Научи без страха смотреть на звезды

      Марлин тихо поднималась по лестнице в совятню. Ветер ударялся о стены башни, находя щели и пробоины, через которые проникал, и по спирали очерчивал фигуру девушки. Была глубокая ночь и тишина, такая, какая бывает только холодными осенними ночами, когда облака становятся все ниже, стремясь объять всю землю и скрывая то, как отдаляются и меркнут за ними звезды. И Марлин хотелось оказаться тоже там, за облаками, в отдалении, но она оставалась на земле, наблюдая за уничтожающим все вокруг унынием. С наступлением зимы она чувствовала себя еще более одиноко, все вокруг стиралось белизной, режущей и разъедающей глаза. Все вокруг было мерзло и голо, и нигде она не могла согреться. И она никогда не чувствовала дух Рождества, эту предпраздничную лихорадку, которую подхватывали все без исключения. И это сбивало с толку, выводило из себя. Почему, когда остальные счастливы, она чувствует себя в несколько раз хуже?       Но пока еще был только ноябрь, и даже снег из тяжелых туч еще не покрыл холмы ледяной коркой. И пока еще была ночь, когда все видят сны в своих спальнях и отрываются от реальности, которая именно в это время становилась намного лучше. Марлин всегда казалось, что ночью было легче жить, легче дышать. Но в последнее время и это стиралось. Она изо всех сил пыталась сосредотачиваться на том, что раньше приносило радость; она думала о моментах, которые согревали ее, но что-то неуловимо ускользало из ее рук. Она гналась за чем-то, в чем уже не было смысла; она пыталась ощутить то, что уже успела позабыть. И, на самом деле, так было уже не первый месяц, и вовсе не из-за последних происшествий.       Марлин тонула в апатии. И все внутри изнывало от какой-то жажды. Она так хотела почувствовать что-то, что-то сильное, затмевающее. Она желала сильных эмоций, которые заставили бы ее смеяться или плакать, разве это было важно? Но, по сути, она ощущала себя абсолютно пустой: оболочкой, внешний вид которой она поддерживала, отшлифовывая каждую деталь, но внутри которой не было ничего. Это не было страданием, это было безразличием. Она не знала, когда на самом деле это началось, но в один момент поняла, что ничего не чувствует, как прежде. Марлин всегда считала свою эмоциональность, свою способность поддаваться мгновенным импульсам определенным даром. Но теперь она была пуста и ощущала лишь собственную холодность.       Когда перед ней вставал выбор, какой бы то ни было, она не ощущала какой-то внутренней подсознательной тяги к желаемому, потому что было все равно: идти куда-то или нет, соглашаться на что-то или нет. Она как будто по крупицам теряла способность отвечать миру, реагировать на его посылы. В последнее время ее жизнь представляла собой принудительное существование, все равно, что поднимать руки или бегать без причины. Тебе вроде как это не надо, но почему бы и нет. Ничего не происходило по наитию, все из себя приходилось выжимать. Это была своеобразная актерская игра: так, здесь ты должная злиться, а теперь тебе должно быть смешно, сейчас — страшно.       И на самом деле она не хотела ничего определенного, она не хотела вообще ничего. Марлин просто осознавала, что так не должно быть, и помнила, как было раньше, но отчего-то было плевать. За последние дни она наконец действительно смогла почувствовать, вернуться к эмоциям, смогла прожить все происходящее без обдумывания своей реакции, без выбора более подходящего решения, словно в стратегической настольной игре. Но все это снова было недолговечно, все обрывалось, и Марлин возвращалась в уже ставшее привычным состояние. Сейчас внутренний голос говорил: тебе должно быть страшно, ты должна быть осторожна, ты должна беспокоиться. Но девушка спрашивала у себя же: зачем и имеет ли все это смысл?       Порой она была готова себя ударить: что за глупости приходили ей в голову? Все с ней в порядке, как и всегда, просто слишком сильно погрузилась в себя, зачем-то копаясь в том, чему, возможно, лучше оставаться нетронутым. Она очень старалась убедить себя в том, что все это лишь пустяк, и на короткое время это срабатывало, она словно возвращалась к себе прежней. Но, чем больше таких скачков происходило, тем больше создавалось ощущение, что она уходит в эти дебри все дальше. Марлин, признаться честно, не видела смысла ни в чем, поддаваясь равнодушию. Зачем? Зачем все это? Из раза в раз всплывал этот вопрос, но ответа она не находила.       