Судьбою связанные навеки

Больничные коридоры в своём постоянстве веяли нерадостными вестями и грустными, полными хмурости лицами. К сожалению, Яков Платонович давно был вынужден привыкнуть видеть подобные взгляды, отчего на ум приходила новая схожесть тяжести врачебных и следовательских дел, ведь оба требовали несказанной стойкости их представителей, терпения и выдержки, а также всегда верные своему труду они сталкивались с горем других людей, доказывающем так часто, как не идеален их мир, о чём им и без того приходилось знать в заботах своей службы. И повод нового прихода в это важное место города Затонска господина Штольмана вновь был безрадостным. Но при этом он давал надежду на встречу, что пусть и обещала быть столь краткой, но не могла стать для мужчины менее ценной. Ему было известно, что Анна в это время находилась здесь, и возможность увидеть её давала Штольману силы продержаться в словно давящих стенах в текущие часы. Каково же было удивление следователя, когда при встрече достопочтимый доктор Милц уже отправлялся по срочному вызову и указал Якову Платоновичу пойти к Анне Викторовне, у которой находился сейчас отчёт с результатами по телу господина Метоллова, за коим Штольман направлялся в это место. Не дожидаясь ответа, Александр Францевич оставил его, пока сам Яков осознавал, что через считанные минуты встретит её. С Анной Викторовной у них сохранялись отношения подобные нейтралитету, который когда-то с треском провалился в их, а точнее больше его попытках сохранить разум и не подставлять под угрозу юную госпожу Миронову. Теперь же он сохранялся длительное время, имея безоговорочную основу длинной разлукой в пять лет… В эти мучительно долгие годы они оба претерпели изменения, что теперь не давали вернуться к прежнему доверию, оставляя лишь малые крупицы от былого. Но Яков знал все причины и не мог ничего сделать, несмотря на всё желание сбросить с себя невидимые глазам оковы, не дававшие спокойно вздохнуть все эти годы. Оставалось лишь надеяться, что по завершении главного дела он получит обещанную свободу и сможет жить без страха, что дорогих ему людей вычислят и подвергнут роли заложников, если не хуже. Потому Штольман продолжал всё скрывать даже от Анны и вполне понимал её заслуженную обиду. Яков всё ещё помнил слова, произносимые ею: «Как мне надоели Ваши тайны.». Знали бы Вы, Анна Викторовна, как сам он устал от их плена, но не в его силах было что-то изменить. По правде, именно знание, что рядом находилась она, что, будучи в одном городе, Яков мог случайно увидеть её, давало сил продолжать своё существование. После пяти бесконечных лет, в которые он жил лишь надеждой снова встретить Анну, разглядеть столь дорогие черты лица и глаза, всегда завораживающие его, как бы мужчина не пытался противиться и отрицать глубину своих чувств к дорогой Анне Викторовне… после них жить здесь и делить с ней пусть даже краткие минуты было счастьем и укреплявшейся верой, что когда-нибудь ему удастся всё ей рассказать и получить прощение за все причинённые страдания, в которых не сможет перестать себя винить. Теперь от неё Якова Платоновича отделяла лишь дверь, над которой он уже занёс руку, чтобы застучать, но прежде позволил занять ещё несколько секунд, дабы привести в норму сбившееся от суеты дыхание и лишний раз напомнить себе о важности разума, что так часто отходил на второплановую роль, когда мысли заходили о его Анне. А ему было важно не забывать о своей рациональности, иначе всё остальное в его душе просто унесло бы Якова в неизвестную область рассудка, о которой не хотелось думать ныне… Сходить с ума господин Штольман не имел права. Наконец-то мужчина постучал и замер, слыша дорогой голос, приглашающий войти. Медицинский кабинет казался ярким и светлым, чем отличался от всей гнетущей атмосферы больницы, которая словно не затронула только эту комнату, хотя возможно причина в том была в обернувшейся к нему молодой женщине, одетой в привычную белоснежную форму.  — Здравствуйте, Анна Викторовна. Она смотрела на него с удивлением, не ожидав увидеть в дверях пред собой его. Штольман заметил, как Анна попыталась сразу же скорее скрыться за любезной маской:  — Добрый день, Яков Платонович. Она отошла от рабочего стола, глядя на мужчину:  — Не ожидала Вас увидеть сегодня здесь. Он сдерживался от всех мыслей, что не касались сейчас дела, понимая сколь излишне их вмешательство, пусть получалось с трудом. Яков Платонович с привычным спокойствием в голосе ответил на невысказанный вопрос:  — Александра Францевича срочно вызвали, и он направил меня к Вам, сказал, что отчёт по Метоллову находится у Вас. Анна слушала его, и в один миг могло показаться, что её взгляд потускнел при словах о деле, но она лишь кивнула:  — Да, конечно. Госпожа Миронова отвернулась к шкафу, быстро находя нужную папку среди множества бумаг, в которых сама она ориентировалась, и, достав искомое, обернулась к Штольману. Ему же оставалось только поблагодарить её в правилах приличия и удалиться для дальнейшего ознакомления, но по своему опыту Яков Платонович знал, что всегда лучше обсудить лично результаты осмотра тела убиенного, а Анна Викторовна теперь являлась регулярным помощником доктора Милца во всей их деятельности, к тому же у неё могли быть другие знания об убитом… что служило лучшим поводом не прощаться столь скоро… Словно в обычной манере мужчина обратился к Анне с кивком на папку:  — Что можете сказать? Она перевела взгляд к бумагам в руках, положив их на стол, стараясь скрыть всё-таки промелькнувшее в глазах нечто тёплое и благосклонное, и размеренным тоном стала отвечать:  — Случай весьма своеобразный. На теле обнаружены три колотые раны в области грудной клетки, одна из них и стала добивающей, но при этом на шее есть порез, словно убийца намеренно хотел, чтобы он истёк кровью одновременно при нанесении ударов. Вероятнее всего оружие было одно, предположительно кинжал с очень острым лезвием. Штольман кивнул, соглашаясь со сказанным в начале. Убийство вновь выполнено не по обыденности. В памяти сразу всплыли фрагменты кровавого места преступления, что не внушало ничего хорошего. Пока им не удалось обнаружить ни одной улики, что хоть как-нибудь могла вести к убийце. Яков заметил задумчивый взгляд Анны Викторовны, будто она что-то вспоминала, и понял, что вероятнее всего это связано с обсуждаемым убийством.  — Вы можете сказать что-то ещё? Анна хмуро посмотрела на него, но мужчина смог разглядеть толику удивления от ещё непривычного отношения к её дару, в котором искал помощи, если госпожа Миронова стремилась посодействовать им. Да и со стороны подобное наверняка вызывало изумление. Мог бы он сам подумать, что, будучи истинным материалистом, станет просить совета, исходящим из видений и иных явлений этого необъяснимого… Но появление в его жизни Анны Викторовны изменило в нём очень многое, возможно Яков и сам не осознавал всего, хоть и знал, что без неё уже не сможет, и был готов даже лишь на совместную трудовую деятельность только бы быть рядом. Теперь же Анна словно о чём-то размышляла, будто сопоставляла уже известное и узнанное, и проговорила:  — Он не видел: кто. Лишь маска, напоминающая итальянский театр, и мантия в пол. В комнате было слишком темно, горел только один факел… Она слегка дёрнулась, словно отгоняя неприятное воспоминание, и Яков сделал шаг к ней, зная, чего порой стоили такие видения, но Анна почти сразу отступила, несколько растерянно оглядев кабинет, и отошла к окну, закрыв глаза. Её явно что-то беспокоило, но Яков Платонович боялся приблизиться к ней в ожидании новых отступлений, осознание