Милая моя голубка безгрешная, знала бы ты о том, как сильно я люблю тебя!—ласково гладя юную девушку по румяным бархатистым щекам, чем вызвал у неё вздох огромного измождения, с которым она медленно подняла на него, полные невыносимой тревоги голубые глаза и чуть слышно произнесла: --Селим, я тебя так сильно люблю, что, просто с ума схожу от невыносимого беспокойства за то, что известие о нашем с тобой никяхе приведёт к тому, что твоя Бас-кадина Нурбану Султан придёт в такую ярость, в пламенном угаре которой, непременно отомстит нам самым коварным и жестоким способом!—в то время, как юноша самозабвенно уже полностью раздел, а теперь неистово ласкал жену мягкими тёплыми губами и заботливыми сильными мужественными руками, что позволило ей отрешиться от всего грешного мира и полностью раствориться в их с Селимом огромной трепетной жаркой любви в крепких объятиях друг друга, что продлилось до самого рассвета, пока яркие солнечные лучи ни озарили всё вокруг ослепительным золотисто-медным блеском. Дворец Топкапы. При этом юная супружеская возлюбленная пара даже не догадывалась о том, какие бурные страсти кипят в главной султанской резиденции, а именно в великолепных покоях Достопочтенной Хасеки Хюррем Султан, а всё из-за того, что ещё поздно вечером к ней прибежал чем-то очень сильно встревоженный кизляр-ага Сюмбюль и после участливых расспросов великодушной госпожи о том, что случилось, главный гаремный ага дрожащими от волнения руками протянул ей золотой футляр с письмом, которое ему передал Газанфер-ага, объяснив это тем, что Баскадина юного Престолонаследника на столько сильно обезумела от ревности, что решила погубить его, написав письмо почерком Шехзаде Селима для персидского Шаха с просьбой о помощи в организации Государственного переворота с целью свержения, ныне правящего Султана Сулеймана, что привело мудрую Султаншу в состояние справедливой ярости, благодаря чему, она с большим трудом дождалась утра и, приведя себя в благопристойный респектабельный вид, приказала верному Сюмбюлю-аге, привести к ней проклятущую невестку, немедленно, что тот и сделал, разумеется сразу после того, как завершился утренний намаз и все гаремные отправились заниматься своими обычными повседневными делами. И вот, спустя какое-то время, облачённая в атласное платье нежного небесного оттенка Нурбану Султан, шикарные иссиня-чёрные волосы которой были подобраны к верху и украшены бриллиантовой изящной короной с, ниспадающим шифоновым платком, прикрывающим ей плечи, руки и упругую грудь, предстала перед, пылающими яростью, изумрудными глазами Достопочтенной Хюррем Султан, царственно восседающей на парчовой тахте, утопая в ярких тёплых солнечных лучах, почтительно поклонившись свекрови в знак искреннего приветствия. --Я искренне желаю вам доброго дня, госпожа!—доброжелательно улыбаясь, любезно пролепетала, ничего не подозревающая, венецианка, но вместо взаимного пожелания получила от свекрови звонкую пощёчину, эхом отозвавшуюся в её ушах и оставившую пунцовый след с грозными словами, напоминающими крик: --Да, как ты, жалкая рабыня, посмела предпринять непростительную попытку избавиться от Престолонаследника, выставив его перед Повелителем и Империей предателем?! Слава Аллаху, что, хоть у твоего слуги Газанферахватило ума на то, чтобы предотвратить это тем, что он передал мне письмо через кизляра-агу! Что это за безумие такое?! Если это из мести за то, что Шехзаде Селим предпочёл сочетаться никяхом с Санавбер Хатун, так это его личное дело и решение! Не тебе его осуждать! Смирись и занимайся детьми, иначе отправишься во дворец плача на постоянное место жительства в забвение!—что вызвало в, не привыкшей никогда и никому уступать, венецианке отчаянный протест, с которым она, мгновенно рухнула к ногам достопочтенной мудрой свекрови и, с неистовым жаром целуя полы её великолепного платья, произнесла с вызовом, пылающим в её выразительных изумрудных глазах: --Значит, вы всё-таки предпочли отвернуться от меня, госпожа?! Искренне жаль, что вы так и не поняли меня!—и, не говоря больше ни единого слова, с царственной грацией поднялась с колен и, почтительно откланявшись, ушла, провожаемая потрясённым взглядом достопочтенной свекрови, бросившей ненавистное письмо в горящий камин, внимательно проследив за тем, как небольшой листок с текстом, который мог легко отправить её несчастного старшего сына в руки безмолвных палачей, оказалось мгновенно объято пламенем, что постепенно внесло в душу Султанши облегчение. Вот только, понимая одно, что с неугомонной невесткой всё равно необходимо что-решать, ведь иначе она никак не успокоится и ещё натворит таких дел, от которых будет плохо им всем, Достопочтенная Хюррем Султан измождённо вздохнула и, сопровождаемая преданным кизляром-агой, вышла на балкон и с глубокой мрачной задумчивостью принялась смотреть на, плавно спускающийся к зеркальной глади Босфора, роскошный дворцовый сад, но, помня о нахождении рядом, хотя и в смиренном почтительном поклоне, преданного аги, молодая рыжеволосая женщина тяжело вздохнула и, царственно обернувшись, подошла к софе и, плавно сев на неё, заговорила с чрезвычайной серьёзностью: --Если мы что-нибудь сейчас ни предпримем для того, чтобы лишить эту проклятущую венецианку всех возможностей навредить Шехзаде Селиму с его очаровательной юной новоиспечённой Хасеки, она обязательно им отомстит, Сюмбюль, но вот только что придумать? Допустим, сегодня мы избежали огромной беды, но, что будет завтра—никто не знает! Нурбану сошла с ума от ревности с жаждой власти, которую ни с кем не желает делить. Конечно, её можно было бы легко понять и простить, если бы она искренне любила Селима, но он ей совершенно не нужен, как мужчина и возлюбленный. Она воспринимает его никак иначе, как за предмет к достижению своих амбиций, не заботясь о его собственных чувствах с желаниями! И эту женщину, я когда-то выбрала из калф и приблизила к моему несчастному сыночку, уверенная в том, что она станет для него не только наставницей в постельных утехах, но и мудрой помощницей в решении спорных управленческих и жизненных вопросах. Как же я ошиблась! Пригрела змею на собственной груди.—что напоминало стон глубочайшего измождения, не укрывшегося от внимания преданного слуги, который понимающе тяжело вздохнул и мудро заключил: --Вот уж действительно, если хочешь выяснить о том, каковым является близкий к тебе человек по истинной натуре, дай ему власть со всеми привилегиями!