Разговор с Сириусом позволил ей многое переосмыслить. Во-первых, она оказалась не такой сильной, какой себя считала, это нужно было признать. И еще она определенно решила взять себя в руки и начать делать хоть что-то, зачем и пришла в совятню затемно, поверх пижамы натянув только мантию и теперь дрожа от холода. В кармане лежало письмо, которое Марлин постаралась как можно лучше замаскировать и защитить чарами. Оставалось надеяться, что Алан прочтет его как можно скорее и все-таки окажет ей услугу. В конце концов, их репутация тоже была на волосок от гибели.       А, во-вторых, она не могла свыкнуться с мыслью, что этот разговор с Блэком в принципе состоялся. С начала их сомнительного общения не было ни дня, когда Марлин не чувствовала по отношению к нему злость и раздражение. Но вечером она сама осталась с ним у озера, то ли от усталости и тревоги, которая ее измотала, не давая держать достойную маску, то ли потому, что увидела Сириуса таким. Впервые она ощутила, что он может страдать, переживать, поддаваться и тонуть в этих ощущениях так глубоко. В те минуты они были зеркальными проекциями друг друга.       И эта горечь притягивала. Марлин старалась переубедить себя, заставить не думать, но не могла. Того Сириуса, которого она увидела ненадолго, ей было искренне жаль, и первый раз ей хотелось поддержать его, и первый раз самой захотелось быть откровенной. Это было чем-то вроде обоюдного обнажения собственных шрамов, которыми были испещрены их души. Разговор стал их определенным договором, по которому так притягательно было не скрывать собственное отчаяние, собственную боль. Они могли теперь позволить себе быть уставшими, злыми, обиженными, напуганными, беспокоящимися. И возможность не тратить силы на наигранность, быть искренней и настоящей манила Маккиннон.       И стоило признать, что сквозь свою пугающую эмоциональную изолированность она все-таки начала чувствовать. В конце концов, ее страх и тревожность не были поддельными. Да и к тому же она не стала бы просто так отправлять письмо ближе к утру, ведь ради конспирации можно было сделать это через пару часов после отбоя и спокойно вернуться в постель. Но дело в том, что Марлин хотела продержаться на ногах до самого завтрака, она не хотела засыпать, потому что все чаще ей снились ужасные сны, почти кошмары, после которых она просыпалась в прилипшей к спине ночной рубашке и ощущением, таким, словно ее за ночь обглодали до костей. Подобное изматывало, она не могла как следует высыпаться, но снотворное пить так и не рисковала, хотя совсем скоро, казалось, все-таки сможет решиться и принять его. Поэтому она до поры до времени решила уменьшить количество часов для сна, не зная, насколько ее хватит (по ощущениям — не очень надолго).       Марлин очутилась в помещении, и тут же легкие ее наполнились спертым запахом сена и птичьего помета. Под потолком сидело немного сов, ведь большинство еще не вернулось с охоты. Отмахиваясь от пуха и перьев, приземляющихся на лицо, она прошла к одной из сипух, дремлющих на жердочке. От ее приближающихся шагов птица настороженно наклонила голову, оглядывая позднюю посетительницу, и с недовольством ухнула, когда девушка достала из кармана мантии небольшой конверт. Маккиннон еще раз посмотрела на письмо, провела по нему ладонью и выдохнула, собираясь с силами. Сова с неудовольствием вытянула когтистую лапку, к которой трясущимися руками Марлин привязала свою посылку. Сипуха еще раз ухнула, взмахнула крыльями, ударив ее по лицу, и вылетела из башни.       — Вот ведь мерзкая птица! — в сердцах прошептала Марлин, проводя ладонями по лицу.       Девушка прошла к окну, пряча руки в карманы и сжимаясь от холода. Она смотрела вслед улетающей сове, пока та не затерялась в облаках и темноте ночи.       «Дорогой Алан,       Знаю, после нашего расставания я сгоряча сказала тебе о том, что больше не нуждаюсь в твоем обществе и в твоем обхождении со мной. Но я сильно пожалела о своих грубых словах и хочу попросить твоего прощения. И я надеюсь, что ты поймешь меня и проявишь великодушие, с которым я в свое время сталкивалась не раз.       Я оказалась в большой опасности. И мне бы не пришлось писать сейчас тебе, если бы происходящее не было связано с тобой и твоей семьей напрямую. Меня вычислили, и Джонатан Лавуазье, брат Лаэрта и по совместительству мой однокурсник, напал на меня в Хогсмиде, приведя с собой еще двоих незнакомцев. Мои друзья (верю, что ты смеешься) спасли меня. Думаю, ты прекрасно знаешь эту семью и хорошо понимаешь, что они не станут сдаваться и непременно добьются своего. Представь, что случится в таком случае.       Потому я прошу не только твоего прощения, но и твоей помощи.       Твоя Марлин, с надеждой ожидающая ответа».

