HUNGER

Затуманенный разум. Весь день плыву, от вчерашнего. Краснею, когда ухожу в воспоминания, не могу сдерживать томную улыбку. Проблемы Мии и ссора с девочками эгоистично уходят на второй план моих мыслей. Келли впервые перешла черту и теперь бессовестно весь день теряется от Нолана. Я знаю, так не будет вечно, и мне придется посмотреть ему в глаза. Но хочется как можно дольше продлить этот момент безрассудной свободы. Вечер не захотела проводить дома в напряженной обстановке. Решила взять с собой бук и поработать в любимом кафе, за вкусным ужином. Хотела отключить телефон, чтобы не потревожил Нолан. Чтобы не ворвался в мою идиллию пошлых фантазий и не разрушил все виной к нему и чувством «должна». Эгоистично, но телефон все еще включен, потому что Арон тоже может набрать. По крайней мере, надеюсь, и каждое уведомление отзывается вспышкой внутри и током на кончиках пальцев. Но все нет, нет и нет… В уютную атмосферу кафе вваливается ураган из знакомой энергетики. Поднимаю голову ко входу и вижу Арона. Черт. Он тоже удивлен меня здесь увидеть; улыбается и идет ко мне. Арон кладет свою спортивную сумку рядом и сам садится напротив. — Что мы здесь делаем одни? Закрываю ноут и отодвигаю. — Решили поужинать в приятной компании. — А меня позвать нет? — какой же… — Ты и сам прекрасно пришел. Пока Арон сделал себе заказ, я в это время все-таки поставила телефон на беззвучный режим. Кто нужен, тот рядом. Боже, что же я делаю? — Я с тренировки. — Ты же сказал, что уже год не занимаешься. — Нет, я год не участвую в боях. Но продолжаю тренироваться. — Почему бросил? — Потому что, Келли. Я не всегда умел держать себя в руках. Интересно. — Ты и сейчас не умеешь, — улыбаюсь, пряча свой взгляд в чашечке кофе; намекаю на вчерашнее. — Скажи, что тебе не понравилось, — наклоняется корпусом близко ко мне. — Какая разница? — ухожу от ответа. — Поцелуй, — он смотрит на мои губы и ждет, пока я наклонюсь к нему. Не могу отказать и нежно целую его. — Что произошло год назад? — Избил одного, — смеется, но сквозь серьезность, — не хочу вдаваться в подробности, но я сильно поругался после этого с тренером и на этом все. — Скучаешь по боям? — Нет, — но в голосе слышу, что да. Меня снова удивляет непонятное чувство. Я ощущаю, будто это я младше его, а не он меня. От него исходит невероятная сила. Но мой телефон завибрировал, от чего я дернулась. В избранном у меня только один номер и это мама. Даже когда на беззвучном, звонки от нее я пропускать не могу. — Да, мамуль. — Все хорошо? — она слишком тревожная. Раньше меня раздражала ее привычка с такой паники начинать каждый разговор. Но я не изменю ее, от чего уже просто привыкла. — Да, все отлично. У вас дела как? — Ты мне снилась сегодня, — улыбаюсь, смотрю в глаза Арону. — Опять меня гоняла по дому за бардак? — Нет, — чувствую, что ее серьезность пропала, и она смеется, — что ты приехала домой, — сердце сжалось. — Приеду, мам. — Хорошо, не буду отвлекать, главное, что я тебя услышала. — Ты не отвлекаешь, мам! — но на это я по прежнему злюсь. — Все-все! Убегает от меня и кладет трубку. — Она всегда так делает, — говорю уже не наигранным веселым голосом, а настоящим, слегка подавленным. — Как? — Убегает от вопросов, вешает быстро трубки, пока я не стану узнавать про дом и как там папа. — Ты с ним совсем не общаешься? — Совсем. Я вижу, по медовым глазам Арона, что он подбирает слова и не может кое-что сказать. Но не подталкиваю. — Кел, — он все же начал, но с паузой, — я еще тогда хотел сказать, но. Арон поднимает глаза прямо в мои. Меня в секунду пронзает ужасная жгучая боль. — Моих родителей давно нет, — не знаю, что выдавить из себя, — и об этом мало кто знает, я ненавижу жалость и что-то подобное, — закидывает руки себе за голову и поднимает глаза в потолок, — я сказал тебе, чтобы ты не делала ошибок и понимала, что они, сука, не вечны. — Что произошло? — мой голос понизился. — Автокатастрофа, мне было лет 10. Поэтому продолжил вплотную заниматься боями и вымещать все злость и обиду там. Я об этом говорил тебе, что с травмами просто нужно учиться жить. Не поворачивается язык сказать нелепое «прости» или «сочувствую». Не суечусь, чтобы найти слова. Я вникаю в момент. И знаю, что Арон простит мне эту тишину. В голове более конкретно сложилась картина о нем. И почему же от него прет такой бешенной энергией. Люди с дырой внутри всегда такие. Они прекрасны тем, что пережили свою трагедию и восстали из пепла как феникс. Именно это и завлекает в них, как сильнейшая в мире воронка. Видимо, мы подсознательно чувствуем, что они могут многому научить нас. И летим на них. Ослепленные. Но не знаем, как именно они будут «лечить». Кое-кто умеет исцелять взглядом, но Арон умеет рушить все. Все внутри и в жизни, что было «до». Теперь я отчетливее понимаю, почему так происходит со мной рядом с ним. Я непременно должна отблагодарить его за искренность искренностью в ответ. Мы не смогли завершить ужин на той же положительной ноте, на которой начали. Меня тревожило его признание, а ему было непривычно, что кто-то совершенно еще не близкий человек, видит его насквозь. Видит в нем то, что не каждому позволено. Я знаю, что не имею права сейчас проявлять жесты жалости, и именно поэтому совершенно потеряна в действиях. Вчерашний сексуальный беззаботный мальчишка вмиг превратился для меня в человека, солнечная улыбка которого — маска его ран. Его зашитых самостоятельно ран, без обезболивающих и врачей. Сам. Я засыпаю на своей подушке в комнате, которую он изменил своим смехом, но начинаю злиться на этот смех. Он фальшивый? Этот смех просто фальшивое прикрытие его вечно ноющей боли? Я не могу проигнорировать этот факт. И не могу уснуть. Поэтому, набираю Арона. После долгих гудков я слышу «Да, Кел». — Арон, то есть ты постоянно смеешься, потому что скрываешь?! Почему я так эмоционально начала этот разговор, но он как будто был готов. Я же говорю, что ощущаю себя гораздо младше его. — Кел, я не сторонник подавлять эмоции, — он совершенно спокоен, — ты знаешь это. Я говорил тебе, что научился жить с этим, а не подавлять. — Как можно так спокойно об этом говорить сейчас? — я чувствую слезы на своих щеках. И он их чувствует по моему голосу. Не знаю, что движет мной сейчас, как и всегда с ним. Но я плачу. И не от жалости, а от того, что не знала этого раньше. От того, что вела себя с ним, как сука. — Келли, последнее, что мне сейчас нужно это твои слезы, когда я не могу обнять тебя. Перестань. — Мне жаль, что не знала раньше. — Что изменилось? Я просил, не нужно жалости, — он нервничает, — не заставляй меня жалеть о сказанном. Но я знаю, и это уже не отмотаешь назад. Как и не восстановишь в моих глазах его образ беззаботности и легкости. Каким же трудом далась ему эта самая легкость…