Граница пустоты: посмертная маска

      Он был мне противен.       Отчего-то даже более противен, чем Ширазуми, Арайя и весь выводок его подопытных кроликов. И дело было даже не в том, что, навалившись всем своим весом, он трогал меня своими грязными руками, полагая, что может меня изнасиловать. Хотя и в этом тоже. Но больше — в том, что он был до омерзения жалок. Я могла понять его ритуалы, маски, нанесенные увечья, убийства, но сейчас он напоминал животное: с бездумным вожделеющим взглядом, потеющими руками и учащенным дыханием. Его гримаса напоминала его же маску, которая так восхитила Аозаки: выпученные бездумные глаза, искаженные похотью черты и ни капли осознания.       Черт возьми, Накамура — просто слабак, который не в силах выдержать груза своего греха. Каждый раз он позволяет пустоте поглотить себя.       Это падение.       Бегство.       Трусость.       Одним словом — слабак.       Моя голова дернулась в сторону, когда он наотмашь ударил меня меня по лицу. Щеку обожгло, губу разорвало о зубы, и я почувствовала металлический привкус крови во рту. Впрочем, Мастер был аккуратен: повреждение было только внутренним. Кажется, он ценил внешнюю красоту и благопристойность. Я облизала губы и проглотила слюну, наполовину смешанную с кровью.       Нет, меня это не устраивало.       Накамуре нужен был секс, пусть с налетом садизма, но это вовсе не то же самое, что убийство. Я же хотела увидеть в нем совсем другую жажду.       Я начинала злиться.       Поймав его взгляд, я указала глазами на инструменты, и он меня понял. Он потянулся к набору резаков и, наконец, выбрал резак с широким длинным скошенным на конце лезвием, предназначенным, должно быть, для того, чтобы снимать широкие полосы стружки с дерева. Но мастер Накамура был новатором в своем деле, он предпочитал снимать мягкую и влажную стружку с лиц. Я улыбнулась мастеру, наконец ощутив знакомое влечение. Нож легко скользнул в мою ладонь, я с удовлетворением ощутила его тяжесть. Накамура еще считал себя хозяином положения, не подозревая, что хищник уже стал дичью. Мне нравилось поддерживать у нем эту наивную уверенность. Он опрокинул меня на свой столярный стол, пытаясь задрать подол юкаты, нелепо размахивая передо мной своим жалким оружием и поддерживая под коленом, совсем как Ширазуми. Я почти чувствовала его слюну на своей коже.       Я рассмеялась.       — Ну ты и мудак…       Мастер отлетел от моего удара на пару шагов, сгибаясь пополам от боли, бросился обратно, но на него обрушился еще один удар — сзади, он наотмашь рассек воздух резаком.       — ОТОЙДИ ОТ НЕЕ!       Это крик почти оглушил меня. Сердце узнало этот голос раньше, чем мозг, дернулось к горлу, заливая жаром лицо. Словно деревянный истукан, я машинально уклонилась от резака Накамуры, сжимая рукоять ножа, и смотрела, как Микия бросается на убийцу, и тот его отталкивает, к счастью, выронив свой резак.       Стук отскочившего от деревянных половиц инструмента отрезвил меня.       Поправив разорванную на вороте юкату, я спрыгнула со стола и шагнула навстречу Накамуре, наперерез Микии, поднимавшемуся с колен из-под груды рухнувшего на него стеллажа.       — Не двигайся, — скорее прорычала, чем сказала, я. По правде, я даже не знала, на кого я зла больше: на Микию, появившегося так некстати и заставшего меня в не самый мой лучший момент, или на Мастера, который оказался менее привлекательной добычей, чем я рассчитывала.       Накамура взвыл, как раненный зверь, попятился к одному из шкафов, шаря по полкам рукой в поисках нового оружия. Затем заметив выроненный им резак, уставился на него с видом загнанного зверя. Носком дзори я подтолкнула резак к нему.       — Микия, — мир начал распадаться на куски, обнажая багряные линии смерти, я отвела руку с ножом назад, — никогда не становись у меня на пути. Никогда не прерывай мою охоту…       Накамура бросился вперед. В его ладони блеснула тонкая линия стали и я, загородив Микию, выставила руку с ножом, почти не глядя. Ножи с лязгом соприкоснулись у самого моего лица, и я успела различить удивление и страх на лице Мастера, прежде чем оттолкнула его резак от себя. Кажется, он наконец, узнал меня.       Он попятился, затравленно исподлобья глядя на меня.       Дичь нашла своего охотника.       Мразь.       Я рассекла воздух ножом, отводя его назад, готовясь к прыжку. Накамура тоже крепче сжал свой резак в ладони, вынося его вперед.       — Шики! Нет!       Я не повернулась на возглас Кокуто.       Нет, не сейчас.       