—что подтвердивось положительным кивком рыжеволосой головы его госпожи, которая не захотела больше продолжать этот невыносимо тяжёлый для неё разговор и, сменив его тему, осведомилась: --Надеюсь, к приезду Шехзаде Селима с его новоиспечённой Санавбер Султан всё готово, Сюмбюль, ведь, наверное, они уже вот-вот приедут из Эдирне?—на что получила утвердительный кивок головы, во время чего преданный ага расплылся в услужливой улыбке, с которой доложил: --Даже больше, госпожа! Золото вместе с шербетом было роздано девушкам ещё на рассвете в честь никяха Его Султанского Высочества, не говоря уже о том, что будет устроен праздник в его и ваших покоях, где для Престолонаследника станцуют Нурбахар Хатун и ещё несколько, отобранных по вашему приказанию, наложниц.—что пришлось очень сильно по душе Хюррем Султан, из-за чего она, мгновенно воспряв духом, одобрительно кивнула и, восторженно выдохнув: --Чудесно!—встала с софы и, подойдя к мраморному ограждению, внимательно всмотрелась в глубину дворцового сада, откуда выехала, окружённая со всех сторон вооружённой конной охраной, карета, возглавленная Шехзаде Селимом, ехавшим, как и стражники, верхом на молодом скакуне, согреваемый приятным теплом солнечных лучей. Но, а, когда карета подъехала уже достаточно близко к главному султанскому дворцу, она остановилась плавно и осторожно, что позволило юному Шехзаде Селиму, мгновенно спешиться и, подойдя к карете, из которой с царственной грацией по деревянным ступенькам спустилась его дражайшая возлюбленная, обменялся с ней взглядами, полными огромного взаимного обожания, после чего посмотрел на балкон покоев дражайшей матери, радушно заулыбался и восторженно произнёс: --Валиде уже вышла на балкон нас встречать!—чувствуя на себе моральную поддержку возлюбленной, что согревало ему хрупкую трепетную душу и придавало уверенности в себе, отразившись в серо-голубых глазах в виде счастливого блеска, что нельзя было сказать о юной Санавбер Султан, продолжающей, не находить себе места от невыносимого беспокойства за их, очень хрупкое семейное счастье с душевным благополучием по той лишь простой причине, что она не доверяла Шехзаде Баязеду, ведь, пусть они, хотя и расстались дружелюбно и даже душевно, но, полные воинственной решительности светлые глаза юного Шехзаде Баязеда убедили девушку в том, что им с Селимом о душевном покое придётся забыть очень даже надолго, вернее до того момента, пока они ни убьют оборотня-шехзаде, ведь даже, когда Селим взойдёт на трон, Баязед превратит их жизнь в сущий кошмар, о чём с возлюбленным беседовала всю дорогу. --Наше душевное благополучие зависит от того, на сколько долго проживут наши достопочтенные Валиде Хюррем Султан с Повелителем, Селим!—тяжело вздохнув, заключила юная девушка, продолжая, находиться в глубокой мрачной задумчивости, чем заставила возлюбленного понимающе вздохнуть и, с одобрением кивнув, доброжелательно ей улыбаясь, посоветовать: --Не думай об этом сейчас, Санавбер! Утро вечера—мудренее! Разберёмся со всем по мере наступления проблем!—с чем юная Хасеки полностью согласилась. А, что ей ещё оставалось делать, ведь ей, для начала необходимо победить в борьбе с коварной Нурбану Султан, которая ещё, изрядно «попьёт» их крови и не успокоится до тех пор, пока ни вернёт себе Селима, из чего юная девушка поняла одно, что в гареме Шехзаде им обеим никак не прижится, поэтому уйти, должен кто-то один: либо она, либо Нурбану, что вызвало у юной Хасеки новый печальный вздох, ни укрывшийся от внимания, встретившей их, Михримах Султан, очаровательное лицо которой, озарилось доброжелательной, вернее сказать, в какой-то мере, восторженной улыбке, с которой она царственно подошла к брату и, заключив его в крепкие объятия, выдохнула ему на ухо: --Поздравляю с заключением никяха, дорогой братец! Пусть семейная жизнь станет для вас обоих счастливой!—благодаря чему, красивое мужественное лицо Шехзаде Селима залилось румянцем смущения, но, помня о том, что его с Санавбер ждёт их Валиде, он собрался с мыслями и, произнеся лишь одно: --Не будем заставлять нашу дражайшую Валиде, мучиться длительным ожиданием.—отправился во дворец, сопровождаемый дражайшими возлюбленной и старшей сестрой. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, в своих покоях непримиримая венецианка Нурбану Султан вела беседу с преданным Газанфером-агой, которому высказывала всё своё возмущение за предательство, хорошо ощущая то, что он, хотя и стоит перед ней с понуро опущенной головой, но вины за собой совершенно не чувствует, объясняя госпоже этот свой поступок тем, что, прежде всего спасал семью Султанши, излучающей свет, хорошо зная о том, какие возникнут, крайне неприятные последствия для всех их в том случае, если бы он исполнил, отданное ему в состоянии орячности, распоряжения Нурбану об отправлении письма Повелителю, с чем та ни смогла не согласиться, тоже, признавшись ему в том, что действительно погорячилась. --Хорошо, если в этом плане мы всё решили, то нам необходимо решить судьбу Нурбахар Хатун, предавшей нас и уйдя в услужение к этой русинке в качестве калфы, Газанфер. Она должна ответить за своё предательство своей никчёмной жизнью. Пусть умрёт этим вечером. Сделай это так, чтобы никто ничего не заподозрил.—выдержав небольшую паузу, не говоря уже о том, что не испытывая никакого чувства сожаления, приказала верному слуге Нурбану Султан, тем-самым, давая ему ещё один шанс на реабилитацию в её глазах, что молодого агу тронуло до глубины души, в связи с чем он почтительно ей откланялся и, пообещав сделать всё в лучшем виде, ушёл в общую комнату гарема, даже не обратив внимания на, уже как несколько минут, находящуюся в покоях, мудрую Джанфеде-калфу, прекрасно услышавшую распоряжение достопочтенной госпожи, которая, как и она сама, испытывала огромное сомнение в том, что Газанфер выполнит приказание по физическому устранению Нурбахар Хатун, из-за чего предложила самый разумный, как ей казалось, выход: --Госпожа, позвольте мне найти такого агу, который действительно убьёт рабыню, как вы того хотите! Газанферу нечего доверять, ведь он уже один раз предал вас!