Ужасные истории

      Жена Сулеймана Великолепного, та самая Хюррем-султан, о происхождении которой историки спорят до сих пор, очень любила кофе. Человеком она была до крайности неоднозначным, но чего у Хюррем-султан было не отнять, так это потрясающего социального такта и чувства уместности. Именно благодаря им, острому уму и желанию учиться она не только выжила в змеюшнике, то есть в гареме, но и стала первой в истории Блистательной Порты хасеки —  то есть законной женой султана. Ум, прозорливость и хватка вознесли Хюррем на вершину мира, но не спасли ни от старости, ни от болезни, ни от смерти. Перед кончиной она призвала своих сыновей Селима и Баязида и сказала:       — Вы, конечно, два пиздюка. Но вы мои пиздюки. Я не требую от вас не собачиться после моей смерти, все равно один из вас прикажет задушить второго, как только взойдет на престол, но одно слово вы мне дадите.       — Какое, матушка?       Братья подобрались. Несмотря на закон Фатиха и свои терки, они преданно любили мать, которая всю жизнь самоотверженно воевала за их интересы. Да и как откажешь умирающей?       Хюррем приподнялась на подушках. Говорить ей было тяжело, но её голос всё равно звучал спокойно, властно и твёрдо, как в лучшие дни.       — Никогда, запомните мои слова, никогда не воюйте со своими подданными за нравственность и не запрещайте им развлекаться. Правителя, который отнимает у людей радость, и знать, и простой народ презирают. А там, где презрение, нет места ни уважению, ни любви, ни страху, а значит, жди большого восстания и падения династии. Поклянитесь мне, что не сотворите такой чешуи!       — Клянёмся!       — Хорошо. А теперь подите вон и позовите отца, нам надо с ним кое о чём потолковать. И, мальчики, хоть на моих похоронах ведите себя пристойно.       Хюррем-султан умерла после долгой болезни, а братья, выдержав траур, отправились каждый в свой санджак, но прежде заглянули в самую знаменитую кофейню Стамбула. Именно здесь подавали тот сорт кофе, который прежде любила Смеющаяся Госпожа, покойная Хюррем-султан.       — Ты мудак.       — Ты тоже. Мама просила не ссориться.       Братья тяжело поглядели друг на друга. Отец их сделался стар и подозрителен: несколько лет назад он казнил за измену их шехзаде Мустафу, и наверняка об их встрече донесут, если уже не донесли, шпионы и шептуны. И у каждого семьи, и у каждого — любимые сыновья и дочери.       Каждый падишах был когда-то сыном.       И каждый падишах стал в свой черед отцом, и убивал соперников, то есть братьев, взойдя на престол, и начинал видеть соперников уже в молодых цветущих сыновьях.       Такова была традиция. Таков был закон и неизменный порядок вещей.       Два сына одной матери смотрели друг на друга свинцовыми глазами.       Наконец принесли кофе, но что такое его черная горечь в сравнении с осознанием неминуемой вражды?       — Я не хочу убивать тебя, Селим.       — И я не хочу убивать тебя, Баязид. На всё воля Аллаха.       — Аллах высоко, а наша жизнь зависит от нас самих. Прощай, брат. Я не стану покоряться слепой судьбе       — Прощай. Сдаётся мне, ты совершаешь самую большую ошибку в жизни. Одумайся, пока не поздно.       — Пускай. Но это будет моя ошибка. Лучше умереть в бою, чем в ожидании смертного приговора.       Пройдет ещё восемь лет, и на престол взойдет шехзаде Селим. Брата его, шехзаде Баязида, отец казнил за переход на сторону персов. Внуков — сыновей мятежного шехзаде — султан тоже не пощадил.       В народе шехзаде Селима прозвали пьяницей, и нет, не за любовь к вину, а за то, что тот разрешил торговлю хмельным. Султан Селим помнил свое предсмертное обещание матери, а кроме того, после блистательных походов и побед его отца казна была истощена, а люди измучены. Да и сам Селим знал, что как полководец он в подмётки не годится ни отцу, ни покойным братьям. Чтобы пополнить казну, его советники предложили обложить налогом кофейни и сам кофе, а кроме того, запретить обсуждать в этих «гнездах разврата» султана, его гарем и политику.       — Да вы с ума сошли!       — О Владыка Мира, о Тень Аллаха, если ты не запугаешь чернь, то она совсем распоясается! Тебя будут презирать!       — Народ всегда презирает тех, кто им правит. И лучше пусть болтают открыто. Пусть после тяжёлой работы идут в кофейни и пьют вино с друзьями, чем лезут в заговоры и восстания. Эй, подать мне мой любимый кофе!       — Но государь…       — Меня всё равно не любят хотя бы за то, что я рыжий. Так что, удавиться теперь?       И так случилось, что за восемь лет правления Селима Второго Османская империя хоть немного, но выдохнула, а кофейни и с синими и зелёными изразцами, где варили лучший кофе подлунного мира, сделались славой Стамбула. И много, много хлестких слов было сказано в них о сильных мира сего, об их просчетах, страстях и ошибках, но говорили также о победах и достоинствах.       