Пока день длиннее...

      Трудна и сурова жизнь по берегам Белого моря. Лето там короткое, осень ранняя, а зима долгая и суровая. Бывает, ещё в августе случаются заморозки, в сентябре снег выпадает… И все же, пока день длиннее ночи — это ещё не зима.       Края эти мало населены, и обитатели их обычно держатся порознь. У каждого свое место, свои заботы — у кого лес, у кого озеро, у кого болота-чарусы… Летом все врозь, а зимой и подавно, кто на дне морозы пережидает, кто в берлоге под старым выворотнем в спячку ложится. И только раз, в тот день, что равен ночи, все собираются на заповедной поляне где-то между Кемью и Мезенью, жгут костер, да пьют брагу, да разговаривают, да песни поют — старинные, протяжные, схожие со свистом ветра в ветвях деревьев, с шумом волн, бьющихся о берег…       Вот и нынче горит костер на той поляне. Лесная подстилка, мох да опавшая хвоя, заботливо сдвинута в сторону, так, что виден серый камень-гранит. Если на нем огонь развести — не повредит пламя ничьим корням, не потревожит ни зверька, ни муравья, притаившегося в норе. Говорят, такие камни — осколки Алатырь-камня, что на острове Буяне. Может, и так, кто же теперь знает!       Девять человек сидят у костра. А может, и не человек… это ведь как посмотреть. Если со стороны костра, так точно люди, и одеты нарядно, в одежды из крашеных тканей, из браного полотна, с вышитыми узорами, да с поясами тисненой кожи, в очельях из прорезной бересты… А если сзади подойти — только и увидишь, что торчат вокруг костра восемь то ли пеньков, то ли коряг, высоких и крепких. Девять — четверо по одну сторону костра, пятеро по другую. Вроде и рядом — а врозь.       — Что, все собрались? — спросил Лембой, крепкий да сильный, словно старая лиственница. — Не пора ли нам праздник начинать?       — Старухи Лоухи нет, — ответил Лиеккиё, высокий и стройный, словно корабельная сосна. — Надо бы ее дождаться.       Друг против друга сидят они, Лембой и Лиеккиё, двое леших — похожие и непохожие один на другого. Хозяева лесов — а тут, в северных краях, кроме леса, считай, ничего и нет от студеного озера Онего до самого Белого моря.       — Оно и к лучшему, что нет ее, — проворчал Вергой-болотник. — Вечно гадостей наговорит, дурного напророчит… Ну ее совсем!       — Потому и надобно ее дождаться, — возразил Виронканнас-овсянник, — а то ведь обидится старуха, такую порчу наведет, что сто лет удачи не видать!       Вокруг костра словно волна пробежала — кто-то по дереву стучал, отгоняя зло, кто-то «рожки» из двух пальцев строил. Сто лет — это даже для них, вечных, очень много. Даже и думать о таком не хочется, чтобы не накликать.       — Так ведь уже почти полдень, — Лембой запрокидывает голову, вглядываясь в низкие серые тучи. - Солнце, считай, в зените. Сколько еще ждать?       Шелест опавшей листвы под медлительными старческими шагами услышали все, а вскоре послышался и голос, дребезжащий, ехидный:       — Вот уж заждались, скажите на милость! Трудно вам уважение проявить к старухе? Я ведь, поди, постарше вас всех буду, а то и всех, вместе взятых!       Лоухи не спеша вышла из-за деревьев — седая, сгорбленная, и все же в каждом движении чувствовалась сила — древняя и вечная. Приблизилась к костру, огляделась, выбирая, куда присесть. Все невольно чуть сместились, придвигаясь ближе к соседу — никому не хотелось, чтобы вредная старуха села рядом.              Нет, не все. Цёморь-чарусник остался на своем месте, словно не замечая общей суеты. Старуха Лоухи подошла к нему, спросила, хихикая:       — Никак ты меня не боишься, а? Не думаешь, что я порчу наведу или дурного напророчу?       — Не боюсь, — равнодушно пожал плечами чарусник. — Что ты мне можешь напортить? В чарусах отродясь ничего хорошего не водилось, так чего мне дурного бояться? Я и сам порчу наведу, если надо. Так что садись рядом, не поссоримся!       Лембой и Лиеккиё терпеливо ждали, пока Лоухи устроится рядом с Цёморем. Наконец, дождавшись, пока вокруг костра наступила тишина, оба лесных хозяина поднялись на ноги. Первым заговорил Лиеккиё — он на эту землю первым пришел, дольше здесь жил.       — Ну что ж, вот и собрались мы опять отметить праздник. Еще одно лето закончилось. Хорошее было лето, ни солнцем, ни дождями не обидело. И звери плодились, как надо, и птицы гнезда вили, и пожаров не случилось…       — Закончилось лето, пришла пора зимы, — сменил его Лембой. — Пусть и зима будет добра к нашим краям, пусть снега выпадет достаточно, а морозы не свирепствуют! А главное, пусть потом снова наступит лето!       