которых ранило слишком сильно. Но и видеть, как её что-то мучило, казалось невыносимым… особенно при понимании, что он сам скорее всего и был тому причиной. Тут Анна всё же покачала головой и повернулась к нему, в привычном в такие моменты для себя движении подняла руку, не оставляя в едином положении, став рассуждать:  — Это не походит на что-то личное. Слишком уж изощрённо и продуманно в действии и исполнении. Похоже на что-то ритуальное… Штольман нахмурился, помня, как им обходились дела с фанатиками и их чрезмерной верой:  — Вновь жертвоприношения… Анна Викторовна встретила его взгляд, кивая, ведь ей тоже не нравился этот злосчастный итог. Но из-за него не собирался утихать огонёк мысли об участи расследования:  — Пожалуй стоит узнать что-нибудь у театралов и знатоков искусства про эту маску, что именно она символизирует… Я её после нарисую, не беспокойтесь… И всё же… Яков Платонович буквально слышал в её голосе решимость не отпускать это дело, но его это уже не радовало. Фанатики… ритуальные обряды с приношениями в виде убийства людей… Все данные элементы так сильно напоминали низкие слои той преступной иерархии, из-за которой Штольман не мог спокойно дышать, будучи при тайном исполнении. Возможно ли, что при раскрытии этого преступления те тайны, которые он всё пытался разгадать, связанные с этим, дадут открыть свои слабые места и дать ему долгожданные зацепки… Но всё это было слишком опасно, особенно если Яков прав. А потому он не мог допустить хоть какого-то содействия Анны. Мужчина не сможет себе простить, если с ней что-то произойдёт, а значит следовало поспешить убедить её не вмешиваться в расследование… хотя разве такое хоть когда-то могло быть выполнимо?  — Анна Викторовна… Я крайне надеюсь, что Вы не станете касаться данного дела. На вежливые слова к нему обратился взгляд, полный изумления. Анна словно не верила в услышанное, когда Яков возлагал надежды, что она сможет услышать его и послушать. Она опустила глаза, не пряча испытываемое разочарование и будто горечь, что оказались видны при новом брошенном ему взгляде:  — Я не понимаю Вас, Яков Платонович. То Вы просите о поддержке и прибывать при ходе расследования, то больше не намереваетесь давать такие привилегии… А мне начинало казаться, что Вы определились в своём отношении к моему присутствию. Слова звучали в нескрываемой обиде и отторжении, что становились новыми бестелесными ударами для него, но Яков Платонович к своему сожалению не мог сказать ей всех объяснений, при этом не ввергнув бесповоротно во всю пучину секретного и чрезмерно небезопасного дела, которым не мог подвергать её, даже несмотря на всю тяжесть, испытываемую от таких полных горечи взглядов, будто совершалось гнусное предательство… Штольман сдержал вздох, проговорив:  — Для меня всегда важна Ваша помощь. Но в нынешней обстановке… Вам лучше оставаться при медицинской области. Анна Викторовна только покачала головой, грустно усмехаясь, и отвела взгляд, едва ли не глухо произнося:  — Предполагаете для меня заложат костёр за богобоязненные деяния? Или положат излечение от одержимости при помощи символов веры? Яков замер в непонимании. О чём она говорила?  — Прошу прощения, Анна Викторовна, но… Что Вы подразумеваете под этим? Её глаза встретили его с неверием и невысказанным чувством отречённости. А женский голос всё так же глухо прозвучал:  — Вы продолжаете это делать… Мужчин не понимал происходящего. Видеть от неё такой взгляд было почти невыносимо, словно Яков ощущал, как с каждым подобным мигом он терял её доверие и саму дорогую ему душу. А Анна же, видя, что господин Штольман не собирается что-то предпринять, вновь покачала головой будто разочаровывалась в нём всё более:  — А я надеялась, что хоть сейчас Вы скажете правду и не станете притворяться. Это казалось уже слишком. Яков во многом был виновен перед ней, но не во лжи… Как он смог бы лгать ей? А её нынешние слова не могли не вызвать в нём желания защититься… и понять в чём состояла его вина.  — Вы уже не в первый раз не скрыто намекаете на ложь с моей стороны. Отчего Вы пришли к такому суждению? Анна Викторовна обомлела, как будто его слова она воспринимала словно ужасную шутку над собой. И Яков Платонович искренне не понимал, что происходило. Что он сделал при ней для появления таких слов? Откуда такое… Анна же с непередаваемыми горечью и обидой произнесла:  — Вы смеётесь так надо мной? Сами просите не избегать, излагаетесь красивыми словами, а потом лично пользуетесь обществом Полины Ивановны… При чём здесь была Аникеева? Яков ощущал недоумение от услышанного, но чувствовал, что что-то здесь было не так… Слишком всё подозрительно…  — И каким образом здесь причастна госпожа Аникеева? Взгляд Анны казался наполнялся всё большей печалью и разочарованностью, уже не скрываемыми в ныне ничтожных попытках:  — Намерены отрицать, что вечерами не ищите с нею встреч? Не заходите ненароком в её книжную лавку? Штольман оцепенел. Как она могла узнать? Хотя быть может её нашло какое-то видение… И Анна подумала, что… Господи, помоги ему! Мужчина со всем едва находившемся в себе спокойствии старался ответить:  — Не стану спрашивать, каким образом Вам стало известно о той встрече, но я уверяю Вас… С госпожой Аникеевой меня не связывает ничего личного… Но Анна словно не хотела его слушать, будто уже решила для себя приговор ему. Она качала головой и переводила взгляд к окну, словно внутри себя пыталась с чем-то бороться, а затем вернула глаза к Якову, снова пытаясь спрятаться за своими стенами. Холодный голос, в котором он всё же улавливал нотки дрожи, произносил:  — Не нужно оправданий… Вы мне ничего не должны. Всё давно в прошлом. Кого из них она пыталась убедить? Его или себя? Всё казалось нелепым, непереносимым, и при всех стараниях Яков больше не мог это терпеть:  — Тогда почему же Ваш голос так и говорит о глубокой обиде и сомнениях? Анна застыла в осознании, что была поймана им столь легко. Казалось её сбившееся дыхание слышалось так же громко, как и ритм его сердца, и всё это лишало рассудка. Но стоявшая пред Штольманом госпожа Миронова по своей натуре не собиралась так быстро сдаваться, превращая всё в очередное отступление:  — Не понимаю о чём Вы, Яков Платонович. Но мужчина уже не сумел сдерживать себя, чувствуя, как они всё дальше ускользали от благоразумия и приличий.  — Анна… Усталый, но при этом не готовый видеть очевидную обманку голос звучал пронзительно, и она растерянно смотрела на него. Начинало казаться, что в комнате было трудно дышать. Всё замерло. Анна отвела глаза к дверям, словно надеялась, что вот-вот раздастся стук и их в очередной раз прервут. Конечно, ведь момент был столь подходящим. Кто-то обязательно должен ворваться и вновь не дать им довести до конца начатый откровенный разговор, сдвигавший с мёртвой точки всё застывшее: эмоции рвались наружу, разум почти не реагировал ни на что… Но дверь не открывалась, а за ней царила тишина. Оставались лишь они. В осознании, что ждать скорого спасения в случайно нуждающихся не казалось возможным, Анна Викторовна лишь посмотрела на него, стараясь скрыть всё в себе, предпринимая последнюю попытку:  — Разве сейчас это уже важно? Она покачала головой, отступив, и подошла к столу, опираясь на него, будто что-то в себе разрешала. Но в новом взгляде к нему Яков видел её терзания и мольбу в произнесённых словах:  — Просто скажите… К чему Вам понадобилась эта энциклопедия ересей? Для чего оказалась так нужна? Яков Платонович в замешательстве пытался понять, но… Всё это казалось ходом какой-то странной игры… И в ней ход вели не Штольман с Анной