Не знаю, смогу ли полюбить тебя...

У Эмгыра ныла шея и жутко болело плечо. Однозначно плохой идеей было, заперевшись в своем кабинете, работать ночи напролет, пока наконец усталость не взяла верх. Но теперь, сидя на троне, он не подавал виду. Ни один из его подданных никогда бы не узнал ни о боли, ни о терзании, вообще ни о чем. Выслушивая речи, доклады, доносы и жалобы, отвечая на вопросы и просьбы, Эмгыр все же непроизвольно поглядывал на другой, пустующий, трон рядом. Жена отправилась в город, и, кажется, один из сегодняшних просителей не преминул поблагодарить его самого за то внимание, что императрица оказывает обездоленным. От этих благодарностей, императору становилось не по себе. Он вечно всего себя отдавал своим завоеваниям. Войне, искусным интригам, бесконечным договорам с Севером… И никто никогда не приходил и не говорил на весь огромный зал: «Ваше императорское величество, позвольте выразить Вам благодарность за расширение земель Нильфгаарда и укрепление его экономической стабильности» Эмгыр даже немного нахмурился, слишком погрузившись в эти мысли, отчего докладывающий дворянин, мыслей не читавший, жутко перепугался, запнулся, застыл и обрел вид крайне нелепый. — Продолжайте, — император махнул рукой, не желая затягивать ни свое, ни общее мучение. По глазам своих подданных он прочитал общий сдержанный вздох облегчения. Едва удержался чтобы не закатить глаза. Не пристало. Даже когда перед ним уже был не тронный зал, а большой стол с картой Континента, на которой стройными рядами выстраивались маленькие фигурки армий, Эмгыр не подал вида, что излюбленное планирование не приносит ни капли удовольствия. Все та же холодная сосредоточенность и расчетливость. Он император Нильфгаарда. И он вопреки всему, даже собственным убеждениям и характеру, думает о девушке. О жене. Лишь к вечеру он остается наконец-то один, но эти мысли не уходят. Молодая служанка, забирающая поднос с едой, то и дело бросает на него выискивающие что-то взгляды. Эмгыр уже знает, что будет теперь на кухне. Опять не пошел, опять не пошел… Как шакалы, в самом деле. Но ему то что? Он, император Нильфгаарда, не отрывает взгляда от дивана. Красивого, но как после многих лет оказалось, совершенно неудобного. Когда дверь за служанкой закрывается, Эмгыр позволяет себе ироничный смешок. Ему теперь, как никогда не хочется сидеть в тишине, пусть даже единственным источником звука может быть он сам. Да, он, глупец, снова ошибся в этой девушке. Думал, она придет к нему. Попросит прощения, и он великодушно простит. Думал, обнимет ее, станет гладить волосы, говорить чтобы больше не смела его ослушаться… А жена будет тихо кивать, не поднимая лица, и покорно обещать, что больше никогда не станет подвергать себя риску. Но она не пришла. Стала только прятаться. Уходила из замка рано, приходила поздно. Лишь изредка посылала одну из своих фрейлин чтобы передать короткое прошение в официальном тоне. »…Прошу выделить средства на реставрацию крыши…» »…Прошу прислать людей для помощи с обработкой земли…» »…Прошу организовать группу преподавателей…» Однажды императрица попросила Стеллу Конгрев передать тысячное свое сообщение. Что же, более укоризненного взгляда, чем подарила ему графиня Лиддерталь, император не получал многие годы. Эмгыр только закатил глаза тогда. А сейчас, вспоминая, уселся на этот чертов диван. Ощущение самого себя прыгало от неразумного мальчишки до немощного старика, и это сводило с ума. — Ну в самом деле! Неужели ей так трудно попросить прощения?! Нет, он решил, он пойдет к ней. Пойдет, и наконец-то потребует извинений. Император чеканил шаг, ни капли не жалея дворцовый мрамор. В нем играла уверенность и решимость. И безжалостность. И хладнокровие. Но вот император замер на пороге собственных покоев, не зная что говорить. Ведь они были супругами, во всех известных смыслах. А он впервые боялся к ней прикоснуться, да даже заговорить. Девушка сидела на краю кровати, растирая ноги уставшие от долгой ходьбы. И улыбалась своим мыслям. Сегодня в большом и богатом доме одного из недавних бунтовщиков начали обустраивать большой приют. Такой, какой она хотела. С отдельными комнатами для мальчиков и девочек, целым этажом, отведенным под школу, и красивым летним садом. Она ходила по комнатам, слушая восторженные благодарности воспитателей, и то и дело просила их быть не только благодарными, но и откровенными во всем, что касалось их нужд. Многое, по правде, она знала и так. Только показывать это не пристало. Зато, играя с детьми, об