Реверс

      За крохотный круглый столик на безлюдной террасе опустилась грузинская столица — гордая, темноокая Тинатин Мктвариани. Её статная фигура и осанка делали честь простому плетёному стулу, приближая его по своему назначению к трону.       Напротив террасы Патиш, Эффель и толпа скелетов с помощью магии восстанавливали асфальт на бульваре, развороченном прошедшей ночью. Словно в вальсе, они двигались в пространстве, расчерченном лучами их волшебного света. Рядом с ними мельтешил Ньютон Хадсон: он появлялся в одном конце улицы и исчезал в другом. Искренне желая помочь, он скорее мешал, и вскоре Патиш вежливо, но настойчиво предложила ему «насладиться редким тихим утром в Париже».       Ньют сел за столик Петра Петровича.       — Как ты?       У Невского раскалывалась голова, он вцепился в неё пальцами, надеясь, что это хоть немного уймёт боль. Он зажмурился, зябко поведя плечами, укрытыми любимым пальто.       Хадсон понял без слов.       — Вы не хотите к нам сесть, мэм? — обратился он к грузинке. Та величаво посмотрела на бульвар, не удостоив другой столик взглядом.       Ньют вежливо улыбнулся в ответ, сел ровно, положил руки на столешницу и нервно забарабанил пальцами. Почти целые сутки он сидел без дела, бдительно карауля Нью-Йорк, и теперь хотел занять себя хоть чем-нибудь.       Пётр Петрович указал на середину стола: там сидел маленький Ромео Тевере, которого легко было не заметить и случайно смахнуть. Ньют стал спешно извиняться. Тинатин Мтквариани надменно вскинула соболиную бровь.       Скоро к ним присоединилась Патиш. Она казалась сонной и немного рассеянной. Её рубашка окончательно потеряла белый цвет: бурые пятна высохшей крови щедро дополняли чёрные и серые брызги. Всё утро Патиш терпеливо отвечала на одинаковые вопросы: «Всё в порядке, я цела».       — Мадам, вы нашли кинжал, о котором спрашивали меня?       Тинатин таинственно улыбнулась и продемонстрировала кинжал, коим ночью всем и каждому угрожала её тень Шави.       — Могу я спросить вас, khalbatono[1], что случилось? — сказала она по-французски с сильным акцентом. — Я нашла его ровно там, где вы сказали, однако никакого тела не увидела. Только горстку пепла в траве.       — Когда исчез Умбра, с ним вместе исчезли и тени, которых он пробудил.       Тинатин убрала кинжал в красивые ножны и спрятала их на поясе под накидкой.       — Исчезли, да не насовсем. Остаётся надеяться, что в другой раз каждый из нас сумеет поладить со своей тёмной стороной, — сказала она с грустной усмешкой. Вздохнув, она неспешно поднялась из-за столика. — Все деревья, кустики и зелень я вернула на свои места. Чем-то ещё помочь вам, Патрико?       Патиш кивнула, затем спешно покачала головой. Мтквариани поманила её в сторону; взяв лицо Патиш в ладони, она постояла так с полминуты, затем отступила. Они о чём-то тихо поговорили, грузинка стрельнула по Невскому своим острым взором и покачала головой. Приблизившись к ним, Ньют открыл портал прямиком в гостиную тбилисского дома.       — До встречи, batonebo[2], — попрощалась Тинатин Мтквариани и спустя мгновение исчезла.       — Почему она с нами не разговаривает? — обиженно спросил Хадсон.       — Она не любит тратить своё время попусту. Считает, что слишком молодые города не поймут её, — Патиш пожала плечами. — Я удивлена, что она разговаривает со мной.       — Тебе две тысячи лет, Триш, а ей полторы!       — Правда? Но я чувствую себя гораздо моложе её. Силами толком не пользуюсь, и её мудрости у меня нет…       — У вас есть свои мудрость и опыт, не менее ценные. А возраст вообще ни о чём не говорит, — подал голос Невский и сцепил зубы от боли, пронзившей голову от виска до виска.       Патиш смотрела на него с искренним сочувствием.       — Она принципиально отказалась избавить вас и Ньюта от головной боли. Мне очень жаль…       — Ничего, обойдусь.       