Ягабовна, высокая статная женщина, сидящая рядом с ним, встала, подошла к костру, удерживая в руках здоровенный глиняный горшок. Плеснула из него в костер темной, густой браги из ягоды пьяники. Пламя вспыхнуло ярче, принимая дар. До солнца не доплеснешь, но огонь костра с солнцем в родстве.       Вслед за ней встал и Виронканнас, открыл берестяной туес, поделился с огнем овсяным пивом. Языки костра поднялись еще выше. Тучи расступились, в небе показалось солнце. И праздник начался.       В берестяные кружки лились брага и пиво. Вергой-болотник выставил полный кузовок моченой морошки. Веден-эма, «мать рыбаков», и Ахти, хранитель озер, вдвоем принесли изрядную связку вяленой рыбы. Гобьян-домовой достал каравай хлеба. Пели песни, расспрашивали друг друга о том, как прошел год, рассказывали разные забавные случаи.       — А что твоя мать никогда не приходит на праздник? — спросила Лоухи Ягабовну. — Никак брезгует?       Ягабовна раздраженно дернула плечом, словно муху отгоняла.       — А то ты сама не знаешь, какие врата она охраняет! Наши праздники — не для нее… Я же не спрашиваю, почему ваш Туони не спешит с нами веселиться!       Время шло. Солнце снова скрылось в тучах, ощутимо похолодало… И все же пока день ещё был длиннее ночи — а значит, это ещё не зима.       Шаги были слышны издалека, но никто не обращал на них внимание — ну, идёт кто-то по лесу, по ковру из упругого лишайника и сосновой хвои, и пусть себе идёт. Первой встрепенулись старуха Лоухи:       — А ведь это человек!       — Ну и что? — равнодушно отозвался Лембой.       — Человеку у нашего костра делать нечего!       — Человек человеку рознь, — строго возразил Лембой. — Этого я знаю, ему можно.       — И я его знаю, — поддержал Лиеккиё.       — Лесник, что ли? — заинтересовался Цёморь.       — Нет, метеоролог! — торжественно, почти по слогам проговорил Лиеккиё сложное слово.       — Эх, молоды вы, — заворчала Лоухи, — вот поживете с мое, будете знать, что нельзя с людьми дел иметь!       — Ты стара, а мудрости, видно, не нажила, — резко ответила Ягабовна. — Слепой надо быть, чтобы не видеть, что времена меняются. Скоро не люди на нас надеяться станут, помощи от нас ждать, а мы от них.       — Ну ты скажешь! — захихикала старуха. Остальные промолчали. Ягабовна, несомненно, была очень умной — не иначе как в мать. И в нее же резкой и бестактной. Все они и сами видели, что времена меняются, но думать об этом не хотелось…       Человек вышел на поляну. Рыжее пламя костра осветило потрёпанную куртку, резиновые сапоги, обветренное лицо и седые виски. Он шагнул вперёд, наклонил голову, приветствуя собравшихся, поздоровался с уважением в голосе:       — Здравствуйте! Что, пустите к костру?       — Здравствуй и ты, добрый человек! — ответил Лембой, окидывая его задумчивым взглядом. — Проходи, гостем будешь!       Человек подсел к костру. Сбросил с плеч рюкзак, вынул из него пакет с пирожками-калитками. С рыбой, с брусникой, с черникой… Над поляной запахло свежей выпечкой. Пакет пошел по рукам, а человеку сунули в руки кружку, налили браги. И снова пошло веселье. Пели, пили, смеялись, подшучивали друг над другом…       Человек сидел молча, щурился от дыма, прихлебывал из кружки. То ли брага ударила ему в голову, то ли в костре оказались ветки багульника, только перед глазами у него все плыло, менялось. И окружающие его существа, казалось, теряли сходство с людьми. Он смотрел, как передразнивали друг друга Лембой и Лиеккиё — и видел лес, могучие сосны, и трепещущие осины на опушках, и кусты можжевельника. Видел, как спокойно и горделиво идёт по колено в черничнике лось, как встаёт на дыбы медведь… А ещё вспоминал, как горел лес в прошлом году, без пожарной авиации не справились бы…       Потом человек переводил взгляд на Ахти, хозяина вод, и Веден-эму, покровительницу рыбаков — и видел в их синих глазах отражение бесчисленных озер, а волосы их были белыми, словно пена, вскипающая на порогах множества рек, стремящихся к Белому морю… И вспоминал, как два года назад чуть не случился сброс отходов на целлюлозном комбинате.       Он смотрел на Вергоя-болотника, и перед ним расстилался желтовато-зеленый ковер густого мха, упругий и мягкий, усыпанный то ярко-красными ягодами клюквы, то рыжей морошкой, и торчали чахлые, едва ли в рост человека, ёлочки, и дурманил голову запах багульника… А в разрывах мохового ковра чернела вода, и мрачно косился черными глазами Цёморь-чарусник…       Они сидели у костра — хозяева этой земли. Вечные, привыкшие к своему могуществу… И, кажется, не подозревающие о своей уязвимости.       А солнце уже ушло за горизонт, и тьма сгущалась вокруг, и пламя костра едва могло ее разогнать. Но все же пока света больше, чем тьмы — это ещё не зима!