этом уже думать не нужно было. Девочки мило бегали вокруг нее, радуясь новым куклам и любуясь красивым платьем, а мальчишки то и дело демонстрировали свою храбрость и гордость, словно уже теперь пытались заработать ходатайство перед императором о принятии на высокую службу. Девушка наслаждалась общением с ними. Дети не приседали перед ней в реверансах, может только до смешного милых и нелепых, и не звали без конца не принадлежащим императрице именем. А еще они смеялись. И этот смех рождал в девушке что-то совершенно новое. Этот смех ворошил странные воспоминания, где такие же дети вовсе не смеялись. Этот смех лечил ее раны. Может поэтому она с таким упоением отдавалась этому месту и его обитателям, хоть на время забывая, что ее муж уже который день не приходит в их покои. Где он? С кем он в эти ночи? Императрица знала только, что и сегодня станет плакать, как бы не пыталась прекратить. Оттого звук открывающейся двери заставил ее замереть, слишком неестественно выпрямив спину. Она бы ни за что не нашла в себе силы чтобы обернуться. А Эмгыр хотел бы чтобы она обернулась. Чтобы посмотрела на него. Увидела. Увидела, что всемогущий Император Нильфгаарда, стоит на пороге, забыв о гордости, которая вот только что, мгновение назад так яростно стучала в висках. А теперь он просто стоит и боится прикоснуться к ней. — Я не должен был кричать на тебя. Эмгыр не узнал свой севший голос, а девушка почувствовала, как в горле тут же собирается комок, а в глазах слезы. Но не ответила. — Но я правда не хочу чтобы ты была в опасности. Не потому, что ты не Цирилла. Она кивает, потому что боится не сдержать всхлип. Слеза скатывается по щеке, срывается, упав на руку, и из груди все же вырывается шумный вздох, выдающий то, как трясутся тонкие губы. Эмгыр вдруг отчетливо понимает, что его жена сейчас плачет. И что-то в нем ломается от этой простой истины. Ломается больно, совсем как кости. Эту боль даже можно почувствовать где-то между желудком и легкими. Там, где у обычных людей сердце. Однажды так сильно заболело лишь много лет назад, когда яростные волны сомкнулись над телом той, что сняла с него проклятие. Такая злая ирония. Имени этой девушки он не знал, а имя погибшей жены произнести просто не мог. По той же причине, из-за которой теперь сидит перед своей императрицей, вытирает слезы, и шепчет что-то, целуя руки. — Прошу тебя, не плачь. — Я не хотела, чтобы все было так. — Я знаю, знаю, мотылек. Прости меня. Прости. Эмгыр сцеловывает слезы с ее щек, с губ, ловит их в самых уголках глаз, только бы эти стали последними. Это ведь не он, это вот тот юноша, в шлеме скрывающем уродство, который еще не сделал всего того, о чем каждый день жалеет. — Я ведь не могу на Вас сердится. — А должна бы… — Нет. Она так уверенно качает головой… — Смотри девушка, император на коленях у твоих ног. Не лучшее время чтобы перечить. Смеется, вытирая последние слезы. — Иди ко мне. Девушка послушно соскальзывает к императору в объятия, совершенно игнорируя холодный пол, который через тонкое ночное платье чувствует куда явственней, чем ее муж через плотные одежды. Но он греет ее. Только тем лишь, что обнимает, перебирая волосы. Девушка не хочет думать о том, что значат эти его слова, и извинения, ведь император Нильфгаарда никогда не просит прощения. Она не хочет об этом думать. Ведь знает, таких желанных слов от него все равно не услышит. Значит станет как и раньше, ценить каждое такое мгновение. Запоминать до мельчайших деталей, будто оно последнее. — Мне так жаль, что заставила тебя волноваться. Эмгыр ухмыльнулся, пересаживая девушку себе на колени. Сама ведь не решится, а потом возись с ее простудой. — Больше не делай так. Никогда. — Хорошо, Ваше Величество. Обещаю. Он целует ее, закрепляя обещание. — И пообещай, что никогда и никому не скажешь, что я стоял на коленях. Девушка смеется, позволив себе убрать волосы с его лица, и пальцами пройтись по глубоким морщинам. — Я думала, все и так предполагают, что Его Величество опустился на колени чтобы просить моей руки. Император смеется, играя с кольцом на тонком безымянном пальце жены. И отрицательно качает головой, вызывая и ее смех. — У тебя ноги совсем холодные. Ложись в кровать. — А Вы? — У меня еще осталось несколько дел. Это ненадолго. Жена покорно кивает, укладываясь под плотное одеяло. Эмгыр уже собирается к своему рабочему столу, но вдруг отчего-то вспоминает слова одного из просителей утром. Хмурится. И все же тихо просит: — Позволишь мне сопроводить тебя на открытие твоего приюта?