На его напряжённые плечи легли её ладони. Прикосновение было тёплым и ненавязчивым, терпеливым.       — Вы неправы, Пьер, — мягко возразила она, ничего к этому не добавив. У Невского не было желания спорить, и он поддался её маленькому акту заботы. С удивлением он обнаружил, что боль чуть притупилась, когда он позволил себе хоть немного расслабиться.       — Что тебе сказал Маркес, Ньют? Заболел и спит? Бедняга… А ты ведь был и у Венеры? Почему она не захотела заглянуть? Кто-то должен доставить Ромео домой и позаботиться о нём.       Хадсон поправил съехавшие на кончик носа очки, встрепал волосы, словно это помогло ему найти нужную мысль.       — Хм… Она пожаловалась, как и мы все, на головную боль. Выглядела очень уставшей, как будто с дороги. Предлагала кофе, но я спешил к тебе.       Патиш тяжело вздохнула.       — Мне нужно будет навестить её. Поможешь мне с этим, ладно?       — Конечно, для тебя — что угодно!       Скелеты, завершив порученные дела, по одному спускались в канализационный люк. Кто-то из них узнал Петра Петровича и сердечно махал на прощание костлявой рукой — удивляться сил не было, и он вяло махнул в ответ. Эффель зорко оглядывала улицу и здания, будто бы смотрела сквозь них и видела гораздо больше. Затем подошла к террасе.       — Осталось прибрать у меня, — сказала она, — но с этим я сама разберусь. Мне пора.       Патиш покинула террасу, и Эффель крепко обняла её, оторвав от земли.       — Моя дорогая! Спасибо! Без тебя я бы не справилась!       Они обменялись троекратным поцелуем.       — До встречи, Патрис! — сказала стражница.       Она скользнула взором поверх крыш к башне, видневшейся из-за них, и растворилась в мягком свечении. Патиш вопросительно посмотрела ей вслед.       — Триш, а это кто?       Пространство вокруг них замедлилось и остановилось: застыли в полёте птицы, деревья и маркиза над террасой зависли, тронутые ветром. К ним неспешно приближался силуэт в белоснежном одеянии. На груди лежал тяжёлый крест, белые пальцы с невесомым изяществом перебирали бусины янтарных чёток.       — Это Ватикан, — сказала Патиш и нахмурилась. — Но что он здесь делает?       — Я думал, Ватикан — мужчина… — потрясённо заметил Ньют, вглядываясь в пришельца. — Он что, управляет временем?       — Лишь отчасти: он умеет его ненадолго останавливать.       Лицо Ватикана могло принадлежать как мужчине, так и женщине. Сперва казалось, что голову венчает полуапостольник, какие носили католические сёстры, но то была корона белоснежных волос, укрывавших плечи. Его шаги не были заметны под полами одежды, и, приближаясь к террасе, он словно бы плыл, а не ступал. Он остановился, посмотрел на каждого и лишь потом заговорил. Его голос был таким же неопределённым и эфемерным, как и он сам.       — Где Рим?       — Здесь, — виновато ответила де Лясен, не зная, куда деть руки, и сунув их, наконец, в карманы брюк. Вдруг она что-то нащупала и вынула спичечный коробок. Она перевела задумчивый взгляд на уменьшившегося друга и положила коробок перед ним. Ромео залез внутрь.       Ватикан бережно взял коробок на ладони.       — Благодарим, сестра. Как это случилось?       — В последний момент Ум… его тень успела сделать его… таким.       — Мы имеем в виду иное. Как он оказался здесь?       — Не по моей вине. Если вы об этом, — натянуто-ровным голосом ответила де Лясен.       Губы Ватикана тронула мягкая усмешка.       — Как он — не по вашей, разумеется, вине — оказался здесь, в Париже?       — Его тень, которую он веками держал в… м-м, магической темнице, очень долго копила силы и сумела выбраться, призвала сторонников — таких же теней. Вместе они решили захватить мир. Мы очень старались им помешать и преуспели. С некоторыми потерями, — она нервно глянула на спичечный коробок.       — Тени? Весьма интересно… Что такое тень?       