Тепло

      — Соджи.       Шаги, тихий голос, а затем звук закрытия раздвижных дверей сёдзи. Пускай комнатку освещает всего одна догорающая свеча, пускай пришедший высок, и мальчик даже не видит его лица, лишь низ хакама и тёмные носки, он понимает, кто пришёл, уже сразу по голосу, знает, что у него в руках, и может перечислить, даже не открывая глаз. Поднос со стуком ставится на пол, а его плеча осторожно касаются. Такое бывает редко, почти как в детстве, когда он был совсем маленьким, а сестра долго не решалась его будить по просьбе родителей — она сидела и смотрела, а затем трогала так же осторожно и звала. Сейчас он старательно притворяется спящим, не реагирует на тихий зов и лёгкое тормошение, лежит с закрытыми глазами. А тогда ворочался, подставляя лицо солнечным лучам, довольно потягивался и улыбался сестрёнке. Сейчас он тоже часто улыбается, но понимает, насколько улыбка выглядит фальшивой и неискренней.       — Соджи. Я сейчас одеяло сорву. Не спишь ведь, — уже более строго говорит пришедший, и это действует. Парень открывает глаза, щурится, словно разбуженный кот, чуть ли не закрывает лицо «лапой» и смотрит недовольно на разбудившего его человека. А тот будто его не замечает: уже отвернулся к подносу и занялся приготовлениями. Соджи их не любил и никогда не смотрел. Вот только не слушать он не мог: как шуршит упаковка, как ломается стекло, как рвётся ткань, как откручивается пузырёк с резким запахом... Соджи не мог не морщиться, не мог не прятать нос в сгибе локтя. В довершение, это резко пахнущее будет потом щипать. Он знает, слишком хорошо знает, что произойдёт дальше. С этого начинается каждый его день.       — Поворачивайся. Почему ты заставляешь об этом постоянно напоминать? — в голосе сквозит привычное недовольство. Из-за всего этого Хиджикате-сану тоже приходится вставать раньше обычного. Казалось бы, какие-то жалкие минуты, но они оба могли бы досмотреть свои сны.       — А может сегодня...       — Поворачивайся.       Попробовать стоило. Он всегда пробовал. Сначала фукучо сомневался, но всё равно брал себя в руки и отвечал «нет» — всегда оставался шанс, что он разрешит пропустить на этот раз. Теперь же, когда прошёл месяц и улучшения явно видны, он не дослушивает до конца, обрывает на полуслове и даже слышать не хочет о том, что раз полегчало, можно прекратить. Нельзя. А Соджи кажется, что на нём уже живого места не осталось. Колоть просто некуда. И сейчас... Ему остаётся лишь недовольно коситься, а после резким движением сбрасывать одеяло, поворачиваться на живот, утыкаясь лицом в матрац, вспоминать один момент и наконец откидывать подол юкаты. Это происходит так часто, что он уже забыл о неловкости. Только боль. От её ожидания он сразу напрягается и рефлекторно дёргается, стоит мокрой ткани пройтись по коже.       — Спокойно. Ещё не колю.       Впрочем, и это не надолго. Соджи вздрагивает всем телом, стоит игле впиться в мышцу: как всегда неожиданно, как всегда невозможно подготовиться, как всегда... Ай! Мальчишка сдерживает крик, закусывает рукав юкаты, но не может удержаться от болезненного стона. Лекарство всегда ощущается как свинец, буквально вгоняемый внутрь мышцы. Оно поступает медленно и неохотно, преодолевая сопротивление напряжённого тела, смешивается с густой красной жидкостью внутри. Пусть так. Окита порой согласен на многое, только бы эта жидкость не шла горлом. Он слабо дёргается и издаёт невнятные звуки.       — Терпи. Сам просил медленно.       Да, просил, в самом начале, после того, как один раз было быстро. Соджи не хочется об этом вспоминать. Тогда чудом удалось не кричать, но сдержать слёз уже не мог. Он прятал лицо в складках рукавов и сиплым голосом просил так больше никогда не делать. И Тоши не делал, прислушивался к нему и даже иногда медлил, давая время настроиться, тоже в самом начале.       Окита хотел бы привыкнуть. Со временем должно быть легче? Почему-то так не получилось. Он только всё больше ненавидел себя за позорные мысли о побеге, за трусость, за просьбы сделать перерыв, за...       — Ну, вот и всё. Держи.       Соджи шумно выдыхает, наконец выплёвывает противную ткань. Он даже не морщится, когда щиплющая тряпочка соприкасается с ранкой. Она совсем маленькая, словно от комариного укуса, а Соджи казалось, как минимум, от вспарывания кожи катаной. Фукучо смеялся с таких сравнений и порой трепал его за плечо. Вот и сейчас почему-то не уходит, а с чем-то ещё возится на своём подносе. Оките хочется сказать, что сейчас не вечер, жара у него нет, и никаких противных лекарств он пить не будет: не нужно. Буквально под нос на развёрнутой бумажечке ему кладут небольшой рисовый пирожок. Соджи не может сдержать уже искренней улыбки.       «Спасибо», — прохрипел он, но ответом ему послужил лишь стук закрывшихся дверей.