Новое начало

Его место – на коленях. Ставший свидетелем сохранности Многогранника, но сломленный открытием своей природы, он метался вместе с собственным разумом: от желания бороться вопреки – до понимания, что уже сдался. Но уж по крайней мере, кому сдаваться – выбор его. Сеterа desiderantur. Все ушли. Собор пустовал теперь – Инквизитор покинула город вместе и порознь с Полководцем, слишком уж яростно порывавшимся остаться. Согласно просьбе Виктора, Георгий – для заинтересованной части города – сошел с ума, изредка проявляя, впрочем, проблески самого себя. Призрака Евы больше не было видно. Какая унизительная стабильность. Бакалавру не было здесь места – впрочем, и в Столице его никто не ждал. Он не получил победы и не претерпел поражения, оставшись непонятно зачем уцелевшим осколком никому не нужной науки. Отслужившим свое тогда, когда и этого от него никто не ждал. Привыкший жить разум отчаянно искал цель – новую, обжигающую своей невозможностью и все же по его, Даниила, измышлениям достижимую. Ту, что руку протяни – дотянешься, только сперва выверни себя всего, чтобы направление открылось. Промаявшись несколько дней в "Омуте", он решился. Одиночество, сгрузившиеся на плечах смерти и ничтожность переоценившего себя эго были невыносимы. Все было зря – это мучило больше всего. Он должен был... покаяться. Освободиться. Пускай внутри все пылало от унижения. Finis novum principium est. – Здравствуй, Даниил, – поприветствовала она, не оборачиваясь, стоило дверям Собора сомкнуться за его спиной. – Здравствуй... Чудотворница, – посомневавшись, выдавил он. В отличие от ее голоса, его эхом от стен отчего-то не отдавался. Дешевые трюки... И все же он здесь не за тем, чтобы затевать с ней очередное бессмысленное соревнование. Второй проигрыш от нее был выше его сил. Ушли. Все ушли, пульсировало в голове. Некого бояться, не перед кем держать себя – Самозванка и так видит его вспоротое, перешитое десятки раз нутро. – Я много думал о тебе... – гулко признается он, подходя ближе и занимая место за ее спиной. Слова, повторяющие те, что он говорил парой дней ранее, должны послужить провокацией к ее зеркальному ответу. Самозванка молчит. Какая же она хрупкая перед ним. Откуда в этих руках столько власти?.. Власти… Ха. – Знаешь ли ты, зачем пришел? – мягко спрашивает она и поворачивается. Бакалавр отводит взгляд. Знает все, только сознаться сейчас – сломить себя еще раз; едва ли не сложнее, чем приблизиться к ней, зная, что назад дороги не будет. Ее голубые глаза пронизывают насквозь. Слишком близко. Не привычная чернота – что-то светлое, настоящее в них, и, может, поэтому Бакалавр решается. Измученное бессилием тело само опускается перед ней на колени – изживший себя, кроваво-ржавый пистолет насмешкой звякает о мраморный пол через ткань змеиного кармана. Даниилу плохо. Сердце, испещренное стежками, сдавленно бьется, напоминая об абсурдности происходящего. О, многое бы он отдал, чтобы увезти ее с собой и разобрать по молекулам – только какой смысл в выведенном наукой бессмертии, если существует настоящее, живое чудо? Какой смысл исследовать то, что предопределено Властями и не даст тебе сделать и вдоха, помимо разрешенного свыше? Он мог бы попытаться. Вновь. Даниил сцепляет челюсть. Пришел ведь не за этим – каяться, отпустить грехи, что отчего-то, вопреки рациональной необходимости их совершать, тяготили внутренности. Не время злиться. Не время задавать вопросы. Не время… продолжать то, что уже окончено. Он вскидывает горящие огнем глаза на Самозванку. Какая она чудотворница? В чем был ее хитрый трюк? Не может горстка людей спасти остальных, не может подросток разжалобить напитавшегося пеплом полководца. Вопреки самому себе, разум продолжает смотреть в прошлое. – Я покажу тебе... – почти шепотом, тихо, но очень искренне обещает она, и Даниил сразу ошарашенно понимает, о чем речь. Это невозможно, вспоминает он, Каспар говорил, что даже создателям это не под силу – но что, если... Уже не подросток. Еще, а может – никогда – не взрослая. Он вскидывает на нее побежденный, но не смиренный взгляд. У него может быть будущее. - Absolvo te, – говорит на его языке Клара. Горячего лба касается теплая рука.