Судьбою связанные навеки

Темнеющее небо требовательно заявляло о наступающем вечере. Ему в подтверждение служил вездесущий ветер, временами настигающий столь нежданно. Несмотря на уже наступившее лето, холод не желал покидать их города, словно отпрянувшего от долгого сна и вновь погружавшегося в странные события, которые на первый взгляд сложно было связать с, казалось бы, мирным провинциальным Затонском. Анна Миронова вздохнула, стоя у деревьев в начале парка, наблюдая за дверями ближнего дома, где происходило задержание очередного преступника. Точнее завершался его последний этап, ведь виновный уже успел проявить сопротивление, а после и раскаяться в совершённом убийстве молодой девушки, которую заподозрил в шпионаже против себя, из страха, что о проводимых им мелких махинациях в делах работы узнают. Последнее, правда, случилось не без спонтанного для следователей вмешательства Анны Викторовны. Сама Анна едва не усмехнулась в воспоминании о выражениях лиц этих господ при её появлении, что можно было равнять вихрю, а затем и обращения девушки к ещё не задержанному Тимохину, в котором она передавала слова прощения и понимания от духа невинной, который и привёл Миронову в этот дом, едва ли с мольбой во взгляде прося поторопиться. Ей стоило бы уже привыкнуть, что они действительно вернулись к ней, но Анна всё же иногда ещё чувствовала в себе неверие, что это необъяснимое возвратилось, и она снова начала свои, казалось бы, забытые безрассудства, как помощь полиции, расспросы умерших, невольное, в обычности, свидетельство задержания преступных лиц и их допросов, а в связи с этим и частое проведение времени в обществе полицейских. Из памяти так и рвались воспоминания о былых приключениях, совместных расследованиях, в каждом из которых Анна осознавала что-то новое для себя в попытках разобраться в тонкостях человеческой души, но так и не сумела понять… Вот и теперь очередное дело оказалось закрыто, пока Анна Викторовна вновь невольно сравнивала прошлое и ныне шедшее. Но разве был в том смысл? Нет, не стоило погружаться в ту глубину, угрожающей увести в бурю эмоций, к которой она не была готова. Уж точно не сейчас. И именно в эти мгновения Анна посмотрела в сторону пролёток полицейского управления, где уже уводили задержанного, а два господина, как раз из этого настойчивого прошлого, стали кратко переговариваться, явно распределяя последующие задачи. Внутри девушки что-то содрогнулось, ведь один из них и стал причиной стольких изменений в ней… как и источником бессонных ночей, слёз и мгновений отчаяния. Анна всё ещё не сумела примириться с этим. Могла ли она думать год назад в Париже, где строила так долго себя вновь, принимая новую суровую реальность в стараниях обрести иную важную цель в спасении от бесповоротного погружения себя, что станет снова без предупреждений являться на места расследований, ведомая лишь подсказками от умерших душ, снова сталкиваясь с ним… А ведь ей действительно начинало казаться, что она готова наконец отпустить, но Яков Платонович, равно призраку, ворвался в её жизнь, снова меняя всё, пусть, вероятно, и сам не понимал насколько… Анна до сих пор с трудом верила, что это происходило наяву. Он, живой и невредимый, вновь находился в их городе, расследуя и опять что-то скрывая… Анна Викторовна тяжело вздохнула, пытаясь отогнать от себя эти мысли, но в этот раз они всё же взяли верх. Ведь как можно было окончательно заглушить сердце, так и рвущееся от стольких чувств, испытываемых ею сразу в одни минуты… С этой весны все её эмоции перемешались, и каждая в разные мгновения заглушала другую, а победительницы так и не обреталось. Её настигали радость от осознания, что Яков жив, горечь от того, что он так и не мог ей довериться. Тайны всё равно оставались господину Штольману главными спутниками, а она не могла довольствоваться лишь недосказанностями. Анна так устала от них, ей хотелось узнать всю правду, чтобы понять и попытаться… Хотя она вновь врала себе: прощение ему было с ней едва ли не с самого начала, важным оставалось только, что он жив. И ныне Анна Викторовна скрывалась за маской, столь тщательно формируемой за эти годы, чтобы не допустить перевес