—что заставило мстительную венецианку погрузиться в глубокую мрачную задумчивость, во время которой, полностью согласилась с разумным предложением преданной калфы и сама того не заметила, как одобрительно кивнула и дала молчаливое согласие, заставив верную Джанфеде, вздохнуть с огромным облегчением. А между тем юные новоиспечённые супруги Шехзаде Селим и Санавбер Султан уже находились в великолепных покоях своей достопочтенной Валиде Хюррем Султан, ведя с ней душевную беседу о том, что их больше всего беспокоит на данную минуту, а именно о коварстве Нурбану Султан, вернее сказать о том, что та едва ни сотворила, что заставило молодожёнов потрясённо переглянуться между собой, во время чего юная Хасеки Санавбер чуть слышно выдохнула, смотря на возлюбленного: --Я так и знала, что эта мстительная венецианка не позволит нам наслаждаться друг другом, Селим! Мы ещё от неё, натерпимся.—что заставило юношу погрузиться в глубокую мрачную задумчивость, во время которой, он прекрасно осознал то, что это именно ему одному предстоит решать то, как поступить со своей Баскадиной для того, чтобы воцарить мир с душевным спокойствием в собственном гареме, в связи с чем, он измождённо вздохнул и обречённо заключил: --Видимо, у меня нет никакого другого выхода кроме, как высслать Нурбану в Венецию к её родителям одну без детей! Подорожную граммоту я подпишу утром!—что привело к тому, что между всеми присутствующими в великолепных покоях достопочтенной Хасеки Хюррем Султан, представителями султанской семьи воцарилось ещё более мрачное молчание, из-за чего все сидели на тахте и банкетках, попивая шербет из мелисы с ромашкой, смутно надеясь на то, что это позволит им, хоть немного успокоиться и собраться с мыслями, но и из этого было понятно, что все полностью разделяли мудрое решение Шехзаде-регента, хотя и ещё продолжали время от времени сидеть и обмениваться потрясёнными взглядами, не говоря уже о самом Шехзаде Селиме, который, хотя и уже решил участь бывшей фаворитки, но до сих пор никак не мог прийти в себя от того, что Нурбану из фанатичной жажды власти с мстительностью, едва ни отправила его, коварно сфабрикованным письмом, под справедливый меч Падишаха, благодаря чему, парня продолжало внутренне всего лихорадить, а многострадальное разгорячённое трепетное сердце учащённо биться в мускулистой мужественной груди, из-за чего Хюррем Султан пришлось незаметно накрыть его, мирно покоящуюся на колене, сильную руку своей рукой и, легонько сжав, чуть слышно произнести: --Успокойся, сын! Тебе больше ничего не грозит! А теперь расслабься и пойди немного отдохни перед праздником! Понимаю, что дорога выдалась очень долгой и утомительной, поэтому отправляйся в хамам! Но вместо того, чтобы отправляться в хамам и полностью расслабиться в заботливых руках милой возлюбленной Санавбер, как то ему посоветовала дражайшая валиде Хюррем Султан, Шехзаде Селим стремительно направился в покои к Баскадине для того, чтобы хорошенько с ней разобраться. Только Нурбану не ждала его, продолжая, находиться в своих великолепных покоях и душевно беседовать с преданной Джанфеде-калфой о том, чтобы дать Нурбахар Хатун последний шанс на реабелитацию в виде того, чтобы в самое ближайшее время отвлечь Шехзаде Селима от ненавистной русской рабыни по имени Санавбер, невольным свидетелем чего стал, внезапно ворвавшийся в покои, Шехзаде Селим, пылающий праведной яростью, с которой, мгновенно накинулся на фаворитку, даже не обращая внимания на Джанфеде-калфу, поспешившую, незамедлительно уйти для того, чтобы не мешать парочке, выяснять их, весьма бурные, отношения. --Да, кто ты такая, Нурбану, для того, чтобы распоряжаться моей жизнью?! Ты, хотя бы понимаешь, что за твоё предательство передо мной, тебя ждёт единственное справедливое наказание—казнь!—бушевал юноша, крепко схватив Нурбану сильными руками за тонкую шею и начав, постепенно сдавливать, благодаря чему из-за нехватки воздуха, Султанша, излучающая свет, начала задыхаться и краснеть, отчётливо наблюдая за тем, каким праведным бешенством сверкают серо-голубые глаза бывшего возлюбленного, готового её испепелить в любой момент. Это привело к тому, что она судорожно сглотнула, но, продолжая, сохранять царственное достоинство, язвительно рассмеялась ему в лицо: --Пора бы уже усвоить, Селим, то, что я никогда и никому не отдаю то, что принадлежит мне по праву! Если уж, кто и предал нас, так это не я, а ты тем, что женился на своей рабыньке в обход меня, матери твоего единственного Шехзаде, которая более достойна того, чтобы получить свободу и заключение никяха, чем эта твоя шлюха!—прохрипела через силу венецианка, из-за чего, разъярённый до предела, Шехзаде Селим не смог больше себя сдерживать и занёс над ней руку для того, чтобы дать кадине звонкую отрезвляющую пощёчину, из-за чего молодая венецианка инстинктивно закрыла глаза, приготовившись к его удару, но он не последовал, хотя она и отчётливо слышала тяжёлое частое дыхание парня, во время которого он с неистовой жестокой звериной страстью впился ей в губы и, пламенно поцеловав, резко ослабил хватку и стремительно ушёл, совершенно не обратив внимания на то, как Нурбану, жадно глотая ртом воздух, подобно рыбе на раскалённом песке, опустилась на парчовую тахту и, потирая изящными руками, покрасневшую шею, принялась инстинктивно приводить мысли в порядок, не обращая внимания на, стекающие по румяным щекам тонкими прозрачными ручьями, горькие слёзы, но зато хорошо ощущала то, как учащённо колотится в груди лживое сердце и отмирает подлая душа. Так незаметно наступил вечер и, благодаря плавно сгустившимся сумеркам, стало темно, а в общей комнате главного султанского гарема уже всё было готово к празднику в честь никяха Престолонаследника, из-за чего, облачённые в торжественные одеяния дворцовые обитатели уже, завершив все дневные повседневные обязанности, собрались в ташлыке и начали вечер, где играла весёлая музыка и танцевали рабыни, услаждая слух, постепенно собирающейся Султанской семьи, куда, стоя перед зеркалом в своих великолепных покоях, одетая в светлое парчовое платье персикового оттенка с дополнением золотого шёлка, новоиспечённая Хасеки Санавбер Султан душевно беседовала со своей преданной служанкой Нурбахар Хатун, ещё до сих пор, так и не собравшейся на музыкальный вечер в главных покоях, где ей предстояло выступить перед юным престолонаследником из-за того, что не хотела причинять невыносимые душевные муки милосердной юной госпоже, мысли которой итак витали где-то очень далеко, принося всё большие невыносимые страдания измученной душе. --Ах, Нурбахар! У меня такое чувство, что сегодня наш общий покой закончится, и начнётся самый, что ни на есть сущий ад, где суждено уцелеть не всем!