Шрамы мирного времени

Lay down with me tonight, breathing slow Back in your driveway Rest now, kiss me goodbye in the morning I'm with you always And the world got a little more dim tonight The world got a little more dim tonight

      Существуют сны, которые повторяются из раза в раз. Начало и конец, предисловие и послесловие бывают разными, но основа всегда одна и та же. Ричард испытывал этот порок сознания на себе достаточно долго, чтобы знать, что даже спустя много лет невозможно научиться определять обман сознания раньше, чем ужас высосет все силы, а кости проберет могильным холодом.       Главными героями его снов были террор и хаос, и, как их квинтэссенция и живое воплощение, Джегань.       Каждый сон начинался одинаково: дюжина д’харианских солдат за его спиной, десятки лучников Имперского Ордена — в сотнях футов перед ним. И его сын, окруженный ими со всех сторон, с направленными на него стрелами. Разум Ричарда создал то, что в реальности было недоступно его зрению, но он понимал, что тогда, шесть лет назад, взгляд Томаса был таким же: скупым на эмоции и абсолютно нечитаемым.       Он был жив лишь потому, что Джегань хотел, чтобы Ричард стал свидетелем его триумфа. Томас знал это с самого начала и все равно пошел на эту самоубийственную миссию — был ли он уверен в исходе этой битвы или просто не видел другого выхода?       С кристальной ясностью в сознании Ричарда звучала угроза Сноходца. Раз за разом. Буква за буквой. Одна и та же на протяжении шести лет.       «Если ты сделаешь хотя бы шаг, я убью его».       Джегань демонстрировал свое бесстрашие всеми доступными способами. Он не стал отсиживаться за лучниками или телохранителями так же, как не стал использовать Томаса в качестве живого щита — и все же не гнушался помощью Сестер Тьмы, окруживших его всеми возможными барьерами. Те же барьеры, возможно, не дали Томасу воспользоваться его даром, и они же удерживали его в кругу лучников — вовсе не их стрелы.       Ричарда и Джеганя разделяли считанные шаги. Обсидиановые глаза Сноходца, в которых тонули и задыхались солнечные лучи, должны были выражать превосходство и предвкушение торжества.       Ричард сжал рукоять меча крепче, до боли в суставах пальцев. В этом не было необходимости, но этот жест всегда вселял в него уверенность.       Он испытывал то же, когда мучил Кэлен?       Его дыхание стало прерывистым. Ему приходилось концентрироваться на том, чтобы не напасть на ублюдка прямо сейчас — чтобы не совершить ошибку и не сделать тот самый единственный шаг.       Он испытывал то же, когда убивал Файрена, чтобы разрушить альянс?       Его ярость мог успокоить только блеск чужой крови на лезвии его меча, отражавшего багровые рассветные лучи. Но не сейчас. Не так скоро.       Он испытывал то же, когда пытал Томаса и заселял его голову ложными воспоминаниями?       Он бросил на Исповедника один мимолетный взгляд и наконец увидел проблеск эмоций — мимолетный, словно удар молнии, и такой же очевидный. Той эмоцией была решительность, своей ясностью рассеивавшая даже нереальную сонную дымку.       Он испытывал то же, когда посылал свою марионетку во Дворец Исповедниц, чтобы посеять хаос?       Джегань ухмыльнулся — так же, как и в тот раз, шесть лет назад, когда они и правда стояли лицом к лицу друг с другом.       Ричард почувствовал, как ярость начала сотрясать его тело, сливаясь с огнем его магии. Это чувство приносило нечеловеческую, беспросветную боль каждый раз, когда воспоминание о нем рождалось в глубине его сознания. Так страдают те, кто потерял руку: помнят, каково это — ощущать тепло любимого человека кончиками пальцев и чувствовать свою связь с чем-то большим через ласковые объятия воздуха и порывы ветра, но вместо этого спектра чувств ощущать лишь фантомную боль.       Во сне его наполняла не магия, а чувство утраты. В реальности то был поток чистой силы, идущий из каждой клеточки его тела, направленный на одну единственную цель: уничтожение.       Сестры Тьмы потратили слишком много сил на удержание Томаса, чтобы суметь противостоять Ричарду. Никто из них не обладал даже могуществом Никки, что уж говорить о двух боевых чародеях.       В пустыне началась буря. Песок, словно живое существо, взметнулся за спинами лучников и поглотил целый отряд телохранителей Джеганя. Они не успели издать ни звука, когда его масса похоронила их под собой. К небу взмыла новая волна, двигавшаяся вдоль поверхности земли с неотвратимостью рока. Она нарастала, вбирая все новые слои песка, и, в конце концов, достигнув ста футов высоты, накрыла собой группу Сестер Тьмы. Ричард видел, как они боролись, выставляли щиты, и несколько секунд это действовало — вокруг каждой из них была прослойка чистого воздуха. Когда барьеры стали ослабевать, подтачиваемые магией боевого чародея, туда начали попадать струйки песка — так обычно вытекала вода из треснувшего сосуда.       В конце концов буря смяла и их.       Волна двинулась по кругу, бережно обходя солдат Ричарда сзади, и направилась к группе солдат и сестер, стоявших по другую сторону от круга лучников. Они наблюдали за приближением гибели, разрываясь между обязательствами перед Императором и чувством самосохранения. Когда их и обезумевший песчаный поток разделял десяток футов, некоторые из защитников Джеганя повернули головы туда, где раньше были Сестры — и обнаружили пустоту. Не было ни тел, ни костей, ни одежды. Абсолютно ничего.       Чувство самосохранения возобладало, но проиграло в последнем бою. Их отчаянные крики затерялись в непроницаемой стене песка, а после и вовсе замолк. Ричард не желал слушать их — его внимание оказало бы им неоправданную честь.       Спустя пять минут после предупреждения Джеганя три четверти его телохранителей были заживо погребены в песке. А Ричард не сделал для этого ни единого шага — даже пальцем не пошевелил.       Когда барьеры Сестер пали и Томас оказался свободен, Ричарду стало ясно, что лучники уже не были во власти его неудержимой ярости. Они были во власти Томаса. Потоки воздуха, направляемые чужой рукой, окружили их и превратились в мощное орудие: по их воле все стрелы, направленные на Исповедника, сорвались с луков одновременно — и вместо него поразили лучника, стоящего на противоположной стороне. Когда все десять опрокинулись на спины, обагривая песок своей кровью, Томас, единственный, возвышался среди круга трупов. Ни одна стрела не задела его — не посмела нарушить его волю и покинуть сформированный им воздушный коридор.       Когда с севера, запада и востока послышался звук приближавшихся отрядов д’харианцев, Джегань впал в неистовство. Но вместо того, чтобы вступить в бой с Ричардом, он развернулся и широкими решительными шагами направился к Томасу — своему идеальному оружию, вышедшему из-под контроля.       Лучники за спиной Ричарда одновременно направили на Императора свои орудия, но только один решился выстрелить без его приказа, не дождавшись даже его поднятой руки.       Это и было точкой невозврата каждого сна. Раз за разом он проживал полет этой стрелы так, словно видел его в первый раз — и знал, что, если этой стреле суждено настигнуть Сноходца раньше его меча, она должна быть благословлена им как величайшее благо.       Но она никогда не настигнет Джеганя. Как и его меч. Как и меч любого другого мужчины, в этот момент находившегося в Долине Заблудших.       Томас нырнул под рукой Джеганя во время его атаки и отразил стрелу лезвием своего меча. С этого момента судьба Сноходца полностью находилась в руках Исповедника.       Вновь взметнулись клубы песка. Долину Заблудших сотряс беззвучный гром.