Не сейчас, Микия.       Сейчас я должна порезать этого чертового ублюдка на куски.       Мягко оттолкнувшись пятками от пола, я прыгнула вперед, различая четкие контуры смерти Мастера. Мой нож должен окраситься кровью, иначе…       Прежде чем я успела нанести удар, Накамура вдруг выронил нож и упал на колени, закрывая лицо руками.       — Нет! Пожалуйста, нет, не убивайте меня. Я… Я не понимаю…       Я остановилась над ним с занесенным для удара ножом.       Он закрывал голову руками, как ничего непонимающий ребенок перед заносящим над ним молоток пьяным отцом. На его лице были слезы, глаза распахнутые и глядящие недоверчиво и наивно. Тьма окружавшая его с момента, когда я переступила порог его дома, рассеялась, словно туман. Теперь в мастерской остался только один убийца, и это была я.       — Чертов ублюдок, — я рассекла над ним шкаф, и он кусками дерева обрушился на голову Мастера. Отвернувшись от него, я убрала нож обратно в рукав, встречаясь взглядом с Микией.       Худшего окончания охоты не придумаешь. Нечто подобное уже случалось — с Фуджино — но даже тогда я не чувствовала такого разочарования. Я могла убить его сейчас, но это будет всё равно, что зарезать ягненка на скотобойне. Я не мясник. И я не могла сделать этого на глазах у Микии. Теперь не могла.       — Что вы… Что вы здесь делаете? — Накамура Гэндо-сан, третий по счету, выбрался из-под груды обломков.       — Ты привел меня сюда, — я повернулась к нему, пытаясь разгадать его прошлые эмоции. Но теперь в его взгляде не было больше ни страха загнанного зверя, ни жажды убийства, ни похоти — только безграничное и даже несколько радостное удивление. — Ты собирался отрезать мне лицо и изнасиловать мой труп.       Накамура нахмурился, потом недоверчиво улыбнулся и, потирая ушибленное Микией плечо, как ни в чем ни бывало, поднялся на ноги.       — Извините, но я вас не понимаю. Если вы по поводу выставки, то у меня еще недостаточно работ. После прошлой маски хорошо раскупались, у меня остались только самые первые мои образцы… Да, поблагодарите за меня Ямамуру-сана, от покупателей не было отбоя.       Его лицо разгладилось, он улыбался безмятежно, словно не было никаких убийств и истязаний ни в чем не повинных девушек и его собственной любимой жены, словно он даже не слышал того, что я ему сказала.       — У него совсем разум помутился… — хрипло проговорил Кокуто за моей спиной. — Полный распад личности…       — Может, чаю? Минако всегда рада гостям.       — Минако? — переспросил вдруг Микия, и я с удивлением услышала в его голосе злость.       Я повернулась к нему и сделала шаг в сторону, когда он, не глядя на меня, механически стирая текущую по щеке смесь белил и крови, тяжело шагнул к стоящему на коленях мастеру. Микия сгреб его за воротник рубашки, рывком поднимая на ноги, и со всей силы врезал ему кулаком в скулу. Накамура, бывший выше и крупнее Микии, отлетел к стене, ударившись спиной об закрытое окно, и ошарашено уставился на него, зажав разбитую скулу. А тот все смотрел на него, загнанно дыша, все так же не опуская подрагивающую руку, сжатую в кулак.       Я вдруг расхохоталась, чувствуя как напряжение из-за неудовлетворенной жажды убийства и гнев меня отпускают. Смех буквально согнул меня пополам. Кокуто удивленно посмотрел на меня, затем на свой кулак, медленно разжимая пальцы, и улыбнулся своей фирменной немного смущенной улыбкой.       Накамура не стал возмущаться, грозить полицией, как любой «безвинно» пострадавший человек на его месте. Он только улыбался жалкой и потерянной улыбкой и бормотал что-то себе под нос. О Минако. И, мне кажется, он впервые называл ее по имени. Похоже, под всеми его масками, он и сам понимал, что заслужил намного большего.       В это мгновение зачирикал домофон, в котором послышался чрезвычайно знакомый голос кузена Кокуто Дайске:       — Накамура Гэндо, это полиция. Откройте.       — Надо уходить. Я уже засветился в этом деле… — Микия кивнул на светящийся экранчик домофона. — У Дайске, наверное, ордер на его арест.       — Он запер дверь, — я хотела уже было открыть дверь ножом, но Накамура Гэндо встал, испуганно пятясь от нас, нашарил в кармане ключ, и подошел к двери. Левая рука его свисала плетью — в этот раз ему определенно досталось от Микии больше, чем от меня. Точнее от меня ему совсем не досталось.       — Накамура-сан, — любезно окликнула я его, когда он выходил из мастерской, — ты убил ее. Свою жену Минако, и двух других девушек. Признай это.       Его лицо снова исказилось, и я с удовлетворением отметила, что на этот раз — от боли. Словно ведро воды вылили на него сверху. Он посмотрел на меня, и я отчетливо увидела того призрака, Ноппера-бо, что встретила прошлой ночью. Токо не права, он не пугает — он только боится и бежит. Бежит, теряя себя и свое лицо в своей собственной тьме. На меня смотрела его пустота. Тот, кто был некогда Накамурой Гэндо, выдающимся мастером масок, стал никем — маской без очертаний и эмоций. И, должна признать, это была мастерская работа, знать бы только чья…