—печально вздыхая, поделилась со служанкой юная Султанша, что заставило собеседницу, мгновенно, настороженно поднять на неё, выражающие огромное изумление, карие глаза, но собравшись с мыслями, хотя это и далось рабыне, крайне непросто, участливо спросить: --Почему вы так думаете, Султанша?—продолжая, при этом застёгивать на её лебединой шее бриллиантовое ожерелье с хризалитами, хотя в душе уже появилось какое-то напряжение, что заставило Санавбер Султан понимающе, вновь вздохнуть и, ничего не скрывая, поделиться: --Дело в Шехзаде Баязеде, Нурбахар! Когда мы с Шехзаде Селимом прощались с ним, то отчётливо видели в глазах Шехзаде Баязеда воинственность вместе с решительностью, повергнуть нас всех в небытие, а самому захватить трон Османской Империи, а ведь он может это сделать, очень даже легко! Никто не сможет противостоять ему по той лишь простой причине, что он является беспощадным ночным убийцей—исчадьем ада, или попросту—оборотнем!—благодаря чему, между двумя юными девушками воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого в покои к юной Хасеки Наследника Османского Престола, крайне бесшумно пришла Джанфеда-калфа и, почтительно поклонившись юной госпоже, недовольно обратилась к её служанке: --Ты, до сих пор ещё не готова к вечеру, Нурбахар?! А, ну, немедленно отправляйся в хамам и в главные покои! Все уже давно готовы! Ждут только тебя одну!—из-за чего юная девушка мгновенно всполошилась и, получив молчаливое одобрение от Санавбер Султан в виде грациозного медленного кивка её золотоволосой головы, почтительно откланялась и, пожелав доброго вечера, убежала, сопровождаемая молодыми калфами с агами, провожаемая, полным всё той же мрачной глубокой задумчивости, взглядом Санавбер Султан, которая измождённо вздохнула и вышла на балкон для того, чтобы вечерняя прохлада немного успокоила её беспокойную душу. А между тем, в главных покоях уже во всю проходил весёлый праздник, организованный достопочтенной Хюррем Султан для горячо любимого сына, который, тоже уже находился в них и, царственно восседая на широком ложе в лёгком медном мерцании свечей в канделябрах, лениво наблюдал за танцами наложниц, среди которых находилась и Нурбахар Хатун, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о недавнем разговоре с Хасеки Санавбер Султан, что не давало девушке никакого покоя из-за того, что она уже отчётливо слышала, доносящийся откудато, да и довольно-таки очень далеко, протяжный волчий вой, который не могла никак заглушить даже, проигрываемая музыкантами, громкая весёлая музыка, из-за чего совершала частые ошибки в своём танце, который получался, в итоге, неумелым, вернее даже корявым, но доставляющим искреннее веселье у юного Шехзаде, не в силах сдержать беззаботной улыбки и едва слышимого доброго смеха, сотрясающего ему, мускулистые мужественные плечи, надёжно скрытые под тёмной шёлковой длинной рубахой и парчовым, рубинового оттенка, кафтаном, что продлилось ровно до тех пор, пока юноша, тоже ни услышал, донёсшийся откуда-то из дворцового сада, протяжный волчий вой, из-за чего беззаботная улыбка, мгновенно сошла с его очаровательного лица, приобрёдшего внезапную бледность вместе с невыносимым беспокойством, заставившим парня, мгновенно прекратить праздно попивать ягодный шербет и поедать фрукты из фарфоровой вазы, вместо чего он подал повелительный знак музыкантам о том, чтобы они немедленно прекратили играть и, когда те покорно выполнили его распоряжение, одобрительно выдохнул: --Хорошо!—и, пристально взглянув на, находящихся здесь, же стражников, приказал им, немедленно эвакуировать всех гаремных в подвал и ждать его особых распоряжений. Те всё поняли и, почтительно откланявшись, постепенно разошлись, уводя, ничего не понимающих рабынь, прочь, провожаемые одобрительным взглядом Шехзаде Селима, который ещё не торопился выдыхать с облегчением, ведь у него ещё осталась не отправленная в укрытие семья с двумя жёнами и детьми, не говоря уже про мать с сестрой и младшим братом, которых уже приготовился защищать Искандер-ага с дворцовой стражей и, пришедшими к ним на подмогу янычарами, узнав о чём, юный Шехзаде Селим, незамедлительно отправился в покои к возлюбленной Хасеки, смутно надеясь на то, чтобы застать её именно в них, но его там ждало огромное разочарование в лице михрибану-калфы, которая сообщила ему о том, что юная Султанша вышла на султанскую террасу для того, чтобы подышать свежим вечерним воздухом, куда Селим помчался так стремительно, что никого и ничего не замечал попути, хорошо ощущая то, как бешено колотится в груди разгорячённое сердце, каждый тихий стук которого, эхом отдавался у него в голове, за что и поплатился, угодив под жестокую борьбу между тремя оборотнями, среди которых находился Шехзаде Баязед с его двумя союзниками, захватившими власть в Османской Империи тем, что ещё прошлой ночью загрызли султана Сулеймана, а сейчас пришли в Стамбул и в главный дворец, где продолжили творить кровавое бесчинство над дворцовой челядью, но вот султанскую семью пришлось пощадить, так как их отчаянно отвоевал сам, новоиспечённый Султан Баязед Третий. Год спустя. Топкапы. Стамбул. И вот, воцарившись на троне Османской Империи жестокий Падишах Баязед Третий первое, что свершил, так это отправил среднего брата Шехзаде Селима в самые дальние покои главного дворца, конечно ни без использования его венецианской Баскадины Нурбану, которая составила письмо почерком Селима о том, что он вместе с будущими детьми не будут иметь никаких притязаний на трон, а будут сидеть тихо, словно мышки, за что Султан Баязед даровал им всем жизнь, но для большей уверенности в себе, поставил у их покоев охрану из местных оборотней, то есть своих соратников, чтобы они денно и нощно охраняли покои низвергнутого Шехзаде-регента, а саму Нурбану сослали во дворец плача, оставив в услужение Хасеки Санавбер, которая сейчас трепетно и бережно вынашивала под сердцем их с Селимом первенца, Михрибану-калфу с Нурбахар Хатун, а всех прочих рабынь из гарема Шехзаде Селима распустили и отправили: кого замуж, а кого на невольничий рынок для того, чтобы не обременять себя не нужными проблемами, которых так и не последовало. Зато, что касается их общей Валиде Хюррем Султан и сестры Михримах Султан, то они полностью перешли на сторону мятежного узурпатора от безысходности и сильному жизнелюбию, возглавив гарем Баязеда, куда, вошли две его дражайшие фаворитки Рана и Фатьма