Викторовной. Она же ждала ответа, и Яков предпринял шанс в надежде вернуть почти утраченное, столь важное доверие Анны:  — Я уверяю Вас… Я не понимаю, про что Вы говорите. Что это за книга? На её лице отразилось удивление и непонимание. Казалось, только спустя минуты подняла к нему глаза и тихо спросила:  — То есть Вы не делали у неё заказ того фолианта? Яков Платонович покачал головой:  — Я ничего не заказывал в той лавке. Стало ясно одно: Аникеева явно вела свою игру. Только для чего? Ей предоставили все условия защиты и… Зачем она захотела вмешать Анну к этому всему?.. Особенно при несомненном знании какой угрозе тем самым подвергала её… Зря Штольман отказался от варианта дополнительной проверки этой женщины, полагаясь на слова других, чей отчёт звучал так подробно… Он обязан исправить свой промах, пока не стало слишком поздно. Анна была полна изумления и снедающих противоречий:  — Я не понимаю… Зачем тогда мне сказали… — Дорогие сердцу голубые глаза нашли его, не срывая испытываемой потерянности. — Яков Платонович, что происходит? Хотел бы он знать полностью исчерпывающий ответ, но подобное было редкой удачей в его службе. Да и объяснить ей хотя бы часть Яков не мог… И при виде её такой, нуждающейся в правде, в долгожданной искренности и надежде на неё, что смогла бы возможно скорее возвратить то личное, бесконечное меж ними, которое теперь оба человека старались спрятать, пусть и безуспешно, как сейчас… При всём этом Яков должен был идти путём, который не давал ему самое важное, позволявшее выживать все те пять лет без неё. Ему пришлось ответить только:  — Я во всём разберусь. Остальное не в моих силах объяснить. Её губы затронула горькая усмешка, а взгляд наполнился разочарованностью:  — Значит, вновь тайны… Конечно, Вы же только при них можете находится в нашем городе. Тяжкие слова исходили из гнева и обиды, уже полностью вышедших из-под останков женской маски, которую Анна пыталась сохранить, но тщетно. Теперь она была открыта пред ним, и всё словно могло запылать от искр её речей, пронизанных горечью чувств, что так долго были скрываемы. Анна сдерживала в себе их так долго, а Яков лишь застыл перед ней, слыша остальное из её уст:  — И каждый раз, господин Штольман, Вы ведёте какую-то свою разгадку, скрываете всё от всех, никогда никому не доверяете. Даже после всего… Голос почти сорвался, а глаза едва не наполнялись слезами, но Анна стойко держалась, даже без своих щитов не собираясь показывать слабости. Всё в ней говорило о чувстве предательства, что испытывала она, что почти душило самого Штольмана, когда он был бессилен разогнать её сомнения, показать, что она едва ли не единственный оставшийся человек, которому он готов доверить даже свою жизнь, но угроза, что может стать для неё реальной, не давала, сковывала в нём почти все намерения пойти по желаниям чувств.  — Поверьте, — Его голос звучал хрипло и устало, он сам с трудом продолжал держаться. — Всё это ради Вас и Вашей безопасности. Я не могу подвергать Вас риску… Анна с неверием смотрела на него, так и не желая его услышать, но дверь в душу оказалась распахнута и внутренний пыл в эмоциях уже нельзя было остановить, когда хотелось высказать так много:  — Выходит, печётесь о моей безопасности, но при этом без раздумий разрешаете всё с госпожой Аникеевой? Я Ваше доверие не заслужила, в отличие от неё, так? Страшные слова складывались хуже любых телесных ударов, но Яков не успевал остановить её, попытаться привести к разуму, когда Анна только продолжала:  — Даже удивительно сколь быстро вы сблизились за такое малое время. Хотя, полагаю, Вам довелось вести знакомство ещё до нашего города. Уж не в Петербурге ли? Вам по душе тамошние знакомые…  — Вы забываетесь, Анна! Яков был на грани. Всё это казалось невозможным вынести, особенно при её