Ateez — New World
Когда Джинву приходит в себя, первое что он ощущает — боль. Почти во всём теле. Болят обе щеки, голень, словно он обо что-то ударился, пояс, словно его туда били. Ещё он не чувствует правые руку и ногу, но возможно они просто затекли, так как он лежит на этом боку. И… он лежит на какой-то тряпке. Это странно, этого не должно быть. Мужчина осторожно растягивает руки и ноги, чтобы принять удобную позу, и не может. Что? Он связан? Джинву распахивает глаза, и первое, что он видит — железные прутья, накрытые тканью. Он за решёткой? Тихое копошение подтверждает его догадки: руки и ноги связаны, и даже на шее будто ошейник, что особо не подергаться. Только вот он не за решёткой, а в клетке. Что за? Обстановка непонятная, одна из трёх незакрытых тканью сторон едва ли даёт понять, где находится. — Эй? Есть кто? Где я? Что со мной сделали? Ответа нет. Он бьёт ногой пару раз в железные прутья, надеясь, что его услышат, но бесполезно. Осматривая место заключения, замечает сзади себя в углу миску с водой. Собачью. Это что, шутка? Но хотя бы вода чистая. Он пытается лечь, сесть, но довольно быстро тело затекает в любой позе. Сколько времени прошло? Пара минут? Час? Два? Он не может сказать. Но наконец-то раздаётся какой-то звук извне, словно открывающаяся дверь, тихие шаги в другой части помещения. Джинву замирает. Кто это? Его похитили? Зачем? Что хотят сделать? Пустить на опыты? Его нашли каннибалы и сожрут? Заподозрили в том, что болен? Кто бы это ни был, он очень тих, делает что-то там, не подходит даже проверить пленника. Ему похер на него? Вот это поворот. Мужчина ударяет слегка ногой по решётке, и копошение стихает. На секунду воцаряется мёртвая тишина. Опасная, нехорошая. Этот кто-то хорош: только напрягая слух Джинву слышит практически беззвучные медленно крадущиеся шаги, слышит, как что-то берут в руки. Вне зоны его видимости шаги останавливаются, словно похититель хочет проверить, очнулся пленник или ударил решётку во сне. Его выдает дыхание, понимает мужчина (которое он затаил, а не продолжил дышать как обычно), потому что шаги подходят ближе, и внезапно Сон понимает, как мала его клетка, что в высоту, что в принципе по площади, как будто и впрямь для овчарки какой. Ибо ноги он видит лишь до середины бедра: они останавливаются прямо по центру, и их владелец приседает на корточки. Это будет явно серьезный противник, исходя из комплекции… — Ха? Девчонка? Реально, девчонка. В хвостик забранные волосы, заострившие за пять лет черты, которые когда-то были красивы (да что уж, и сейчас красивы, если быть честным), фиолетовые глаза, одета как солдат, всё закрыто, комплекция не худенькая, скорее даже вполне подкачанная: видно, что не на грани истощения, значит, могла питаться хорошо и разнообразно. Удивительно, в таких-то условиях. Опа, за спиной винтовка. Она прокручивает в руке кинжал, повидавший виды, но по-прежнему острый, лениво, обманчиво не угрожающе.«Ради славы, ради победы мы можем сражаться всю ночь»
— Проблемы с этим? — склоняет голову набок, разглядывая его в ответ. Намеренно держит дистанцию от клетки, даже несмотря на то, что он связан. Не дура. — Нет, просто не ожидал. Где я? — У меня дома. — Как я тут оказался? — Я принесла. Но вот что ты на мосту делал, это хороший вопрос. Отвечай. — Каком мосту? — В дурачка играть будешь? Не надейся. На мосту Инчхон. Что ты там делал? Из какой-то группировки выживших? Ты заражен? — Нет. Не знаю, был все время чист. Выпусти меня. — Ты идиот? — она усмехается. — Ты даже не уверен, что чист, не можешь сказать, какого хуя пёрся на Ёнчжон, а я должна тебя выпустить? Ты думаешь, я идиотка? Никуда ты не выйдешь, пока я не убежусь, что ты здоров. Попытаешься что-то сделать, пристрелю как крысу. — Да ничего я не собираюсь делать, ладно уж. Погоди. Постой! Ты сказала, мост Инчхон? — Да, — девушка закатывает глаза, — топографический кретинизм или за пару лет родину забыл? — Ты нашла меня на чёртовом мосту? Одного? Где? — в голосе парня сквозят напряжение и паника. — Ой не придуривайся, — видно, что её начинает утомлять разговор, — на мосту, одного, почти уже не Ёнчжоне. Поломал моё оборонительное заграждение, мудак. Последний раз спрашиваю, что