***

      Марлин одна из первых пришла в класс, кое-как выложила на парту перья, чернильницу и учебники и тут же уронила голову на сложенные на парте руки. Утром она пятнадцать минут не могла вспомнить, где лежит ее блеск для губ, и в итоге решила обойтись без него. Только направляясь в сторону большого зала, она остановилась, ударяя себя по голове. Она специально с вечера оставила его на раковине, как можно было не заметить? Потом на завтраке она разлила молоко, попыталась разрезать хлеб неправильной стороной ножа, сетуя на то, что эльфы не могут заточить приборы как следует. Поэтому так толком ничего и не съев, и чувствуя назревающую в висках головную боль, она решила поскорее отправиться в кабинет, чтобы пятнадцать минут поспать. Идея отказаться от сна сегодня должна была обойтись ей очень дорого.       Она ненадолго пропала в коротком забытье, но с сожалением поморщилась, когда услышала звон колокола на урок. Марлин поднялась, поправляя волосы и потирая глаза, и вдруг резко повернулась вправо, отшатываясь. На нее насмешливо смотрели темные карие глаза. Сердце девушки исступленно забилось в страхе, ладони сжали край парты, она не могла отвести взгляд и собраться с мыслями. Наконец, она бегло оглядела класс, но так и не нашла свободного места. Черт! Как он могла забыть про то, что сегодня первая пара с Пуффендуем. Он не появлялся неделю, позволяя ей расслабиться, и по итогу застал ее врасплох. Какая же дура! Как в тумане Марлин слышала голос учителя, звук отодвигаемых стульев, и, словно не управляя своим телом, она вместе со всеми села за парту, готовая сломаться от напряжения.       Марлин высоко подняла голову, закинула ногу на ногу, закрыв лицо волосами и крепко обхватив ладонями свое колено. Вдох. Выдох. Паниковать не время. Она искоса посмотрела в сторону парты, где сидел Сириус. Он был на месте, и это заставило ее немного поддаться облегчению. Он со злостью оглядывал ее соседа, почти полностью обернувшись в их сторону, он едва не переломил зажатое в руке перо пополам. Потом он пересекся с девушкой взглядами, порываясь встать, но Марлин едва заметно покачала головой, предприняв попытку ободряюще и уверенно улыбнуться. Вот так: все в порядке, беспокоиться не о чем, на уроке он ничего с ней не сделает, всего лишь хочет поиграть на ее расшатанных нервах. Она почувствовала, как его рука коснулась ее ноги. Маккиннон вздрогнула и сменила позу, скидывая ладонь. К нему она так и не повернулась.       — Ну же, Марлин, — нежным шепотом произнес Джон, в безобидном жесте беря ее пальцы в свои, — не обделяй меня вниманием. — И девушка ощутила боль в руке, как будто все косточки смещались от того, как он ее сжал.       Она закусила губу и со злостью посмотрела на Лавуазье, который с безобидной улыбкой наблюдал за ней, уперев щеку в кулак.       — Обычно я не нуждаюсь в компании, — с неприкрытой ненавистью прошипела она.       — О, я верю, но я посчитал, что в связи с последними событиями без этого не обойтись, — улыбка его дрогнула.       — Я тронута, — вырывая из себя каждый звук, съязвила Маккиннон.       — Прости, неприятную вещь скажу, — теперь на лице его был исключительный оскал. — Но мне кажется, тебе нужно больше отдыхать. Столько стресса, еще и недостаток сна плохо сказываются на твоем внешнем виде. Выглядишь измотанной, — выражение его лица мало походило на сочувствующее или расстроенное. — Мерлин, это что, на твоем прекрасном личике синяки под глазами? — Холодные шершавые пальцы коснулись пряди ее волос, заправляя ее за ухо, и затем легли на щеку, едва-едва ее поглаживая.       Марлин поморщилась в отвращении, с трудом сдерживая паническую дрожь и пытаясь заставить себя сделать уже хоть что-то.       — Мистер Флеминг, мисс Маккиннон, я вас, случаем, не отвлекаю? — строго произнесла подтянутая преподавательница по нумерологии.       Рука с ее лица мигом упала на парту, и юноша как ни в чем не бывало взялся за перо и начал конспектировать что-то в открытой тетради. Девушка не сдержала нервного вздоха и обмакнула кончик пера в чернильницу, пытаясь успокоить тремор, который бил ее руки, не давая написать и строчку без помарки и кляксы. Она чуть отвернулась от своего соседа в сторону прохода и прерывисто поправила волосы, пока в голове появилась первая адекватная и достаточно громкая мысль: ненастоящая фамилия, вот почему она раньше не замечала его. Теперь все становилось ясным, ведь она гадала, как могла за эти годы не встретить еще одного человека с фамилией Лавуазье. Видимо они не хотели афишировать свое утерянное влияние при поступлении Джонатана в школу.       — Вот мне интересно, — вновь начал он, когда внимание преподавательницы сместилось в другую часть класса, — ты за эту неделю растеряла свою храбрость или, наоборот, приобрела осторожность? — он с искреннем интересом коротко посмотрел на нее.       — Хочешь знать, боюсь ли я тебя? — с высокомерной усмешкой спросила она. — То, что ты способен брать верх в некоторых вопросах путем грубой силы, — рядом послышалось веселое хмыканье, — еще ничего не решает.       — Но признай, ты опасаешься, волнуешься, не можешь найти себе места, не знаешь, что предпринять, — он невозмутимо продолжал переписывать выдержки из параграфа учебника.       — Не дождешься, — со всей уверенностью, на какую была способна, произнесла Марлин. — Я найду способ упечь тебя и всю твою семью в Азкабан, не сомневайся.       Лицо юноши потемнело и отразило скрываемую ярость, хотя он все еще старался держать расслабленную и дружелюбную маску. И выглядело это, честно говоря, по-настоящему пугающе.       — Такие громкие заявления, Каролина, — прошептал он, наклонившись к самому ее уху. — Особенно, когда ты вмешала в наши с тобой разборки гриффиндорцев. Это было твоей ошибкой, и на твоем месте я бы не был так дерзок и самоуверен. Хотя, — протянул он, смотря в потолок и как будто о чем-то задумываясь, — ну, конечно, как я мог ожидать от тебя покорности и послушания, если совсем забыл рассказать тебе ужасающую новость?       — О чем ты? — севшим голосом спросила Марлин, приходя в бешенство от его игр и чувствуя затаенную тревогу.       — Думаю, тебе все же лучше узнать все самой, а не из моих уст, — губы его растянула невинная улыбка. — Как дела у Криса?       Глаза девушки расширились от подозрений и ужаса, лицо ее начинало приобретать смертельную и пугающе болезненную бледность. Она тяжело дышала и уже не могла сдерживать обуявшую ее дрожь.       — Мистер Флеминг, мисс Маккиннон, это вопиющее поведение! — воскликнула профессор. — Это последнее ваше предупреждение!       Послышался скрип отодвигаемого стула, за ним показавшийся оглушительным треск сломанного пера. Марлин трясущимися руками скидывала вещи в сумку, не видя перед собой ничего. В глазах темнело, и летали яркие вспышки, от которых она почувствовала тупую боль в висках. Все мысли переплелись в мерзкий комок.       — Мисс Маккиннон! Что вы себе позволяете? — с возмущением пискнула преподавательница.       Марлин накинула на плечо сумку и стремительными шагами покинула кабинет, с трудом разбирая крики учителя, последовавшие за ее уходом. Она на секунду прижалась спиной к стене, медленно вдыхая в себя прохладный, слегка сыроватый воздух коридора. И только потом на негнущихся ногах поспешила по коридору в сторону когтевранской башни. Она шла, с трудом осознавая, куда и зачем направляется. Оглушительно прозвенел колокол. И свернув в очередной коридор, Марлин как будто очнулась, зацепившись за обрывок разговора.       — Боже мой, как это ужасно, — прижав к губам пальцы, пролепетала какая-то незнакомая девушка. — Наверное, ему очень больно.       — Конечно, ему больно, тупая твоя голова, — поморщилась с неприязнью одна из их группы. — Он весь в ожогах.       Внутри все упало, и через все тело как будто провели скальпелем, такой холодный испуг ощутила Марлин. Перед глазами встала темная пелена. Она как сумасшедшая резко подошла к этим девушкам, схватив какую-то из них за руку.       — О ком вы говорите? — не своим голосом проговорила она.       — Ты что делаешь? — возмутилась когтевранка, но Маккиннон сильнее вцепилась в руку.       — О ком вы говорите? — еще раз, разделяя каждое слово, повторила она.       — О Кристофере Хаттере с седьмого курса, — пискнула та самая, сожалеющая девчонка.       