***

      Мы вышли вслед за Накамурой из мастерской. Судя по голосам у ворот, полиция и впрямь нашла улики для его ареста. Не самый плохой итог. А вот нам еще предстояло постараться выбраться отсюда незамеченными.       — Обещай мне, что, когда мы отсюда выберемся и ты приведешь себя в порядок, ты позвонишь Азаке и согласишься на всё, что она тебе предложит, — я с невозмутимым видом обозревала высокую стену забора, — и сделаешь вид, что тебя не волнует почему я тебя об этом попросила. Тогда я, в свою очередь, не буду спрашивать тебя о том, что ты забыл в мастерской серийного убийцы… Идет?       — Прости… — вздохнул он, помогая мне взобраться на ограду, а потом ухватился сам, с сопением подтягивая тело. Я молча приняла его помощь и не подала руки, когда сама оказалась уже наверху, хотя Микии с его ногой, может быть, и требовалась помощь, просто потому, что мне показалось, что он не хочет, чтобы я ему помогала. — Но ведь и ты тоже пошла за ним. Ты же знала, чем это может закончиться.       «Я — другое дело!» — хотела было возразить я, но прикусила язык. Он был рассержен и подавлен одновременно, и я уже пожалела о своих словах по поводу Азаки. Не стоило на него спихивать мною же созданную проблему. В конце концов, кто виноват, что я начала плести эти дурацкие интриги за его спиной? Сама же и виновата. Возможно, проще было просто договориться, а не тайком, словно воры, пробираться к мастеру, чтобы столкнуться там лбами.       Спрыгнув со стены, я прислонилась к ней, дожидаясь, когда спустится Микия.       Кокуто прав, я тоже пошла за Накамурой. Потому что хотела его убить, убить его до того, как им заинтересуется Кокуто и решит проверить, что прячется у него в чуланах. Может быть, я понимаю Микию куда лучше, чем мне кажется? Я просто хотела его опередить и разозлилась, что не успела. И с какой стати я теперь выговариваю ему, как маленькому ребенку, что ему делать, а что нет?       Мы шли молча. Я так ему и не ответила, не зная, что я еще могу тут сказать. Извиниться, что пришла за Накамурой? Или сказать, что он волен нарываться на каких угодно маньяков, если того хочет? И то, и другое было неправдой. Я не жалела, что пришла к Накамуре, и убила бы его, если бы мне представилась такая возможность, и я не хотела, чтобы Микия подвергал себя опасности просто из любопытства, не имея при себе ни оружия, ни помощи.       И всё же мне казалось, что я должна ему что-то сказать, но разговоры никогда не были моей сильной стороной. Поэтому начал опять Микия.       — Глупо получилось, я знаю. Я утратил над собой контроль. Когда я увидел, как он тебя… — он повел плечами, словно замерз, хотя ночь обещала быть теплой. — Как он к тебе пристает… как он тебя лапает, — он поднял голову, посмотрев на меня, на надорванный слегка ворот кимоно. — Это очень личное. Мне неприятно, когда к тебе прикасается другой. А если так прикасается, грубо, вторгаясь в твое личное пространство, туда… Где тебя касалась только ты сама… или я, то я действительно был готов его убить. Особенно когда он ударил тебя.       Я молча слушала его, сосредоточенно глядя себе под ноги и чувствуя, что щеки заливает краска стыда, совсем как тогда, в феврале, когда на меня истекал слюной Ширазуми Лио, словно метил свою добычу языком и следами зубов. Я не рассказывала Микии об этом и, наверное, никогда не расскажу. Это была другая сторона меня, которую я не хотела ему показывать. И тем неприятнее были теперь его слова. Тем неприятнее была себе я сама, не сопротивлявшаяся Накамуре, желавшая подтолкнуть его чуть дальше, к убийству… Микия с его прямотой и внутренним светом всегда умел четко высветить всю мою внутреннюю грязь.       И именно его я в итоге подтолкнула к убийству. Эта мысль показалась мне отвратительной. Я не могу толкнуть его в ту же пропасть. Микия — тот, кто не позволяет мне убивать, тот, кто верит в человека, даже преступившего черту. Его доброта — то в чем, я смогла увидеть другую себя, лучшую свою сторону. Если он утратит это, он потеряет всё, он потеряет и самого себя… Это убьет его.       — Микия…- я посмотрела на него. Он был весь в ссадинах и следах от краски. А я не знала, как продолжить. Бравада в духе ШИКИ или что-либо еще, чем я пользовалась столько времени, опять мне изменили, я снова не знала, что сказать, совсем как в школе, когда одноклассник вдруг стал проявлять ко мне внимание.        — Шики, я не хочу тебя нервировать своей чрезмерной опекой. Разумом-то я понимаю, кто ты, на что способна, что угрожало Нак… убийце, — поправился он. — Но я не могу просто стоять и смотреть, как другой мужчина так себя ведет по отношению к тебе.       Мы остановились на почти пустой платформе, и он повернулся ко мне. Его пальцы бережно заправили края порванной юкаты.       — Я не знаю, как можно охарактеризовать это чувство. Страх. Обида. Злость… Тебе же тоже неприятно было от его прикосновений? — тихо спросил он, коснувшись подушечками пальцев полоски бледной кожи в вырезе кимоно. — Мне было неприятно…       Я едва расслышала его в шуме приближающегося поезда, и, когда смысл его слов дошел до меня, я отшатнулась. Непроизвольно, будто меня ударили. Что-то резко сдавило в груди, и я просто повернулась и пошла вдоль по перрону. Прочь от Микии и его вопроса. Но потом остановилась, поняв, что опять убегаю, что если я сейчас уйду, то, возможно, уже не смогу вернуться. Что надоедливый одноклассник может никогда больше и не заговорить со мной, а у меня не осталось даже ШИКИ, только пустота и ничего больше.       — Мне было неприятно, но… — я не повернулась к Микии, не посмотрела на него, боясь, что иначе не смогу сказать, то что собираюсь. Я смотрела вслед удаляющемуся поезду. — Но я не сопротивлялась ему. Я хотела увидеть его настоящее лицо, чтобы убить его. Я такая же как и он, Микия. Может быть, даже хуже, чем он, потому что делаю это сознательно. Сколько себя помню, я чувствую эту тьму внутри себя. Но я не хочу, чтобы ты тоже стал частью этого. Сегодня… ты говоришь, что сегодня был готов убить его из-за того, что он напал на меня. Если ты убьешь, Микия… Если ты убьешь, я не вынесу тяжести этого греха… Убийство совершается однажды, помнишь? И первым ты убиваешь себя… Ты говорил, что понесешь мои грехи вместо меня, но… Их не вынести в одиночку, невозможно взять на себя чужой грех, чтобы облегчить другому ношу, но, наверное, мы можем их нести вместе…       — Шики, как ты можешь быть хуже него, если ты сейчас говоришь мне это? Каждый раз ты сама останавливаешь свою руку. Сама, — он сам подошел ко мне. — Кулаками после драки не машут, слава богу, что все получилось так, как получилось. Что не убила… — нащупав мою правую руку, он сжал ее пальцами. — Ты все правильно сказала, Шики. Понесем эту ношу вместе. Эта та причина, по которой я никогда не смогу жить той, нормальной жизнью, о которой мне все твердит Азака. Раз увидев свет, человек не захочет возвращаться обратно в темноту, — он обнял меня, зарываясь носом мне в шею, притягивая к себе сильнее, вынуждая приподняться на носочки.       Невозможно взвалить свои грехи на другого, невозможно вынести их тяжесть в одиночку, но их можно нести вместе. Грех — это не мифическая угроза богов, не наказание за непослушание, даже не проступок. Это тяжесть вины, которая становится частью твоего существа, даже если ты бежишь от нее, не замечаешь, не видишь. Грех, словно плесень или раковая опухоль, пускает метастазы во все уголки души и постепенно добирается до сердца. Тьма человеческих сердец — пустота, в которой не осталось ничего человеческого. И только другой человек может вылечить больное грехом сердце. В доброте Микии, как в зеркале, я смогла увидеть себя, свою грязь, боль и пустоту, но и еще что-то кроме.       В каждом из убийц я вижу себя, ту, какой могла бы стать, не встреться мне Микия.       Я чувствую их, потому что я их понимаю.       — На все требуется время. Иногда важно сначала поверить, а доверие приходит уже потом. Я в тебя верю. Обещаю, я не взвалю на тебя еще больше, — я почувствовала, что он улыбается. — Я останусь ножнами для твоего клинка. Поехали домой?       Огни приближающегося поезда осветили перрон. Отстранившись, Микия нашел мои губы и поцеловал, пачкая мое лицо краской, затем взял за руку, и мы вошли в вагон. Я чувствовала себя усталой, но спокойной. Все позади. По крайней мере на сегодня.       Положив голову на плечо Микии, я закрыла глаза, убаюканная стуком колес. to be continued…