ты там делал? — Я… Я не помню, — он поднимает на девушку глаза, полные ужаса. — В смысле? Это, блять, у тебя шутки такие? Ты давай кончай с таким, — она злобно шипит змеёй. — Да какие, нахуй, шутки, — парень недовольно трясёт головой, — я реально не помню как там оказался. Блять… — Охуеть, и ты мне предлагал выпустить тебя?! — взвизгивает она, запуская пальцы в волосы, но по-прежнему не выпуская из руки клинок. — Сука, так, может, ты реально заражен?! Эрин кидается к клетке, словно дикое животное, вцепляется пальцами в прутья клетки, и Джинву вздрагивает: на секунду ему становится страшно. Глаза у неё дикие, горящие, от злобы её всю трясёт, кто знает, на что способна. Она пускается нарезать круги по пространству перед клеткой: зло, нетерпеливо, сильно топая в противовес бесшумным шагам, что он видел до этого. Она громко ударяет кулаком по стене, но даже не издаёт ни единого звука боли. Мда, плохо дело. — Надо было размозжить тебе голову камнем и скинуть в воду ещё на мосту. Блять. Нахуя мне эти проблемы? — она садится на задницу у противоположной стены, смотрит на него исподлобья, крутит нервно клинок в руках. — А реально, нахуя? Какого чёрта ты меня спасла, тащила не пойми как сюда? Ты вроде не дура, сразу должна была заподозрить, что я потенциально заражённый, — Джинву смотрит тоже враждебно, но любопытство пересиливает. — Я… — ну не может она сказать, что он лишь подопытный кролик, чтобы точно знать, заразилась ли она сама; на него-то ей насрать с высокой башни, — мне нужен помощник. Грубая сила не помешает. — в принципе, это тоже можно назвать правдой. Наполовину. Он ведь не просил её быть искренней. — Сомнительно, но окей. У меня тело болит. Ты постаралась? — парень неуклюже садится. — Подумаешь, приложила пару раз. Не помер же, — она жмёт плечами, но не смотрит в глаза. Стыдно? — Но непонятно, в каком состоянии ты добрался досюда, а раз не помнишь, то не можешь во всём винить меня, — она криво ухмыляется. Интересно, если бы они встретились в других условиях, в другом мире, была ли бы её улыбка правильной и счастливой? — Ладно, приемлемо. Кстати, если моя краткосрочная амнезия вызвана сотрясением мозга, мне нужно много пить и покой. — Пей, воды у тебя достаточно, — девушка кивает на миску позади парня, — покойся, я те чё, мешаю?«Когда ходит тьма, достаточно одного стебля света.
Просто следуй за мной, пришло время (этот новый мир)»
— Да нет. Я просто думал, знаешь, как бабушки при ушибах головы трясли её немного, маленькими движениями, как вибрацией. Можешь мне так же сделать? На всякий случай. — Я тебе чё, медсестра? К тому же, вдруг ты заразный. Трогать я тебя не буду. — Как-то же ты меня сюда припёрла. Не буду я тебя трогать и дёргаться не буду, я ж не идиот. Пожалуйста. Вдруг поможет, — он склоняет голову набок и моргает часто пару раз, улыбаясь — так в своё время до эпидемии пикапил девочек. — Ладно. Дёрнешься — мозги вышибу, так и знай. Мне проще кровяку оттереть, чем заразиться. Понял? — он кивает, и Эрин уходит, возвращаясь уже в резиновых перчатках. Она трясёт голову парня, как и впрямь делала его бабушка, не уверенная, что действительно поможет. Всё же, если быть совсем честной, её внезапно грызёт вина — он, возможно, и не заражен, возможно, и не виноват, возможно, и не идиот, а она так с ним. В клетку собачью посадила, реально ошейник с цепью надела (чтобы даже с развязанными руками не выбрался, мало ли). Нет! Чёрта с два! Даже если здоров, она не может быть в нём уверена. Безопасность превыше всего. — Эй, а в туалет как? — девушка приносит ему другую миску, и перезавязывает руки спереди, чтоб с ширинкой сам справиться мог. — Это шутка? — возмущается Джинву. — Нет. Или так, или терпи, сколько хочешь. Я тебя не выпущу. Инкубационный период, помнишь? — она смотрит ему в глаза со смертельной решимостью. — А если мне, прости, посрать надо будет? — Значит ори громче, как закончишь, чтобы я услышала, — она злорадно усмехается, — а то провоняет тут всё. Дальше спорить он не решается — от неё зависит его жизнь. Своё имя она тоже отказывается сообщить.***
«Открой свои глаза, открой свои глаза
Открой свой разум, открой свой разум
О, новый мир»