Султан, подарившие молодому Падишаху по двойне детей, то есть трёх Шехзаде, названных Орхан, Осман и Сулейман, не говоря уже про единственную дочь Айше Султан. Вот только, как бы Баязед ни гневался на мать с сестрой, требуя у них, забыть о существовании Шехзаде Селима с его Хасеки санавбер, они этого не сделали, продолжая, уделять им внимание с заботой и утешением, признаваясь себе в том, что им, как и возлюбленной низвергнутой паре, тоже совсем не по душе воцарение Баязеда, вышедшего у них из-под контроля, окончательно, но с большим трудом уговорили Селима с Санавбер смириться и терпеливо ждать благоприятных времён, а именно момента, когда они смогут поехать в санджак, пусть даже и самый дальний, но, чувствуя, что Султан Баязед начинает догадываться об их тайных посещениях покоев, где весь этот год проживали Шехзаде Селим с Хасеки Санавбер Султан, Валиде Хюррем Султан с Михримах Султан пришлось внезапно всё и без предупреждений прекратить для того, чтобы не рисковать жизнями юной возлюбленной пары, что тем показалось очень странным и не понятным. И вот, спустя недели три, не в силах больше смотреть на душевные терзания с негодованием дражайшего возлюбленного, вызванного нехваткой внимания дражайшей матери с сестрой, которые, как ему казалось, не известно почему забыли о нём, ничего не объяснив, что повергло несчастного юношу в глубокую апатию, облачённая в, обшитое кружевом, шёлковое синее платье, Санавбер Султан пришла в покои к дражайшей свекрови в тот самый момент, когда та, царственно восседая на парчовой тахте в ярких солнечных лучах ласкового весеннего солнца, сконцентрированно просматривала книгу гаремных расходов, отмечая, смоченным в чернилах, пером то, на чём можно съэкономить, что продлилось ровно до тех пор, пока ни заметила присутствия возле неё, замершую в почтительном поклоне, пятнадцатилетнюю невестку, округлившийся живот которой уже, достаточно вырос и выпирал, из-за чего юная девушка уже ходила с большим трудом и больше времени старалась лежать: либо в постели, либо на тахте. --Я понимаю так, что роды уже приближаются. Как ты себя чувствуешь, Санавбер?—проявляя искреннее участие с беспокойством, осведомилась молодая Валиде, бросив на невестку заботливый изумрудный взгляд, чем вызвала у неё благодарственную доброжелательную улыбку с приветливыми, очень честными словами: --Через две недели уже появится наш с Шехзаде Селимом сынок, а может и дочка. Только это не важно, за исключением невыносимого душевного переживания моего горячо любимого мужа, не понимающего того, за какие такие прегрешения его дражайшие Валиде с сестрой перестали навещать нас.—чем вызвала у достопочтенной валиде Хюррем Султан понимающий печальный вздох, с которым она попыталась объяснить, сбавив тон до крайне допустимого и уловимого слуху: --Это для вашей, же с Селимом безопасности, Санавбер! Дело в том, что Повелитель уже начал подозревать о том, что помимо его гарема, мы с Михримах ещё уделяем внимание вам, что он, строжайше запретил.—отчётливо углядев то, как выразительные, обрамлённые густыми шелковистыми золотисто-русыми ресницами, серо-голубые глаза юной невестки сверкнули огнём праведного гнева с непреодолимым желанием, немедленно взять и собственноручно вонзить в бессердечного деспота серебряный кинжал, который девушка постоянно носила с собой для того, чтобы применить в случае внезапной необходимости, в чём оказалась бы даже права. --Мы с Шехзаде Селимом искренне благодарны вам за огромную заботу о нас, валиде!—только и произнесла, тяжело вздохнув, юная девушка, с огромной нежностью поглаживая круглыйживот, что вызвало у валиде Хюррем Султан искреннюю добрую улыбку, с которой она грациозно кивнула, подавая знак о том, что невестка может возвращаться в свои с Селимом покои, что та и сделала, предварительно почтительно откланявшись. Оказавшись, наконец, в залитом яркими золотыми солнечными лучами, мраморном коридоре, Санавбер, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей помирить двух братьев, шла в направлении её с Селимом покоев, пока в одном из поворотов ни встретилась с Султаном Баязедом, вероятно идущим к их Достопочтенной Валиде за благословением на день текущий, поровнялась с ним и, почтительно ему поклонившись, пожелала доброго дня, что потрясло парня до глубины души, ведь он, совсем не ожидал встретить здесь дражайшую жену своего брата, уверенный в том, что она находится в их с мужем покоях, хотя, конечно, Баязед совсем не запрещал им передвигаться по дворцу, но в сопровождении стражников. --Санавбер Хатун, что ты тут делаешь?—собравшись постепенно с мыслями, ошеломлённо спросил он у неё, что заставило девушку тяжело вздохнуть и честно ответить, стараясь говорить как можно любезнее, хотя это и давалось ей, крайне не легко, учитывая события последнего года: --Я искала именно вас, Повелитель.—что показалось юному Султану, вполне себе ожидаемо, благодаря чему, он приветливо ей улыбнулся и миролюбиво заключил: --Я весь во внимании. Можешь рассказать мне о том, что тебя так мучает.—что позволило юной девушке вздохнуть с огромным облегчением и, взывая Повелителя к взаимопониманию, душевно заговорить: --Повелитель, ну зачем Вы так жестоко поступаете со своим несчастным братом Шехзаде Селимом! Неужели Вы не чувствуете то, как сильно он страдает! Вы же родные братья! Куда делась ваша братская любовь к нему? Неужели Вам совсем не жаль своего несчастного брата? А ведь Шехзаде Селим любит вас и смутно надеется на то, что Вы со временем сменете гнев на милость. Будьте милосердны к брату! Помиритесь! Лучше жить в безграничной любви и взаимной поддержке друг другу, чем в ненависти.—что поспособствовало тому, что юный Падишах погрузился в глубокую мрачную задумчивость о вразумительных словах золовки, чем и воспользовалась, бесшумно подошедшая к молодым людям, преданная старшая калфа достопочтенной Валиде Хюррем Султан Фахрие, которая почтительно им поклонилась и, принеся искренние извинения за то, что вынуждена прервать их, весьма душевный разговор, обратилась к юной Хасеки Санавбер со словами: --Госпожа, Шехзаде Селим просит Вас, немедленно вернуться к нему.