Doom

Что ты чувствуешь, живя год за годом, видя не меняющий мир вокруг? Ведь люди, они такие. Лишённые возможности задержаться в одном из возрастов на пару десятков лет, они совершают знакомый тебе круговорот ошибок, оступаются, закрываются, снова разрывают свои границы и цепи, уходят и возвращаются. Один за другим, поколение за поколением. Ты поверил бы в переселение души, не окажись запечатанным в собственном теле. Сам концепт чего-то нематериального, имеющего разум, предназначение, смысл ты отвергаешь. Ведь все души похожи, и поднимись ты на самую высокую трибуну, говоря самую выжимку из прожитого и познанного тобою, ты положил бы конец всем философским течениям и психологии, всей науке, созданной только ради разбития человеческого бытия на атомы. Только ли это умерло под влиянием твоих слов. Уверен, ты ещё бы ненароком угробил всё остальное, толкнув человечество в пропасть, состоящей из одних зеркал. Они бегали от принятия и видения самих себя столетиями, ты же видел сущность мира.   Ты был в этом абсолютно уверен, проживая свою жизнь в кольце бесконечных повторений.   Ночные прогулки приводят его в спокойное, размеренное состояние. Никто не мешает ему, он не видит никого. Сон для него бессмысленная трата времени. Он может притвориться, даже видеть черноту сновидений. Не желает, предпочитая подчиняться странному голосу в своём подсознании. Последний, оставшийся в живых из всех убиваемых им в последние десятки лет. Рациональность, разумность, радикальность, здравомыслие. Все они убивали по части его человечности, превращая в ту машину, коей ему предназначено было стать когда-то. Сопротивление природы заняло немало времени. Уже нет в живых его «творцов», нет тех, кто искал в нём ответы не свои вопросы. Его раны зажили, кожа затянулась, каждый орган работает в бессмертном ритме. Душа отказывалась следовать, подавая наивные признаки жизни. Её нещадно уничтожала действительность и попытка спастись от безумия, к коему Кристоф всё равно приближался.   Он привык видеть нищету на улицах любого города в любое время. Она выглядит одинаково. Почти так же выглядит безнадёжность. И бунтарство. Редко прибавляется решительность и упрямство. На них одних не согреешься. Юноша же, над кем он стоял сейчас, спал на скамейке, закутавшись в лёгкую одежду, излучая не трагикомедию, но уверенность в чём-то настолько призрачном, что хотелось приложить его кирпичом реализма. «Так не бывает, так никогда не случается».   Они встретились снова. Но на другой стороне. «Смог, всё же». Шансов перебраться через стену у мальчишки не имелось, и по его лицу виднелся весь маршрут, не только физический, но и психологический. От него пахнет дешёвыми сигаретами и потерянностью. Он сам не уверен где оказался, но упрямо держится за ту нить, что Кристоф учуял в нём той ночью на скамейке в парке. Не порвалась, и всё ещё ведёт его куда-то далеко. Шнайдер мог бы сыграть на такой струне, проверить, разорвётся ли. И играет. Следуя тенью неудачи, действия одному ему известными методами. Это стало охотой, в которой жёсткость разума встречалась с неуловимостью мечты о большем.   Он не щадит жертву. Один провал за другим. Неурядицы и сложности, запиваемые дерьмовым алкоголем и погружённые в дым таких же отвратительных на вкус сигарет. «Злой рок», преследующий Рихарда по пятам, сам попался в ловушку. В нём появился азарт, желание подойти ближе, коснуться того, что называется «надеждой» и «упорством». Под весом депрессии и самобичевания они всё равно ещё как-то умудрялись жить, как-то сверкали едва заметным угольком. Не слишком ли он жесток? Откуда в нём столько чёрствости и высокомерия? Его создавали для других целей, а теперь всё, на что он остался способен, это разрушать то малое, ещё проскальзывающее в человечестве.   — Хватит механизировать процесс, Дум! — голос Рихарда раздаётся над самым его ухом. — Чувствуй музыку, ты же не машина! Знал бы мальчишка, как тяжело даётся ему и мрачные ощущения, не просил бы о чём-то неуловимом и вечном. Старая классика отошла от его сознания как только он доучил последнее произведение, и многие новые стили не находили в нём отклика. Барабан нашёл, со своей неприступностью, напоминающий форт, вокруг которого кипит жизнь. Так же, как Кристоф отгораживался от мира став свободным от господ. Рихард напоминал ему дикую птицу, залетающую на камни его разрушенной и заброшенной всеми высшими силами жизни, наводя шорох и пропевая мелодию, остающуюся эхом в пустующих комнатах, как и застревая мотивом в них надолго. Раз за разом, примелькавшись цветастым пятном перед глазами. Удар за ударом, его игра становится ярче, живее. Оставленный осколок души растекался горячей жидкостью, отвоёвывая себе новые территории. Ему нравится видеть улыбку Круспе, кивающего головой в такт собирающейся мелодии. Его гитара, барабаны Кристофа, немного здесь, чуть-чуть там. Их дуэт напрашивается на звание «симбиоз года», где жизнь смешивается с вечностью.   Ты уверился, что всё предопределено и никто никогда не сражается, имея в кармане одну лишь надежду. Теперь ты сам живёшь ею, позволяешь ей управлять своими руками, крепче держащими палочки и бьющими от души. Если так можно назвать суматоху внутри. Пробудившееся, или возрождённое, Нечто блуждает внутри него, уже не позволяя сомкнуть глаза. Хочет, и не может, заново привыкая к званию Человека.   Это долгая дорога. Особенно в мире, пропитанном паутиной информаторов и политической грязи, именуемой стеной, прошедшей через весь Берлин, поселившейся в умах миллионов людей. Он сам подтолкнул к нелицеприятным измышлениям, а там недалеко и до действий. Смерть проекта оставалась делом времени. Но Рихард точно придумает что-то своё. В его взгляде Шнайдер видел решимость пойти дальше, не задерживаться на том, что сдерживает. Он больше, чем ему предлагали быть. Основа, возможность познакомиться ещё с кем-то, но не более. Свою жизнь он здесь не положит, не будет разжигать огонь там, где нет на то смысла. Круспе одержим иными сферами, и Кристоф решает для себя главное: что бы ни было, куда бы судьба ни двинулась с тех пор, как он отпустил её на вольную, он не потеряет из вида упрямца, способного вдохновлять и заражать тем, что нельзя привязать к логике и реализму. Вдохновлять, когда у самого на душе боль и разочарование скоро некуда будет заталкивать, вскоре выливаясь в мрачную лирику, раскрашиваемую пока нескладным набором мотивов, отложенных «на потом».