Джинву провёл в клетке уже несколько дней — точное количество времени он не мог сказать, потому что то спал днём, то бодрствовал ночью, время бесконечно тянулось от ничегонеделания, мышцы болели от отсутствия движения. Кажется, его надзирательница приходила пару раз в день, то с едой, то чтобы напомнить, что он всё ещё её пленник. Она не особо говорила, если вас интересует, но её взгляд говорил за неё. Или, может, она хотела проверить, дышит ли он. Поначалу это было странно — её безразличный взгляд, холодные настороженные глаза, но теперь он понимал: за пять лет одиночества у неё не осталось выбора. Её холод был лишь защитой. Было бы странно, если бы она кинулась к нему с распростёртыми объятиями. Когда Эрин приходила, то сидела у противоположной от клетки стены, как обычно в тишине, с винтовкой, стоящей рядом. Джинву уже давно перестал бить по прутьям и звать на помощь — здесь её не было. Для привлечения внимания тоже не помогало — девушка просто уходила на часы, и он был вынужден мучаться в тишине от одиночества и деревенеющего тела. Иногда он замечал, как она краем глаза следит за ним, словно пытаясь определить, что он задумал, но каждый раз, когда их взгляды пересекались, она мгновенно отводила глаза и словно вся ощетинивалась. — Эй, — решается он однажды, сидя на коленях возле прутьев, насколько позволяет приблизиться ошейник. — Как долго ты собираешься держать меня взаперти? — Пока не решу, что ты не опасен и не заразен, — отвечает она, даже не повернув к нему головы. — Я уже неделю как опасен только для своего позвоночника, — он усмехается, растягивая спину, которая затекла после долгих часов сидения. — Ты здесь только пять дней. Значит, ещё минимум девять. Таков же инкубационный период. Или пятнадцать, чтобы наверняка, — бросает она с холодным сарказмом, но что Джинву только стонет от безысходности. Тишина вновь затягивается, но пленник чувствует, что что-то изменилось. Эрин уже не так колюче-замкнута, как в первый день. Говорит с ним спокойнее. Понемногу, очень медленно, но напряжение ослабевает. — Ты ведь не будешь меня вечно держать в клетке, да? — продолжает он после паузы. — Слушай, мы оба знаем, что если бы я был заражён, возможно уже бы проявились первые симптомы. Зачем тебе держать меня здесь? Я ведь… Я ведь не враг. Эрин, казалось, не слышит его. Она продолжает изучать что-то на своих руках, но он замечает лёгкую дрожь в её пальцах — нервничает. — И что мне с тобой делать? — тихо спрашивает она сама себя после долгой паузы, не ожидая ответа. Его удивляет эта внезапная слабая нотка в голосе — ни капли её обычной жёсткости, только растерянность и непонимание. Пять лет одиночества сделали своё дело. Никто из них не был раньше в такой ситуации. Не так-то просто было вновь привыкнуть к человеку рядом. К потенциальной угрозе, к возможному билету в один конец, после стольких лет борьбы. Что надо думать ещё о ком-то другом, кроме себя. — Может, выпустишь? — предлагает он с лёгкой усмешкой. — На воздух хоть. А то у меня скоро от сидения ноги отвалятся. И задница. Она поднимает голову, внимательно всматриваясь в него, будто взвешивая решение. — Ты правда считаешь, что это хорошая идея? — её голос звучит скорее измученно. Джинву только пожимает плечами, продолжая сидеть спокойно, без малейшего намёка на угрозу. — А вдруг ты решишь убежать? — её голос становится тише, как будто она рассматривает в голове самый худший вариант. — Да куда мне бежать? К заражённым? По незнакомой территории? — искренне удивляется он. — Если бы я хотел бежать, давно бы уже нашёл способ или как минимум попытался. Но я ведь здесь. Сижу, не рыпаюсь. Эрин поднимается, всё ещё не решаясь пойти на это. Её взгляд напряжён, каждый шаг — осторожный, как у зверя, привыкшего к охоте. Она понимает, что его нельзя держать все девять или пятнадцать дней до истечения инкубационного периода в клетке: появятся пролежни или просто атрофируются мышцы. Да и просто это совсем зверски уже, он же человек тоже. Вроде бы даже адекватный. Если он не заражен, то пригодится в хозяйстве. Возможно. Эрин уходит надеть перчатки, объясняет ещё раз, что физический контакт — табу, за его нарушение она его пристрелит или прирежет сразу же, и не посмотрит, что мужик. Парень объективно