—что оказалось услышанно юной девушкой, в связи с чем, она бросила на Повелителя прощальный, взывающий к благоразумию с милосердием, взгляд и, почтительно ему поклонившись, ушла, провожаемая его, всё тем же задумчивым мрачным взглядом, с которым тяжело вздохнул и, выждав немного, стремительно направился к матери для того, чтобы с ней серьёзно поговорить и пригрозить о том, что её самоуправство не доведёт до добра его несчастного старшего брата с женой, участь которых он уже решил, даже не подозревая о том, что рядом с матерью находится его дражайшая старшая сестра Михримах Султан. И вот, ворвавшись в великолепные покои к матери в тот самый момент, когда она вместе с Михримах вела душевную беседу, во время которой лениво попивала освежающий шербет, царственно восседая на тахте, с порога и без предварительного почтительного приветствия принялся яростно орать, высказывая своё крайнее возмущение: --Да, как Вы, Валиде, посмели за моей спиной плести интриги, впутывая в них моего брата Шехзаде Селима с его беременной Хасеки?! Разве я ни приказал Вам ни во что их не впутывать!—чем и обратил на себя внимание обеих молодых женщин, заставив их, потрясённо переглянуться между собой, хорошо ощущая то, какое мощное эмоциональное напряжение повисло в воздухе, из-за чего им стало как-то не по себе, в связи с чем они судорожно сглотнули, но, понимая, что кому-то из них придётся всё равно держать ответ перед их Повелителем, Хюррем Султан решила это сделать сама. --Баязед! Мой бесстрашный отважный лев, а чего ты, собственно ожидал от нас с Михримах?! Думал, что мы так спокойно будем смотреть на то, как ты из родного брата делаешь безвинного узника, морально подавляя его? Нет, сын мой! Селим с Санавбер, тоже являются моими детьми и от них я никогда не откажусь и буду отчаянно защищать их, как и полагается добропорядочной матери!—что прозвучало для вспыльчивого и разъярённого до предела юного Повелителя, как самый, что ни на есть вызов, который он с царственным достоинством принял тем, что тяжело вздохнул и с воинственной решительностью заключил: --Аллах свидетель тому, что я не хочу идти на столь кардинальные меры, но вы, Валиде не оставили мне никакого другого выхода кроме, как завтра, же сослать моего дражайшего, как Вы говорите, ещё и безвинного брата Шехзаде Селима с его Хасеки, которая со дня на день должна родить моего племянника, либо племянницу в Девичью башню, где они поселятся в одной из комнат на третьем этаже!—чем поверг мать в глубокий шок, а старшую сестру во взаимное праведное возмущение, которое она обрушила на младшего брата, подобно сокрушительной волне-цунами: --Баязед, ты хотя бы понимаешь, что этой ссылкой обрекаешь родного брата с его Хасеки и детьми на верную гибель, ведь Девичья башня просуществует до первого сильного землетрясения с сокрушительным цунами?! Что за неоправданная жестокость!—бушевала Султанша луны и солнца, инстинктивно вскочив с тахты и занеся руку над братом для того, чтобы дать ему звонкую отрезвляющую пощёчину, которую он мгновенно предотвратил тем, что молниеносно крепко схватил её за руку и угрожающе прокричал ей прямо в лицо: --Даже не вздумай этого делать, Михримах, ибо ты, видимо забыла, что отныне, вернее я уже год, как не только твой брат, но прежде всего Повелитель Османской Империи, а за подобную выходку, я ссылаю в Девичью башню и тебя!—и не говоря больше ни единого слова, царственно развернулся и стремительно ушёл, провожаемый ошалелым взглядом матери с сестрой, признавшимися самим себе в том, что Баязед стал таким бессердечным беспощадным чудовищем, единственным избавлением от которого станет его смерть, об организации которой им необходимо тщательно и детально продумать, но для начала, усыпить его бдительность. А между тем, что, же касается юной Хасеки Санавбер, она уже вернулась в покои к дражайшему возлюбленному в тот самый момент, когда он, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, сидел на тахте и попивал шербет из успокаивающих трав, ничего не замечая вокруг, что вызвало в юной девушке понимающий тяжёлый вздох: --Расслабься, Селим! Валиде с Михримах Султан тебя совсем не забыли. Напротив, им пришлось на время перестать ходить к тебе из-за того, что Повелитель каким-то непонятным для нас всех способом, прознал о наших общих тайных встречах и мог, в порыве праведного гнева, убить нас!--, с которым она плавно подошла ближе, доброжелательно парню, при этом улыбаясь, чем и привлекла к себе его внимание, заставив парня, мгновенно поставить кубок на небольшой низкий восьмиугольный стол на трёх ножках и приняться, заворожённо смотреть на возлюбленную, затаив один лишь, не дающий никакого покоя его, истерзанной бесконечными невыносимыми страданиями, душе, вопрос, который он и задал, доброжелательно улыбающейся ему, девушке: --А как ты обо всём этом узнала, милая моя Санавбер?—благодаря чему, она вновь понимающе вздохнула и, крайне осторожно сев на тахту рядом с ним, взяла за руку и, ласково принявшись, поглаживать мужа по гладкой ладони, ответила, ничего от него не скрывая: --Наша Достопочтенная Валиде Хюррем Султан сама мне в этом поделилась по доброте душевной, когда я сегодня ходила к ней с почтительным визитом.—чем погрузила возлюбленного в ещё большую мрачную задумчивость о том, как бы вольные похождения дражайшей супруги по дворцу, ни разозлили бы Повелителя ещё больше, ведь тогда им, точно будет уже не спастись от его праведного гнева с острыми, словно бритва когтями и клыками, в связи с чем, юная девушка с искренней нежностью погладила любимого мужчину свободной рукой, что вызвало у него лёгкий приятный трепет, от которого его лицо залилось румянцем смущения, из-за чего он даже, на мгновение закрыл глаза и, измождённо вздохнув: --Будем надеяться на то, что этот ваш душевный разговор с Валиде, никому из нас всех не навредит, Санавбер!—вновь открыл их и отрешённо принялся смотреть куда-то вдаль, что ни укрылось от внимания юной девушки, мысленно признавшейся себе в том, что теперь для них всех начинается изнурительное время беспощадной борьбы с угнетателями за собственное благополучие с душевным спокойствием, ради чего решила объединиться с Нурбану Султан, которой до сих пор была искренне благодарна за то, что та сфабриковала документ об отречении Селима с их общими настоящими и будущими детьми от всех притязаний на трон, разумеется почерком их общего возлюбленного, прекрасно зная и то, что их поддержат все высокопоставленные сановники, визири, представители всех религиозных конфессий и воинских подразделений, а всё из-за того, что никому не хочется находиться под унизительным гнётом оборотней, тем-самым постоянно трясясь за жизни себя и родных, о чём и душевно заговорила с возлюбленным, но так тихо, чтобы её мог расслышать, да и то лишь едва-едва, он один. Но, а, что же касается самого юного Повелителя, то он уже находился в просторном мраморном зале дворцового хамама, занесённого густыми клубами сизого пара, полностью расслабившись под заботливыми ласковыми руками Фатьмы Султан, белокурой хорошенькой венецианки с выразительными карими глазами и стройной, как ствол молодой сосны, фигурой, которая, крайне бережно делала ему массаж, не смея высказать того, что у неё уже ровно, как год было на уме, а именно несправедливая жестокость Султана Баязеда по отношению к семье его старшего брата, то есть Шехзаде Селима, о чём неоднократно делилась с Баскадиной Раной Султан во время их душевных бесед за шербетом. --У меня складывается такое чувство, что ты на что-то на меня обижаешься, Фатьма. Что случилось? Это из-за моей семьи?