эмоций в борьбе с холодным разумом, с которым им не удавалось найти мира. И вот теперь она наблюдала, как Яков Платонович неспешно направился в её сторону, с нескрываемыми намерениями завести разговор, делая неизбежным момент, которого Анна Викторовна так не желала, избегала, предчувствовала и жаждала… Но очередную бурю чувств в себе она скрыла за безличной любезностью, с которой обратилась уже к подошедшему Штольману:  — Значит, всё закончено? Яков Платонович, на мгновение обернувшись к месту пролёток, кивнул, в своей не потерпевшей изменений манере, когда наступало время для подведения итогов уже раскрытого дела, будто сам себе давал отчёт, которым делился и с ней, что в былые времена для Анны уже являлось признаком доверия и принятия её заслуг, хоть и совершённых невольно и нежданно порой для неё самой, по которой, как она боялась себе признаться, тосковала так долго:  — Да. Тимохин полностью признал свою вину в убийстве Лизаветы, как и сознался в мошенничестве против клиентов, — Мужчина перевёл свой взгляд к её глазам, отчего Анна снова почувствовала, как предательски замирало сердце рядом с ним в каждом подобном миге. — Хотя должно признать, что до Вашего прихода он оказывал прямолинейный протест во всех обвинениях. Боюсь, нам пришлось бы весьма долго проводить допрос, ибо держался он крепко. Лишь слова той девушки, переданные Вами, смогли заставить его сознаться. Анна всеми стараниями заглушала всю возникающую теплоту внутри, вызванной его словами, и, едва подняв уголки губ, сказала:  — Вот как? Яков Платонович кивнул, будто принимая этот холод в ответ, и продолжил:  — Теперь он полон раскаяния и сожаления за всё, что совершил. Анна Викторовна лишь кивнула, говоря вещь, на которую так надеялась несчастная Лизавета:  — Быть может, в том, что он всё-таки раскаялся, им удастся обрести покой и прощение. В этот миг она заметила, как что-то промелькнуло в его глазах, но ей не удалось разгадать, о чём именно ему подумалось, когда Яков Платонович только произнёс:  — Думаете, что раскаяния может хватать для прощения? Анна Викторовна опустила взгляд, чувствуя, как тон беседы грозил стать более личным, что приведёт их к новым недосказанным попыткам разъясниться, которые ни к чему не приведут, потому и хотела увернуться от столь не скрытой уловки, не давая своего ответа. Возможно ей уже стоило пожелать доброго вечера и удачного завершения формальных деталей по делу, чтобы затем скрыться в улочках парка, где было безлюдно в это время, и попытаться наконец привести все собственные мысли в осмысленный порядок, но, словно предвидя её намерения, Яков Платонович сказал:  — Анна Викторовна, и всё-таки… Это не отменяет того, сколь сильно Вы рисковали. Госпожа Миронова застыла, не сумев скрыть своего изумления, хотя ей стоило ожидать подобных речей от Штольмана, так часто пытающегося предостеречь её, пусть это и редко было принимаемо ею, но теперь Анна не считала, что он мог начинать разъяснять о важности её безопасности, когда сам… Она покачала головой, больше не отводя своего взгляда:  — Вы серьёзны? Яков Платонович, Вы же сами только что говорили…  — И я не отказываюсь от своих слов, — Отчего-то он произнёс это так, будто подразумевал нечто большее, чем Анна слышала от него сейчас, но ей не удалось толком уловить что именно, когда при этом Штольман продолжал. — Но Вы же сами должны понимать, как не безопасно идти в незнакомый дом, где явно находится преступник. В прошлый раз с Вами хотя бы был Пётр Иванович, теперь же… Анна Викторовна покачала головой, с трудом веря, что они словно возвратились в прошлое, когда вели подобную беседу не раз, но теперь, будучи взрослой женщиной, ей не хотелось принимать подобных нравоучений, уже выходящих за приличия, едва не открытыми намёками неся посягательство на ту свободу, что осталась для неё одним из малых целых, личных и дорогих вещей, которые она всегда боялась потерять. И угроз в начале попыток её ограничения Анна не могла потерпеть. Особенно от него, когда ему и стоило понимать всю важность её мотивов. Она, не скрывая эмоций непонимания, с раздражительностью обратилась к нему:  — А Вы полагаете, что я могу контролировать это? Они приходят