Вечно, вечно...

На Дворцовой яблоку не было где упасть, каждый клочок земли был занят чьим-то ногами в кроссовках или берцах, особенно у сцены, где — удивительно? — располагался симфонический оркестр и хор. Девушки с изящными укладками и в вечерних платьях блистали на переднем плане, за ними рядочком стояли мужчины в чёрном и брали более низкие ноты. Рядом, в оркестре, улыбались обворожительные скрипачки; впрочем, неудовольствия не было видно ни на одном лице сцены. Улыбка прослеживалась даже в глазах хористов. Полиция, охранявшая порядок на концерте, пылко смотрела на сцену, но взгляд этот был не осознанный — они были где-то не здесь, а в своей молодости, когда они подростками курили за школой, тырили жвачки и носили странные причёски; музыка переносила их во времени. Но и толпе у сцены не то что бы был нужен охранник — всех парализовал катарсис, лишь губы шевелились, пропевая слова трепетно и с жаром, страстно и нежно. Тысячи людей были объединены одним. Они собрались, ради одной цели — отдать дань музыке, ставшей бессмертной, музыке "Короля и Шута"; в частности ради самого Горшка, который не просто оставался в сердцах, а стал... вечным. Каждый из них хотел бы посмотреть на него сейчас и сказать: "У тебя получилось, Мих...", "Ты смог...", "Видел бы ты это..." И он видел. Стоял недалеко, на одной из петербургских крыш и видел. Бесплотная рука потянулась смахнуть какую-то воду, появившуюся в уголках глаз; это от ветра наверное. Но ветер не лохматил его волосы, полы плаща не трепыхались, а бутылка пива в руках была полупрозрачной, как и сами руки. Отпив из неё, сгорбившаяся фигура скинула бутылку вниз, но та не разбилась, упав, а лишь растворилась в воздухе, пролетев немного. Шмыгнув носом — что с погодой сегодня? — Горшок поднял кулак, прощаясь со всей Дворцовой. Ему нужно было идти. Он вдруг чертовски захотел увидеть Балу, Поручика, Яшу, ребят... Дочку...

...Князя.

Горшок видел всех, знал, что с ними, но это была односторонняя связь. Он мог лишь наведываться к ним изредка, приглядывая за старым товарищами. Мог наблюдать за дочкой — как растёт, как засыпает, чем живёт, но он не мог играть с ней, почитать ей одну из страшных сказок, не мог поговорить с ней. Он видел преданность слушателей и их признание, но не мог спеть для них. И лишь с Князем получалось держать контакт. Андрей часто видел сны со своим другом и почти сразу понял, что это не грёзы, а реальный Миха. Они вместе набухивались, разносили номера гостиных, горланили свои песни в переулках ночного Петербурга и устраивали реальные концерты, ведь во снах возможно всё, даже видеть мёртвого друга. Между ними были и серьёзные разговоры, начавшиеся как раз тогда, когда Андрей понял, что Миша ему не просто снится, а является. Поначалу друга хотелось отпустить, чтобы тот обрёл покой, но всё никак не получалось, да и было ли возможно?.. Во время душевной прогулки по крышам Петербурга ими было решено оставаться до конца. Вечные друзья. И Князь чувствовал, что даже когда он бодрствует, Горшок где-то рядом. По крайней мере, в сердце и памяти.

Не было ни одного концерта, где Князь стоял на сцене один; Горшок всегда был рядом. Только теперь от пиротехники оттаскивать бесплотного друга нет смысла...