понимает, что она права, да и с тем количеством пищи, что он получал, его надсмотрщица действительно с ним без проблем справится. Девушка подходит к клетке, сквозь прутья освобождает от ошейника и, не глядя на пленника, быстро открывает замок. Щёлкает железная дверь. Она сразу же отходит в дальний угол, с ножом наизготовку. Джинву решает не торопиться. Он понимает, что резкие движения могут только напугать её. Как-то по не сильно информативному общению за несколько дней он догадывается, как к ней лучше подступиться: она и так очень подозрительна и чрезмерно осторожна из-за его присутствия — незачем усугублять. И если даже на словесные его подколы и выпады она волком смотрит, но либо огрызается в ответ, либо игнорирует, то он не хочет узнать, какова будет её реакция, если заставить её нервничать из-за его действий. Ведь проверять, получит ли он всерьёз пулю промеж глаз или клинок в бедро, не особо хочется. А учитывая, сколько она уже пережила сама и каков её взгляд, он уверен, что с неё не станется: ответный выпад будет мгновенным. — Ну, я же сказал — не убегу, — он усмехается и медленно выбирается наружу из клетки. Его спина и колени громко хрустят, на что он лишь чертыхается: как старый дед, чесслово. Наконец-то можно выпрямиться во весь рост. Девушка его, кстати, почти на голову ниже, как мило. Чёрт, ноги свело так, что из глаз искры сыплются, но нельзя дать перед ней слабину. Эрин показывает головой парню, мол, вперёд по проходу, он кивает и молча следует по коридору. Сидя в клетке он долго не мог понять, где они находятся, а они в чёртовом самолёте. Охуеть сюжетный поворот. Никогда бы не подумал. Дверь открыта, они спускаются по трапу вниз. Свежий воздух кажется Джинву почти забытой роскошью. Он делает несколько осторожных шагов по земле, разминает затекшие мышцы, крутит медленно головой и руками, чтобы не спровоцировать. Эрин стоит, настороженно держа руку на ремне, на котором висит кинжал. — И что теперь? — он поднимает руки в знак капитуляции, показывая, что неопасен. — Не отходи далеко и не трогай ничего. Здесь всё моё, — тихо бросает она, продолжая следить за каждым его движением. «Ещё немного, и как волчица скалиться начнёт», — думается ему. — Да я рядом буду, не волнуйся, — он оглядывается с любопытством по сторонам, но остаётся стоять на месте, показывая, что он совершенно не заинтересован в том, чтобы убежать. Проходит несколько минут. Эрин всё ещё не отпускает напряжение, но она тем не менее заметно расслабляется. Неожиданно.«Разве ты не чувствуешь бурю? Разве ты не чувствуешь бурю?
Разве ты не видишь меня сейчас? Разве ты не видишь меня сейчас?
О, новый мир»
— Твоё имя, — внезапно вырывается у неё, словно она сама не ожидает этого вопроса. — Как тебя зовут? Он удивлённо поднимает брови. Вопрос простой, но кажется для неё почти героическим поступком, действительно чем-то почти интимным: в новом мире имена не нужны и не важны, своё-то помнишь скорее как дань традиции, особенно, если один живёшь. Как жил он. Как, очевидно, жила она. — Джинву, Сон Джинву, — отвечает он спокойно, затем, немного помедлив, добавляет: — А тебя? Девушка вздыхает, немного покачав головой, как будто раздумывая, стоит ли ей говорить. — Эрин, Сун Эрин, — выдавливает она наконец. — Иди за мной, покажу, где можно быть. Но предупреждаю: дома всё равно останешься под замком. — Ладно. Экскурсия так экскурсия, это мне по нраву, — он быстро догоняет её, держится на расстоянии пары шагов от неё. Эрин. Красивое имя. Ей идёт. Словно драгоценный камень. После начала эпидемии люди стали безликими, безымянными: просто «заражёнными», просто «идиотами», иногда «выжившими». Но оставались неназванными. Даже состоя некоторое время в группе после начала «апокалипсиса», Сон редко (почти никогда) не запоминал чужие имена и не называл своё: согруппники мерли как мухи, не было смысла утруждать себя запоминанием их имён и фамилий, а для них он не хотел отсвечивать, предпочитая оставаться невидимкой — так шанс заразиться был, как ни странно, ниже. Поэтому Джинву прекрасно понимает, насколько важным шагом является то, что Эрин спрашивает его имя. Это бесспорно признак доверия. И ему хочется верить, что это ещё и признак того, что где-то внутри она, пусть неосознанно, надеется, что он тоже выживет. Что они оба выживут. Переживут условный инкубационный период. Сун проходит вперёд, а Сон следует за ней, ощущая, как их взаимное недоверие начинает хоть немного ослабевать. Солнце бьёт в глаза, непривычно ярко после долгого заключения, и Джинву жмурится, а потом снова открывает глаза, оглядываясь. То, что он видит вокруг — неожиданно… нормально. Просто, почти уютно. За высокими зарослями травы, рядом с задними шасси самолёта располагается маленький загон, будто для животных. В нём, к его удивлению, копошились кролики. Кролики, блять!