***

      — И что из этого сна — правда?       — Всё, — сказал Ричард безрадостным тоном. — Кроме того, что во сне я могу лишь отстраненно наблюдать. В реальности я до смерти боялся за Томаса, но тогда у меня была власть над происходящим.       — Ты знаешь, зачем он сделал это? — ее голос прозвучал так, что стало понятно: она знала.       — Он объяснил свой план за минуту до того, как мы приступили к созданию границы. До этого момента я просто считал, что он хочет лично отомстить ему любой ценой.       — Джегань рассказал нам обо всем, что произошло, и умер от рук Никки и Кары.       — Не от твоих? — растерянно спросил он. — Но почему?       Ричард знал Кэлен достаточно хорошо, чтобы понимать: после всего произошедшего она была той, кто желал ему смерти больше всего на свете. Он надеялся, что именно ей выпадет шанс отплатить Джеганю за все то, что он сделал с ними и с Новым Миром.       — Когда Кара сказала мне, что д’харианцы больше не чувствуют узы, я боялась, что не выдержу и убью его в первую же секунду. Но в реальности, когда он, исповеданный, рассказал мне обо всем, я… я перестала ненавидеть его. Тот человек, исповеданный человек, без всей брони и самоуверенности, был жалок и не стоил ничего, кроме отвращения. Я поняла, что не смогу возложить столь большую горечь на опустошенный сосуд.       Голос Кэлен звучал глухо. Казалось, одни лишь воспоминания о том дне заставляли ее вновь почувствовать себя сломленной. Джегань был пуст из-за исповеди, в то время как Кэлен была разбита на мелкие кусочки. Она не знала, кто из них потерпел большее поражение в этой войне.       — Прошу, расскажи, что стало с Эдом после возведения границы, — Кэлен выжидающе посмотрела на него.       Ричард улыбнулся: Кэлен ни разу не называла их сына так, и в этом было что-то новое для него. Она использовала это имя в силу материнской привычки, которая давно пересилила привычки той женщины, которой она была до его рождения. Ричард не смог не почувствовать болезненный укол за то, что «сын» все еще ассоциировался для него с Томасом — тем самым, который прошел путь от врага до союзника и которого он смог полюбить не только за то, что он — кровь от его крови.       «Эд» звучало ново. В этом было что-то теплое, семейное. В сознательном возрасте Ричард испытывал это чувство только рядом с Кэлен, но память о нем успела потускнеть со временем.       Кэлен сразу поняла, о чем он подумал. Лучшее, что она могла сделать — улыбнуться, побуждая его продолжить, и вложить в это невысказанное обещание. Именно это она и сделала.