Патиш сердито и коротко выдохнула. Даже Пётр Петрович, не участвовавший в разговоре, почувствовал усталость от медлительной манеры Ватикана подбираться к сути. Ньют же, оценив ситуацию, решил вмешаться.       — Это часть личности каждого разумного существа, так называемая «тёмная сторона», черты характера, неприемлемые для нас самих. Обычно это что-то порочное и стыдное: гнев, зависть, жестокость, жадность, самые разные комплексы и страхи.       Ватикан благосклонно кивнул, хотя было сложно понять, в самом ли деле он вник в смысл сказанного.       — Обычные люди склонны отрицать и подавлять то, что они считают пороками. Нам, уподобленным людям, это отрицание тоже не чуждо. Однако в нашем случае теневая сущность обретает собственное воплощение. Чем сильнее мы отказываемся от тени, бежим от неё, говорим себе «это не я», тем сильнее и чернее она становится. Сейчас это бегство привело нас к конфликту. Как-то так это всё случилось.       Ватикан медленно склонил голову. Он задумчиво молчал и глядел на коробок, словно прислушиваясь к нему; его красивое лицо ничего толком не выражало.       — Мы заберём его, — наконец сказал он. — В настоящий момент волшебные силы его ничтожны — они пропорциональны его размерам. Он нужен своему городу, но и ему самому нужны защита и внимание.       Патиш ахнула, видимо, ожидая другого исхода.       — Я полагала, что о нём позаботится Венера… — взволнованно сказала она.       — Но ведь она не явилась, — примирительно заметил Ватикан и снова поблагодарил: — Спасибо, что позаботились о Риме, сестра.       Затем он, напоследок улыбнувшись всем троим, начал удаляться. Окружающее пространство постепенно приходило в движение с каждым его шагом прочь от террасы.       — Заносчивый святоша. Ненавижу… — пробормотала де Лясен, прикусив губу. Она тряхнула головой и в миг отбросила мрачность. — Во всяком случае, Ромео в надёжных руках, это главное… — Уперев руки в бока, она повернулась к Хадсону и Невскому. — Друзья! Я собираюсь выпить кофе и приглашаю вас. Возражения не принимаются!       Пётр поднял тяжёлую голову и наконец-то встретился взглядом с Патиш. Её глаза смотрели на него спокойно и светло, но в их глубине как будто затаилась тревога.       — Простите, я не смогу… Мне ещё придётся брать билет — я хотел успеть на рейс до обеда… Меня ждут… Да, ждут.       Он не понимал, почему отказывается, и от этого его собственные оправдания звучали совершенно не убедительно. У Патиш они вызвали ласковую улыбку.       — Вас надо избавить от этой сумасшедшей боли. Я, конечно, не целительница, как Тина, но и у меня есть пара средств, — сказала она. — И зачем рейс, Пьер? Ньют доставит вас домой быстрее самолёта.       — Ну разумеется! — добродушно отозвался Хадсон. — Куда сейчас, Триш?       — На Гюстава Курбе, 3.       Ньют открыл портал — мерцающий голубой каймой овал, в котором, словно картина, виднелся коридор большой квартиры. Патиш прошла в него, обернулась и поманила спутников за собой. Невский всё ещё колебался, но его мягко подтолкнул в спину Хадсон.       — Кругом следы чьих-то ботинок. Вы меня и здесь искали? — спросила де Лясен. Её голос теперь раздавался приглушённо, из кухни. Кроме Невского отвечать было некому, но он не знал, что сказать. Зашумела вода, послышался стук дверец шкафа, приглушённый звон посуды; наверное, ответа и не требовалось.       — Как ты? — закрыв портал, в очередной раз спросил Ньютон. — Сам на себя не похож. И с Триш что-то не так. Что у вас тут вообще случилось?..       Помолчав, Невский сказал:       — Не знаю. Это были длинные сутки без сна и отдыха. Все эти путешествия туда-сюда, магия, тени… Наверное, мы все просто устали…       У Хадсона зазвонил телефон. Встрепенувшись, он поглядел на дисплей, уже собрался сбросить вызов, но потом, пробормотав под нос: «Это тоже важно», всё-таки ответил и, открыв ближайшую дверь, скрылся за ней.       