Прошло много лет, сменились век и эпоха, и вот на престол взошел праправнук Селима — Мурад Четвёртый, прозванный Кровавым.       Первое, что он сделал для поправки бюджета, — запретил кофейни, где любили чесать языками в часы досуга его подданные. И не просто так, а против разврата, для сохранения традиций и ценностей ислама и османов. Кофе, прекрасные танцовщики и танцовщицы не вписывались сюда никак.       — Я не потерплю неуважения к себе!       — Сын мой и повелитель, — говорила могущественная валиде Кёсем-султан, прикрыв чело от стыда царственной дланью, — ты дурак, ты бы ещё бани запретил!       — Я падишах и царь царей! Моё слово — закон! Что хочу — то у себя в государстве и делаю! Надо будет — и бани запрещу, и янычарские казармы!       — И кем тебя запомнят, царь царей и лев из львов? Правителем, который рубил головы за радость? Чему я тебя учила? Если у людей нет места, куда они могут отнести свои радости и скорби, где они могут об этом поговорить, то сначала они устроят бунт, а затем утопят негодного правителя в Босфоре!       — Пусть сидят дома, делают своим жёнам новых солдат и молятся за мое здоровье.       — Сейчас, только кафтан наденут и чалму намотают. Сын мой, ты долбоёб! Вот запретишь ты кофейни, и что?       — И сразу в государстве настанет мир и тишина!       — О Аллах, вроде мы с твоим отцом вроде не дураки, прабабка твоя Сафие-султан, хоть и стерва, но наиумнейшая женщина и наивеликолепнейшая мерзавка, в кого же ты такой?! На себя плевать, так о сыновьях подумай! Что станут говорить об Ахмеде, о Мехмеде? «Глядите, вот идёт султан Мехмед, сын Мурада-скупердяя, Мурада-святоши, который нам кофе запретил пить!» Ты этого хочешь? Весь свет станет говорить, что повелитель подлунного мира воюет с собственным народом, лопает чижиков и перепёлок! Да тебя на смех вся Европа поднимет!       — Валиде, я вам приказываю молчать! Вы моя подданная, а я всё ещё ваш государь.       — Я всё ещё твоя мать.       Не послушал султан Мурад свою мать, которая, в отличие от него, понимала, насколько для правителя важна репутация. По легенде, когда по Стамбулу стали распространяться какие-то особенно злые карикатуры с султаном в главной роли, Кёсем-султан воскликнула: «Я же говорила!»       И немедленно приказала подать себе отборного кофе, того самого сорта, который прежде так любила Хюррем-султан. С ним лучше думалось над интригами и политическими убийствами, над замужеством дочерей и внучек.       Справедливости ради, Мурад Кровавый сделал немало хорошего, и в общем, спас свою страну от развала, но…       В историю он вошёл как  Мурад — отравитель трусов, то есть, простите, как человек, запретивший кофейни, а мать его до сих пор считается если не умнейшей и самой великодушной валиде женского султаната, то любимой заебабкой Турции и козой с золотым сердцем. А вы говорите, репутация!       … Говорят, после заката, когда стихает дневная суета и толпа туристов устремляется в бары, мать и сын призраками поднимаются из своих саркофагов в Голубой Мечети и до сих пор ругаются из-за политики в сиянии луны. И не помирятся мать и сын, несгибаемые в своём упрямстве и воле, до Последнего Суда.       Знаете, что самое смешное?       Любовь турков к кофе никуда не делась, они продолжали его пить. И политику обсуждать, куда же без этого, и это несмотря на угрозу лишиться головы, ведь нет ничего слаще запретного плода.       Да, кофе турки пили по-прежнему. Но не в красивых зданиях с лазоревыми и изумрудными изразцами, а подпольно, украдкой, как тать в нощи, и строго по поручительству. И радость от хорошей беседы, от солёной шутки, от удачного каламбура, от удачной двусмысленности была отныне отравлена страхом топора или петли.       Мурад Четвёртый умер, как умирают все тираны на свете, и вновь открылись резные двери кофеен, и наполнились ароматной горечью чашки, и заскрипели на безупречном белом песке сосуды, с изразцов вытерли паутину и пыль, и вдоволь посплетничали о покойном султане, который даже из могилы внушал своим бывшим подданным мистический ужас. Блистательная Порта просуществовала после этого ещё почти три века, но всё же сгинула в огне войн и революций.       Династия Османов допекла коррупцией, бесконечными запретами, налогами на воздух и проебанной войной собственных подданных так, что всех членов династии попросили с вещами на выход. Гарем — и тот распустили.       Ещё через два года, когда профакаплено было вообще всё, турки решили, что нафиг такое счастье.       И упразднили ко всем чертям халифат.       Отсюда вывод: не отнимайте у людей радость. Не запрешайте им пить кофе и чувствовать себя людьми. Костей не соберёте.