сами, когда срочно нужно вмешаться, и нельзя же думать, что их можно просто так проигнорировать. Во взгляде Якова Платоновича с трудом можно было не заметить промелькнувшее беспокойство, но он не собирался отступать:  — Как и нельзя следовать им в понимании определённо грозящей опасности, тем более идти к ней в одиночку. Для неё это звучало бессмысленно при сопоставлении с его прошлыми словами:  — Но не приди я…  — Нам с Антоном Андреевичем пришлось бы потратить немало времени, чтобы добиться от Тимохина правды, но улики всё равно рано или поздно б были найдены, а вина — доказана. Ваша безопасность этого бы не стоила. Пусть Анна и не смогла не уловить искреннего переживания о ней, но не сумела сдержать так рвущийся, пусть и уязвляющий её вопрос:  — Вы считаете меня настолько слабой? Она заметила его удивление, хоть Яков Платонович почти сразу покачал головой в ответе:  — Анна Викторовна, Вы знаете, что я имею в виду. И прошу Вас быть благоразумнее. Ваше нынешнее безрассудство едва ли…  — Безрассудство, вот как? Теперь Вы так будете это именовать? Анна начинала испытывать злость от этих слов, будто господин Штольман действительно мог контролировать её, и от такого, хоть и словесного, покушения ей не удавалось сдержать маски, выдавая всё в лице. Но Яков Платонович словно не слышал её перебиваний и после окончания слов госпожи Мироновой снова произнёс:  — Анна, Вы не можете действовать так каждый раз. Как мне продолжать работать при понимании, что Вы вот-вот окажетесь в опасности? Теперь уже и его слова звучали не столь сдержанно, что лишь распаляло спор в их личной беседе, пока не было возможных свидетелей. Она не могла понять, как именно сумел произойти такой переход от, казалось бы, формального разговора в начале, но уже не чувствовала в себе сил остановиться, словно оказавшись в урагане так вырывающихся на волю слов и эмоций, которые едва сдерживала, уже не успевая скрыть все из них, и произнесла:  — Тогда попытайтесь не давать Вашему беспокойству мешать Вам в работе. Смею напомнить, что Вы не несёте за меня ответственности, Яков Платонович.  — Разве это так? Анна ощущала, как с трудом продолжала дышать в эти мгновения. Её всю охватывал подступивший гнев, желание высказать все те накопившиеся слова, быть может давшее ей сил отпустить, но… Она сама вдруг осознала, как далеко они уже зашли, что грозило не дать обратной дороги и возможности спрятаться за маской в дальнейшем. Его слова проникали в душу, достигнув сердца, которое ещё было готово отзываться на любой жест от него… Анна Викторовна всеми силами одержала победу над этой внутренней бурей, в мыслях упрекая себя за так и не ушедшие слабости, в которые всё ещё входили чувства к стоящему пред ней господину, что словно так и ждал её ответа. Она почувствовала смятение в себе, ведь всё так разнилось: попытки прохладного общения с Яковом Платоновичем и нескончаемые мысли о нём, попытки разобраться в его поступках, тёплые воспоминания о прошлом, которые ничто на свете не смогло бы отнять у неё, даже её ушедшие жалкие попытки забыть в пребывании отчаяния; нежелание его сказать причины, хоть что-то объяснить и невысказанная мольба в мужских глазах, которые у неё всё с трудом получалось не замечать… Анна выстроила в себе стену и сомневалась в том, сможет ли хоть когда-нибудь избавится от неё вместе с уже необходимыми масками безразличия и любезности, когда в душе невысказанно полыхали всевозможные эмоции, и в такие моменты казалось, что Яков замечал это, видел «прежнюю Анну»… А от его взглядов сейчас она неимоверными усилиями пыталась укрыться за своими столь тщательно выстроенными барьерами, что уже имели трещины, пока её не покидал страх поддаться пылким желаниям сердца. Анна Викторовна отвела глаза к расцветающим деревьям, пытаясь занять разум чем угодно, лишь бы вновь не столкнуться с тем же мало скрывающем взглядом господина Штольмана, из которого ей всегда так хотелось узнать его мысли… А Яков Платонович, словно поняв её решение вновь уйти от ответа, не собирался сдаваться:  — Анна, я прошу Вас помнить о благоразумии, иначе…  — Иначе что? — Хрупкое равновесие снаружи госпожи Мироновой оказалось нарушено в одночасье, несмотря