Пётр, не зная, куда деться, положил пальто на банкетку и поплёлся по широкому коридору в противоположный его конец. Он несмело заглянул в проём. Патиш уговаривала радиоприёмник найти любимую станцию, но тут же отвлеклась.       — Смотрите-ка, снова мы с вами на кухне, варим кофе!.. Как обычно — чёрный без сахара?       — Без сахара, — кивнул Невский, — но с молоком.       Она достала из холодильника молочник. Радио негромко заиграло. В кухню забежал Хадсон.       — Простите, мне надо отлучиться. У нас сейчас ночь, а в офисе сработала сигнализация. Я думаю, кто-то из коллег засиделся… Это максимум на полчаса, но постараюсь быстрее! Я скоро вернусь, Триш!       — Будем ждать! Боюсь, кофе остынет… Но я сварю тебе новый!       — Замётано! — ответил Ньют и с приглушённым хлопком исчез у них на глазах.       Порывшись в шкафчике, де Лясен вынула несколько склянок, взяв по щепотке из каждой, смешала в высоком стакане, добавила воды, что-то произнесла, после чего затушила в микстуре спичку.       — Выпейте это, Пьер. Для головы.       Он осушил стакан залпом, поморщился и едва не выплюнул: жидкость была мерзостно горькой. Патиш хмыкнула, похлопав его по плечу, и вернула таинственные ингредиенты в шкаф. Головная боль наконец-то разжала свои тиски.       Большая итальянская кофеварка закипала мучительно медленно. Повисла неловкая тишина, в которую хрипло врезались слова незнакомой песни. Пётр Петрович, не представляя, о чём заговорить, считал своим долгом нарушить молчание, но вдруг это сделала Патиш.       — Знаете, что во всей этой истории самое гадкое? Не ущерб городу, не кошмары, устроенные нам Лагуной, не полчище теней, не мигрень, испортившая это утро десяткам городов. Даже не те несчастные, погибшие от рук Умбры, которых я не смогла спасти в больнице… — Вздохнув, де Лясен поставила на поднос молочник и две чайные пары. Затем сказала, зачем-то тихо: — С самого начала Ромео знал, чем это закончится.       — Что вы имеете в виду?.. Как такое возможно? — с сомнением спросил Пётр Петрович, несколько ошарашенный выбранной для разговора темой. — Вы намекаете… Допустим, он действительно умеет перемещаться во времени. Но для того, кто видел будущее, он слишком уж неопытно себя вёл.       — Нет-нет, он не знал, как именно всё случится — иначе мы бы ему не понадобились. Но вчера, у вас дома, он дал мне промокший коробок. Который так кстати оказался в моём кармане сегодня.       — Поразительное совпадение…       — В коробке не было спичек — только кусочек ваты. Это не совпадение, Пьер.       Кофеварка заворчала на плите, Патиш сняла её с огня и поставила на поднос. Они покинули кухню.       — Боже… О чём ещё он мог знать?.. — изумился Невский, глядя, как из носика кофеварки вырывался пар.       — Знаете, он хороший друг. В конце шестидесятых мы объехали всю Европу на машине, мопедах и пешком… — де Лясен грустно усмехнулась. Она распахнула двери большой гостиной и, оглядев её, направилась к софе и столику. — Но в одном Бруйяр, увы, был прав: Ромео не раз и не два пользовался моим доверием, подводил меня. Как многие до и после него, он принимает мою доброту за наивность, а радушие — за глупость. Его тяжело любить. Тяжело быть другом, достойным только его…       Невский поставил поднос на столик, Патиш тем временем вернула подушки на софу, забрала с неё куртку, задумчиво посмотрела на сумку, покоившуюся рядом.       — Я не считаю вас наивной и глупой, — запоздало сообщил Невский, не решаясь сесть. Де Лясен улыбнулась ему.       — Спасибо, Пьер, — ответила она, и, пока их зрительный контакт не стал слишком долгим и что-то значащим, опустила глаза. Её взгляд упал на бумажку с римской цифрой. Она пристально разглядывала её; снова повисла тишина, которую то и дело нарушал звук радио, еле-еле доносившийся из кухни.       — А что значит цифра? — невпопад спросил Невский в попытке скрыть смущение и сменить тему.       — Цифра? Вы о чём?.. — Патиш подняла на него полный искреннего недоумения взор и словно опомнилась. — Ах, это! Это не цифра, это… стрелка. Я так помечаю, м-м, куда кладу ключи! — Она забрала бумажку и, смяв её, положила в карман. — Я схожу в гардеробную, хочется переодеться в чистое, эта заскорузлая дыра, — она указала на свой живот, — царапается и жутко раздражает… А ваш кардиган за ночь превратился в жакет, ну надо же!..       С курткой в руке она вышла из гостиной, её шаги послышались за стеной. Спустя минуту она позвала:       — Пьер? Подойдите сюда. И захватите ту сумку, если вам не сложно.       Невский так и сделал. Он застал Патиш за настороженным осмотром одежды. Поставив на место пару мужских туфель, она забрала сумку и вытряхнула содержимое на стеклянную столешницу комода. Вместе с вещами выпала карточка с фотографией — водительское удостоверение — и чёрная записная книжка. Хмурясь, де Лясен вгляделась в фото, затем раскрыла блокнот. Она пробежала глазами первые страницы, заглянула в конец, вложила удостоверение в записную книжку и отложила в сторону.       — Так. Ничего не понимаю… — её взгляд рассеянно скользил между вещами. — Ладно… Нет! Сначала я переоденусь. И выпью кофе. — Невский намеревался дождаться в гостиной, но Патиш остановила его: — Пожалуйста, побудьте тут, Пьер. Кажется, я схожу с ума…       Она выбрала рубашку, похожую на ту, что была испорчена в бою, чистые брюки и новые подтяжки, расставила ширму и скрылась за ней. Некоторое время слышалось только шуршание одежды.       — Что это за… Почему?.. Вы понимаете, что происходит, Пьер?       До последнего Пётр, обманывая себя, надеялся, что ничего не понимал и не был причастен; на глаза ему вдруг попалась монета — видимо, выпавшая из кармана Патиш. Он решил промолчать.       Де Лясен вышла из-за ширмы, туже затянув ремень на талии — брюки были ей велики, — и они вернулись в гостиную. Невский занял софу, Патиш села в кресло напротив. Он разлил по чашкам кофе, добавил в свою молока и теперь следил, как чёрное смешивается с белым.       — Я точно знаю, кто я и где нахожусь, но… Это Умбра что-то сделал с реальностью, да? — спросила Патиш. — С порядком или хаосом, или как там?..       — Нет.       — Мы в параллельной вселенной?.. Не смейтесь! Я знаю, что они существуют.       — Нет. Это…       — Сон? Вы хотите сказать, мы спим? Всё ещё? Потому что очень похоже на один из обманчиво правдоподобных снов Венеры — или Лагуны!       — Нет, Патиш. Вам стёрли память.       Она притихла, озадаченно посмотрев на него. Подумав, она сказала:       — Я знаю, что такое забвение. Вы же уже стирали мне воспоминания. Но сейчас не так…       — Это сделал не я.       — Но кто?.. — Она ждала, он молчал. — Тень?.. — недоверчиво прошептала Патиш, и Пётр кивнул. Потрясённая, она отклонилась назад. — Я ведь… Мы же с ним вроде поладили?.. Простите, Пьер, я просто не могу в это поверить. Зачем ему… Зачем ему стирать мне память?       Тяжело вздохнув, Пётр Петрович пожал плечами. Кофе в его чашке стал пепельно-песочного цвета.       — Он — тень. Чего ещё от него ожидать…       Патиш склонила голову на бок и добродушно усмехнулась, заглядывая в его лицо.       — Он — ваша тень, Пьер. От него я ожидала всего того же, чего и от вас. И я рада, что смогла лучше узнать вас благодаря ему. — Осознание медленно приходило к ней. — Но… он сделал то, от чего вы отказались… Вы говорите, он стёр память — однако я не чувствую себя беспамятной. Что же произошло?       Боясь взглянуть ей в глаза, Пётр протянул монету. Патиш рассмотрела её, взвесила в ладони и положила рядом со своей чашкой аверсом вниз; она дожидалась ответа на вопрос.       — Он стёр Патриса де Лясена.       — Вот как. А кто это?       Реверс монеты оказался пустым.