ядовитых словах. Они уже так далеко зашли от всех существующих приличий… Он пытался остановить их, но всё было безнадёжно, когда скрываемые чувства и слова оказывались на свободе. Анна не теряла всё той же горькой усмешки:  — От чего же? Или в моих словах есть нечто противодействующее Вам? Это стало последней каплей. Яков больше не мог так. Всё благоразумие и осторожность покинули его, а разум едва откликался. Нестерпимо он заговорил, не уступая ей в чувствах и ощущениях, что истощали душу до пределов, которым всё не было конца:  — И с чего для Вас стало это так важно? Вы проводите в компании господина Клюева едва ли не каждый день, но свои ревностные порывы не сдерживаете в обвинении. На миг она застыла, не ожидая ответа в своих же тонах. Но как и в любом споре им уже не виделось границ, а жалящие слова приводили в новый гнев. Именно им был полон её взгляд, который Анна больше не отводила от него, вступая тем самым в бессловесную борьбу, правил которой даже не знала. А новые речи были не менее эмоциональны:  — Уж Вам ли разъяснятся об этом. С чего для Вас вдруг стало это значимо? Ведь ни одной вести за эти годы… Вы не давали о себе знать, просто решив, что в моей поездке в Европу кроились мотивы, связанные с другим… А теперь словно для Вас это важно? Слова звучали всё тише и более глухо, а взгляд остекленел. Анна едва дышала, но не останавливалась словно что-то необъяснимое подталкивало её высказать всё:  — Раньше я и подумать не смогла бы, что стану видеть в Вас черты двуличности. Но похоже эти годы сделали нас безвозвратно утерянными… Но Вы всё равно не можете оставить… Не в силах продолжить она закрыла глаза, закачав головой, пока Яков, уязвлённый услышанным, чувствовал что-то душащее, невыносимое внутри… И это нечто грозило всему живому в его душе, если он позволит себе потерять ту единственную, что заставляла вспоминать о желании жить:  — Анна… Но она не слышала его, в сердцах произнося, будто тем самым разрешала борьбу в себе:  — А знаете… Мне всё равно! Больше ничего не должно волновать… Мне безразлично всё это! Можете делать что хотите, я…  — Как скажете! Он прервал её, словно окончательно потеряв всё разумное в себе. Парой шагов Яков сократил без того малое пространство между ними и в тот же миг поцеловал её. Анна замерла, едва осознавая… Его губы касались её непривычно, незнакомо. Поцелуй от него был полон голода, чувств, тоски… дорожа каждой уходившей секундой будто в страхе ожидания прихода конца забытья. Но она только закрыла глаза, сама боясь, что это лишь мимолётное явление, которое так не хотелось отпускать. Анна ощущала, как его руки трепетно держали её за талию, готовые отпустить, если она оттолкнёт его. Ей бы и стоило так поступить, но… Она не могла. Чувствовать его рядом, так близко, с поцелуем на устах было подобно лучшим грёзам. В ней пробудились давние, всегда живущие, но столь часто заглушаемые желания, порывам которым уже было невозможно препятствовать. И Анна ответила на его поцелуй. Казалось, что в душе оживало нечто необъяснимое и необходимое. Мир застыл и не был значим, оставаясь за стенами этой комнаты. Здесь находились только они, томимые в вихре неугасавших желаний, эмоций, чувств, не терявших свою силу и глубину в прошедших летах и препятствиях в настоящем. В эти мгновения всё иное переставало быть важным. Анна чувствовала, как в их поцелуе они словно передавали всё испытываемое, непонятое и прожитое за долгие годы разлуки, но несмотря на них… Их сердца продолжали ждать и стремиться друг к другу. Её ладони устремились к его плечам, и одна рука осторожно цеплялась за ворот плаща в страхе, что он отпустит. Эта вечность в секундах стала блаженственным раем, в котором хотелось остаться навсегда. Но ничто не длится вечно… Им нужно было вернуться в реальность. Когда Анна