—не в силах больше терпеть мрачное молчание наложницы, участливо спросил у неё юный Падишах, аккуратно усадив на тёплую мраморную плиту рядом с собой, что вызвало у девушки печальный вздох, с которым она мельком взглянула в его, полные огромной нежности, светлые глаза и, ничего не скрывая, произнесла: --Вы вправе разгневаться на меня, Повелитель, но я не могу больше молчать. Простите. Только Вы правы в том, что причина моей глубокой мрачной задумчивости та неоправданная несправедливая жестокость по отношению к семье Вашего старшего брата Шехзаде Селима. Они ни в чём не виноваты. Выпустите их из заточения. Пусть живут так, как и жили до Вашего воцарения на троне Османской Империи, то есть свободно и ничего, не опасаясь.—чем заставила юношу тяжело вздохнуть и, не на долго призадумавшись, откровенно объяснить ей всю сложность данной ситуации: --Это ты ничего не понимаешь, Фатьма! Мне приходится держать брата с его Хасеки в заточении лишь для того, чтобы оградить их от притязаний на их жизни моих сподвижников-оборотней в управленческих апаратах, которые единогласно настаивают на том, чтобы я отдал им Селима на расправу, чего я ни в коем случае не позволю и сам кого угодно загрызу и разорву за него. Именно по этой причине мне даже придётся утром отправить их в Девичью башню, хотя я прекрасно понимаю, что Селима с Санавбер и их детьми—это смертный приговор, ведь в случае сильного землетрясения и сокрушительного цунами, они погибнут мгновенно, да и их даже никто не поедет спасать.—что повергло его дражайшую фаворитку в глубокий шок, во время которого она не произнесла больше ни единого слова, погружённая в ещё больший мрак задумчивости, чем и воспользовался юный Султан Баязед тем, что решительно прильнув к сладким, как дикий мёд, алым губам фаворитки и принялся целовать её с неистовой страстью, перед чем девушка не смогла устоять и самозабвенно отдалась на волю неистовой страсти, не подозревая даже о том, что, в эту самую минуту, створки тяжёлых дубовых дверей оказались прочно закрыты, а в хамаме, постепенно стало нечем дышать из-за невыносимой жары с духотой из-за того, что Валиде Хюррем Султан приказала истопникам разогреть хамам до невыносимой температуры, в целях, хоть немного припугнуть младшего сына, а, если получится, то и умертвить таким жестоким способом, что парочка уже начала ощущать, но, приблизившись к двери, не смогла её открыть, даже в волчьем обличии, оставляя на деревянной поверхности следы от когтей. Вот только до его с Фатьмой отчаянных просьб о помощи, никому из дворцовой челяди не было никакого дела, как и самой Валиде Султан, стоявшей, в эту самую минуту немного поодаль и отчётливо слушая крики младшего сына в перемешку с жалобным волчьим воем, что разрывало ей материнское сердце, но отдать приказ кизляру-аге с помощниками о том, чтобы они выпустили юного Повелителя с его наложницей из хамама не могла по той лишь простой причине, что Баязед своей неоправданной жестокостью, не оставил ей никакого другого выбора кроме, как сейчас стоять в, залитом яркими медными лучами, уходящего за линию горизонта, солнца, мраморном коридоре, ведущем в подсобные помещения великолепного дворца Топкапы, и наблюдать за предсмертной агонией сына-тирана, что совсем нельзя было сказать о, проходящей мимо Баскадине Султана Баязеда Ране Султан, не понимающей одного, куда делся её дражайший Повелитель вместе с соперницей, пока ни услышала их отчаянные мольбы о пощаде, обращённые к Валиде, что заставило девушку, немедленно подойти к свекрови с возмущением: --Валиде, что, же вы такие делаете?! Немедленно прикажите стражникам открыть дверь и выпустить узников! Баязед, же не только наш Достопочтенный Повелитель, но и прежде всего Ваш сын!—за что и получила звонкую пощёчину от достопочтенной Хюррем Султан, что сопровождалось её гневной тирадой: --А наш Повелитель думал о том, что он мой сын, когда выносил жестокое распоряжение о ссылке в Девичью башню моего несчастного второго сына с беременной женой, готовой родить в любой момент, приговаривая их к неминуемой смерти в случае первого сильного землетрясения с мощным цунами? Нет! Вот и пусть теперь отвечает за свою бессердечность! Это послужит ему уроком!—что эхом отозвалось в ушах юной Султанши, повергнув её в глубокий шок и заставив бархатистую щеку воспылать пунцом, из-за чего она, инстинктивно принялась растирать её рукой, обиженно надув соблазнительные пухлые губы, а ясные светлые глаза заблестели от горьких слёз, готовых в любую минуту, скатиться тонкими прозрачными ручьями по бледным щекам, в связи с чем, она понимающе вздохнула и миролюбиво произнесла: --Но это не выход! Зачем отвечать на жестокость взаимной жестокостью?! Неужели никак нельзя по-другому повлиять на нашего Повелителя!—из-за чего достопочтенная Валиде, вновь тяжело вздохнула: --А ты думаешь, что за этот год я ни разу не пыталась уговорить Повелителя, сжалиться над Шехзаде Селимом? Много раз, но Баязед слишком упрям и властолюбив для того, чтобы прислушаться к моим отчаянным слёзным мольбам!