Марлин отступила, отпуская запястье и отходя на несколько шагов. Как дела у Криса? Она вспомнила холодную усмешку Лавуазье, и что-то моментально перевернулось где-то внутри. Кристофер. Она, не обращая внимание на странные взгляды, сорвалась с места и побежала в сторону больничного крыла. Она расталкивала школьников, попадающихся ей на встречу, и старалась не думать о том, насколько плохо все могло быть. Всю ее разгорающуюся злость полностью перекрыл страх. Ей нужно было как можно скорее увидеть его. Легкие горели от сбитого дыхания, но она ничуть не снижала скорость, чтобы выдохнуть. И когда впереди показались двери лазарета, она, не давая себе времени на слабость, ускорилась; лишь на секунду задержавшись у самой дверной ручки, смело зашла. Взгляд ее тут же впился в Кристофера, сидящего на кушетке. Марлин подумала, что от облегчения вполне можно потерять сознание. Она прикрыла глаза, выдыхая и хватаясь за стену.       — Ох, неужели хоть кто-то удосужился проведать бедного юношу, — с недовольством поджав губы, сказала суетящаяся вокруг мадам Помфри, в руках которой была баночка с темно-зеленой мазью, которую она наносила на ожоги, практически сразу же исчезающие и бледнеющие под ее пальцами.       Затем женщина убрала лекарство на одну из полок, вытерла руки и, сказав, что после нанесения мази необходимо подождать еще полчаса, ушла в свой кабинет. Маккиннон посмотрела на закрывшуюся дверь и потом рискнула оглядеть Хаттера, однако, наткнувшись на его взгляд, тут же приступила к рассматриванию пустых кроватей, ширм в дальнем конце и плит на полу.       — Ты пришла, — констатировал он факт тихим голосом, в котором девушка услышала радость и странную надежду, что заставило ее еще более усиленно вдаваться в подробности каменного узора. — Как ты узнала?       — Услышала в коридоре, — безразлично пожала она плечами. — Кстати, — как можно более равнодушно начала она, — как ты умудрился получить такие ожоги?       Кристофер улыбнулся так, словно расколол ее попытки скрыть свое волнение, что прибавило ей раздражительности к общему неуравновешенному состоянию, но она изо всех сил держалась.       — Ничего особенного. Ошибся на Зельеварении. С кем не бывает?       — Ты же один из лучших на зельях, — с недоверием произнесла Марлин. — Как такое могло произойти?       — Видимо, недостаточно хорошо перетер смоковницу. Обычная случайность, — он сам, судя по всему, тоже не особо был согласен с этой версией.       — Ну, да, наверное, — она дергано улыбнулась, чем вызвала пронзительный и внимательный взгляд. — Что ж, раз с тобой все в порядке, я пойду. Не хочется опаздывать на лекцию.       — Она уже двадцать минут как идет, — приподнял он брови, с легкой снисходительностью всматриваясь в спину развернувшейся к выходу Маккиннон. — Марлин, скажи, у тебя что-то случилось? Ты очень изменилась за время…       — За время, что стала для тебя эгоистичной стервой? — она громко рассмеялась. — Не волнуйся, хуже не стала. — Она сделала пару шагов и схватилась за ручку, прежде чем Крис успел подбежать к ней и положить на плечо ладонь.       — Нам надо поговорить, — с волнением произнес он. — Я хочу извиниться, я…       — Не продолжай, — она с насмешливым взглядом скинула с себя его руку. — Мне неинтересно, что ты скажешь.       — Но ты ведь пришла сюда, — возразил Кристофер. — Не пытайся меня обмануть и пустить пыль в глаза, я видел, что ты торопилась и что волновалась обо мне.       — Тогда тебе следует проверить зрение, Хаттер, — усмехнулась Марлин. — Если меня все еще волнует: жив ты или нет, то это ничего еще не значит. Позвольте откланяться, — она присела в реверансе и, взмахнув волосами, покинула лазарет.       Вот только на уроки она так и не вернулась. В гриффиндорскую гостиную ей было тошно возвращаться, поэтому как-то само собой нашлось место, в котором она наконец смогла бы выдохнуть и все обдумать. Прислушиваясь к своим негромким шагам, она отгоняла от себя все мысли, которые изнутри начинали душить ее. И когда она захлопнула за собой дверь в заброшенный кабинет, где проходили их с Сириусом отработки, она едва устояла на ногах, прижимая ладони к лицу.       Так она простояла несколько минут, делая глубоки вдохи и выдохи, сосредотачиваясь только на том, как расширяются и сужаются ее легкие. Затем она бросила сумку возле дверей, схватила первую попавшуюся тряпку, намочила ее и начала неистово оттирать полы от многослойной грязи. И чем сильнее она терла, тем чище становилась плитка и тем больше злость и бессилие брали над ней верх. В конце концов, она с рыком отбросила тряпку и замерла, сидя на полу и пусто глядя на свои подрагивающие руки.