и Яков слегка отстранились, их глаза нашли друг друга. В них было видно всё происходящее и мучившее их внутри, но обстоятельства до сих пор мешали высказаться, объясниться и разобраться со всем вдвоём. Яков не собирался добровольно подпускать её к той грозившей опасности, с которой сам не знал, сумеет ли справиться. И Анна поняла его намерение продолжать всё скрывать. Противоречия в ней тут же вспыхнули, и она отступила на несколько шагов, покидая долгожданные объятия. Не в силах выдержать его взгляд, столь открытый, сожалеющий и не скрывавший свои чувства, Анна отвела глаза к стене, ощущая новую волну внутренней борьбы, длившуюся слишком долго. Всё равно ощущая силу мужского взгляда, она услышала:  — Анна, я… Но она покачала головой, понимая, что не готова продолжать этот разговор. Сил больше не оставалось ни на сопротивление сердцу, ни на сохранение благоразумия… Тихо её голос прозвучал в беззвучной мольбе:  — Яков, Вам лучше уйти сейчас. Анна посмотрела на него, и он видел, что ничего нельзя сделать в эти минуты. Они едва находили для себя баланс, а теперь царившая вновь неизвестность охватывала туманное будущее. Но обе души, оба сердца, два разума понимали: для их объяснений ещё будет шанс. Лишь сейчас был пройден очередной поворот, что приближал к неизбежному, для которого им приходилось проходить болезненное осознание и принятие самих себя и окружавшего их мира. Но от понимания всего не становилось легче. С тяжестью в голосе после всего Яков произнёс:  — Прости… И после нескольких секунд молчания он вышел, пусть всё твердило о желании остаться рядом с ней и никогда больше не покидать. Анна закрыла глаза, ощущая пронизывающие до костей чувства любви, надежды, потерянности, обиды, сожаления… Всё смешалось в единую бурю, которая настигла её, выпустив весь поток и оставив за собой пустоту, но в ней таилась, зарождаясь, вера, что противоречила гордости и необходимости ясной опоры, которая не исчезнет из-за обстоятельств, что так и не давали ей узнать правду. Вновь сердце и разум вступали в свой спор, но Анна так устала быть вечным его участником. Хотелось наконец забыть о всех условностях между ними, вернуться к безграничному доверию и возможности быть открытыми и искренними друг с другом, но у каждого из них были свои причины не давать силу этому стремлению, которое нельзя было заглушить. Анна Викторовна горько вздохнула, позволяя только одной, всё рвущейся из глаз слезинке скатиться по щеке. Всё сложнее становилось удерживаться, продолжать хранить тайны души, лишь надеясь, что когда-нибудь они сумеют перестать играть друг пред другом роли, которые им были чужды. Она осознавала, что у Якова были свои причины на сокрытие всего, но для неё лишь принять и смириться не могло быть возможным. А сегодняшний спор… разговор и… те долгожданные моменты стали словно зажжением фитиля, что когда-то должен добраться до цели, окончательно не дав шанса возвратиться назад. Сомнений быть не могло: всё изменится, и рано или поздно они придут друг к другу, пусть на это должно уйти немало времени. Но чувства не были забыты. Губы Анны тронула улыбка в воспоминании… Нет, их любовь продолжала жить. И больше она не даст ему уйти. А прежде выяснит, какие риски так грозили Якову, о которых он беспокоился, что они затронут её. Больше Анна Викторовна не сдатся. Сев за стол, госпожа Миронова ненароком прошлась по нему взглядом, и глаза устремились к позабытой ими в страстях папке с отчётом, за которым заходил господин Штольман, так и оставшаяся на столе. Анна снова улыбнулась, попутно беря в руки карандаш и пустой лист бумаги в намерении нарисовать маску убийцы, что предположительно являлась для них важной зацепкой. Похоже Якова Платоновича снова ждал неожиданный визит в управление несносной и драгоценной Анны Викторовны.