—и честно призналась, что напоминало крик невыносимого душевного отчаяния, невыносимой душевной болью отозвавшегося в трепетном сердце Раны Султан, заставив её лишь посочувствовать свекрови, но вместо того, чтобы вернуться к своим детям и заняться ими, она, всё же рискнула пойти против неё и приказать агам, немедленно открыть дверь хамама, что те и сделали с молчаливого согласия Валиде Султан, которая сама принялась внимательно наблюдать за тем, как аги приводили в себя их Повелителя с его наложницей, которые, в данную минуту находились в глубоком беспамятстве. А между тем, что, же касается юных Шехзаде Селима с Санавбер Султан, они находились в своих общих покоях и, сидя: кто на тахте, а кто на парчовом покрывале широкого ложа, скрытого от посторонних глаз в плотных вуалях газового золотого и бархатного тёмного зелёного с золотой бахромой, вели душевную беседу друг с другом, обмениваясь при этом лёгкими добродушными шутками, которые помогли им, пусть и на короткое мгновение, но забыть обо всех проблемах этого грешного мира, что продлилось, ровно до тех пор, пока, сидящая рядом с юной госпожой, Джанфеда-калфа, случайно ни увидела постепенно расползающуюся по мраморному полу, водянисто-кровавую лужицу, не говоря уже про внезапную болезненную бледность юной Султанши, из-за чего, мгновенно пристально уставилась на юного Шехзаде, невыносимо встревоженным взглядом, в котором он прочёл одно: «Шехзаде, наша юная Султанша рожает! У неё отошли воды!»--что заставило парня, мгновенно всё понять и, стремительно вскочив с ложа, крикнуть, находящейся немного в ошалелости, Нурбахар Хатун, распоряжение: --Немедленно беги за акушеркой!—которое, мгновенно привело рабыню в чувства, благодаря чему, она немедленно встрепенулась и, почтительно откланявшись, убежала, прочь из покоев юных венценосных супругов, что позволило Шехзаде Селиму сию, же минуту и крайне бережно подхватить возлюбленную на руки и, унеся в постель, очень осторожно уложить на мягкую перину с подушками, передав возлюбленную на попечение заботливых рабынь, среди которых находилась и Айшегуль Хатун, красивая черноволосая пятнадцатилетняя венецианка с выразительными светлыми серо-голубыми глазами, светлой, почти белоснежной, кожей и пухлыми чувственными алыми губками со стройной, как молодая сосна, фигурой, являющейся представительницей из очень знатного рода Баффо, то есть младшей сестрой Баскадины Нурбану Султан, попав в гарем к юному Повелителю ещё полгода тому назад, но благодаря хитрости Валиде Хюррем Султан, оказавшаяся в служанках у Хасеки Санавбер Султан, которая, в данную минуту удобно лежала в постели, переодетая в более свободную шифоновую светлую ночную рубашку и мучимая редкими родовыми схватками, истошно кричала и теряла сознание, что юный Шехзаде Селим не мог выносить и, ошалело выбежав из покоев весь бледный и, готовый в любой момент, сам лишиться чувств и упасть на дорогой пёстрый ковёр, впустил во внутрь главную дворцовую акушерку вместе с молодыми помощницами, которые незамедлительно приступили к своим прямым обязанностям, но, не смотря на это всё, время для, сходящего с ума от невыносимого беспокойства за дражайшую возлюбленную, юноши потянулось очень медленно, а временами даже ему казалось, что оно остановилось, при этом, несчастная Санавбер, всё истошно кричала, либо затихала в беспамятстве, что для Селима было ещё страшнее и побуждало к лихорадочным молитвам, читаемым им, мысленно и на одном дыхании, о чём позднее стало известно, уже полностью оклемавшемуся Султану Баязеду, приказавшему брату, немедленно прийти к нему в главные покои для того, чтобы за душевной беседой, помочь брату немного забыться. И вот, глубоко погружённый во мрак невыносимых душевных переживаний за возлюбленную, Шехзаде Селим предстал перед братом-Повелителем, смирившись с тем, что сейчас умрёт от его острых клыков с когтями, в связи с чем обречённо вздохнул и, отрешённо произнеся: --Если ты пригласил меня к себе для того, чтобы собственноручно убить, то вот я здесь, Баязед. Мне всё равно без моей милой Санавбер жизнь не мила. Давай обращайся в волка и разрывай меня на куски!—инстинктивно закрыл глаза и чуть слышно принялся читать предсмертную молитву, чем и заставил, сидящего на одной из мягких подушек с бархатной наволочкой тёмного синего цвета, Баязеда, мгновенно встать и, выйдя из-за круглого стола с различными яствами, источающими, вызывающий аппетит, ароматами, стремительно подойти к, отстранившемуся от всего внешнего мира, брату и, легонько встряхнув его за мускулистые мужественные плечи, вразумительно воскликнуть: --О чём это ты, Селим?! У меня и в мыслях нет того, чтобы убить тебя! Ты мой брат—родная кровь! Разве я могу пролить её!? Опомнись! Что это за настроение такое?! Да и, с твоей возлюбленной всё хорошо будет! Можешь даже не сомневаться в этом! Она у тебя девочка крепкая и выносливая, так что выходи немедленно из апатии и давай, лучше вместе поужинаем!—что мгновенно привело Селима в чувства, благодаря чему, он измождённо вздохнул и сел вместе с братом за стол, но к ужину так и не притронулся из-за того, что не было аппетита, не говоря уже о том, что даже говорить ни с кем и ни о чём, не хотелось, благо Баязед понимал его чувства и не лез к нему, особо с разговорами, а просто сидел напротив и смачно ел, что продлилось, ровно до тех пор, пока бесшумно ни распахнулись створки двери, и в главные покои ни вошёл, почтительно поклонившись молодым людям, Газанфер-ага, который принёс искренние извинения за столь поздний визит и, получив позволение от юного Падишаха на то, чтобы говорил, успокоил их обоих, сказав лишь о том, что роды у Санавбер Хасеки сейчас проходят благополучно и угрозы для жизней её с малышом нет, чем вызвал у парней вздох огромного облегчения, не говоря уже о том, что заставил Селима разрыдаться, подобно маленькому мальчишке. --Сообщи нам о рождении моего племянника, Газанфер! Мы должны узнать об этом первыми!—миролюбиво распорядился Падишах, подавая брату медный кубок с вином, что заставило Селима ошалело уставиться на брата и с не скрываемым отвращением, произнести, предварительно полностью успокоившись: --Баязед, ты что?! Я не пью!—чем вызвал у того вздох искреннего одобрения с понимающими словами: --Сейчас тебе необходимо выпить для душевного расслабления, Селим! Напейся! Поплачь, а потом ложись спать прямо на мою постель, только сначала прочно закройся изнутри и обложи подоконники и пороги серебром, да и, что бы ни происходило ночью, ни за что не выходи: ни на балкон, ни в коридор. Я приду утром. Стражников я уже предупредил!—в которых звучало огромное предостережение, что оказалось, хорошо понятым Селимом, судорожно сглотнувшим, но ошалело кивнувшим, не говоря уже о том, что судорожно сглотнувшим, что позволило Баязеду одобрительно кивнуть и, пожелав брату доброй ночи, ушёл на балкон, провожаемый отстранённым взглядом брата, который инстинктивно поднялся с подушки и, выполнив все предостережения брата, завалился крепко спать.