на все её попытки сохранить всё в себе, пока слова уже нельзя было остановить. — Что Вы сделаете? Поставите городовых следить за мной или и вовсе запрёте, чтобы я не мешалась под ногами? Но направляя к нему взгляд в резком обороте, она неожиданно встретила не ярое намерение противоречить ей до последнего, а будто когда-то привычную и столь дорогую усмешку, направленную никак не на высмеивание, а к нечто более личному, уже становившейся открытой улыбкой, словно Яков Платонович и вовсе забыл, что между ними шла очередная словесная борьба, и он произнёс:  — Насколько могу судить по опыту: Вы и из закрытого на ключ кабинета сумеете выбраться. Анна замерла, никак не ожидая, и сразу же столь былое воспоминание нашло её: как Яков Платонович уловкой направил девушку в кабинет, закрыв его, чтобы избежать её вмешательства в захвате преступника; как сильно она злилась и выбралась через окно управления, всё равно приехав к дому покойной графини; каким был взгляд удивлённого следователя, а после ей настолько не удавалось подобрать слов для описания всего своего возмущения, что невольно стала сжатой в кулак ладонью постукивать его по груди, но эти удары будто совершенно ничего не значили, пока он вновь говорил о её безопасности. Анна не смогла сдержать улыбки от этих фрагментов и невольно нашла глазами взгляд Якова, тихо произнося:  — Вы помните… Яков с улыбкой смотрел на неё с нескрываемой нежностью, отчего её сердце вновь сбивалось с положенного ритма, и с ещё непривычной ей мягкостью проговорил:  — Я помню каждый момент с Вами. Трудным казалось понять, что было теперь с ней, но Анна просто не могла притворяться и не внимать услышанному, видя его столь открытый взгляд. Ей подумалось, что ещё немного и они смогут разобраться со всем на свете, перестав причинять друг другу боль тайными и невысказанными фразами, уже готовыми быть произнесёнными вслух ещё пять лет назад. Но никто не начинал говорить, всё вновь оказалось лишь старыми глупыми мыслями, от которых, как оказалось, Анна Викторовна не сумела себя отучить, пусть и уверенная, что им уже не удастся выйти из этого круговорота, оставив всё в прошлом, но будущее так и оставалось неизвестным для них, потому стоило попытаться разорвать тот связывающий их узел, чтобы начать наконец жить, всецело владея своей судьбой. Вот только почему, осознавая всё это, она продолжала молча стоять с ним, не отводя взгляда? Со стороны случайно проходящему могло показаться, что они вели бессловесную беседу, но нет… Никто из них и не пытался что-то сказать или передать. Двое людей, которых объединяла, на первый взгляд, невозможная, совершенно немыслимая история, снова оказывались на противоположных сторонах во мнениях, но в столкновении друг с другом не могли больше ориентироваться и здраво мыслить. Быть может действительно наступила пора объяснений и признаний… Казалось с каждым проходившим мигом, что кто-то не выдержит и начнёт свой монолог, раскрывающий всё и дававший им новый шанс. Но молчание продолжало владеть ими. В начале дороги показались шедшие к ним фигуры Антона Андреевича и Евграшина, недавно перенаправленного в родной Затонск, и, заметив их, Анна отступила, лишь на миг позволив себе закрыть глаза в попытках заглушить все чувства и вернуть самообладание, с которым обернулась навстречу подходившим господам, стараясь не замечать взгляды Якова Платоновича, всё ещё направленных к ней. Всё это уже выходило за границы приличий и разумностей. Анна Викторовна чувствовала, как ей тяжелее становилось придерживаться их, рискуя каждый раз разрушить все стены между ними со своей стороны, но в упрёках пыталась не дать этим мыслям развиваться. Потому что она так боялась… боялась снова оказаться на этом пути, полном опасностей, множества неясностей и угроз, ведь если он встретит её тем же концом, что и в прошлый раз, Анна уже не сможет пережить всё вновь, заново собирая себя по кусочкам. И каждый раз госпожа Миронова продолжала отступать, как и обманывать себя в том, что её сердцу было очевидно всегда. Она никогда не сходила с этого пути и рано или поздно не справится в своей борьбе разума и чувств, ибо последние всегда были в ней слишком сильны.