«Разбуди мир подобно грому, мы
Мы не можем остановиться, как шторм»
— Своих-то кроликов давно видел? — она улыбается, кажется, впервые за время их знакомства. А ещё в её голосе сквозит смех. — Да, — он качает головой. — Пять лет как не видел. — Какой больше нравится? — она открывает калитку и заходит внутрь загона. Джинву остаётся снаружи, наблюдая за её действиями. — На вкус все одинаковые. — Эрин подходит к каждому кролику осторожно, с любовью. Это наверняка одна из немногих вещей, к которой она относится с теплотой в новом мире. Возможно, даже единственная. Сун проверяет кормушки, оглядывает каждого питомца, оборачивается к гостю. — Не хочешь выбирать? Но если хочешь поесть и выжить, — говорит она, подойдя к одному кролику, чёрненькому, — нужно жертвовать. Этот как ты. Намёк ясен, куда уж прозрачнее. С этими словами Эрин ловко поднимает кролика, который всё неуёмно бегал по округе (и впрямь как он сам), тихо, но уверенно прижимает его к себе. Джинву не считает себя чувствительным к такому, но сейчас его что-то кольнуло. Пожалуй, это напоминание о том, что, несмотря на её холод, она всё же не была чудовищем — она просто выживает, как может. — Пойдём, — но она направляется не обратно к самолёту, а по дуге. Гладит кролика на руках, потом опускает его на землю, и он прыгает за ними, пощипывая периодически травку. По пути Эрин показывает свои посадки. У неё было несколько яблонь и вишен, ещё какие-то судя по всему плодовые деревья, которые Сон не может опознать. Деревья выглядят на удивление сильными и здоровыми. За ними явно хорошо и старательно ухаживают. Сун срезает пару яблок с ветки и бросает одно Джинву, молча приглашая. Это больше, чем просто фрукт — это драгоценность и символ хрупкого доверия. — Ты посадила их сама? — он удивлён тем, что растения здесь смогли выжить. — Да. Забрала их саженцами из магазинов, когда всё началось. Ухаживаю за ними, как могу, — она слегка пожимает плечами. — Здесь хорошо растут злаки и рис. Немного овощей. Картошка, кукуруза, бобовые, капуста. Зелень тоже. А вот помидоры не пережили зимы, а потом не прижились вовсе. Её голос ровный и спокойный, и Джинву понимает, что она ухватилась за природу как за якорь. Это её спасение — мирный уголок среди хаоса. Её путь выжить. Он бы не смог так, даже если бы у него были ресурсы. Он и правда жил по-другому.«Людские слезы текут рекой
Я пытаюсь отрешиться от всего, о, нет.»
Они подходят к носовой части самолёта, где стоит странное сооружение из алюминия, задняя стенка с двумя боковыми, с крюками сверху и сливным отверстием. «Для освежевания кролика», — понимает Джинву. Он растерянно оглядывается на неё: девушка зачерпывает из рядом стоящей бочки, которую сначала не заметил, воды, проверяет остроту кинжала, достаёт из ящика рядом точильный стержень и точит клинок, ставит миску поверх ящика и плошку с водой рядом. Сон наблюдает с любопытством и даже каким-то ужасом: она действительно это сделает? Почему-то от неё он такого не ожидал. Хотя будем честны, от неё это самое логичное, что можно ожидать. Выражение её лица абсолютно не меняется во время всех приготовлений: сосредоточенное, но в то же время безмятежное, словно она делала это уже тысячу раз и блуждает мыслями где-то ещё, просто выполняя все действия автоматически. Возможно, так и есть. Эрин подхватывает кролика на руки, нежно гладит по мордочке, треплет за ушки, заглядывает в голубые глаза. И правда, как её пленник, успевает она подумать. — Можешь не смотреть, Джинву, — и прежде чем он успевает среагировать, она улыбается и одним движением сворачивает шею кролику, заставляя невольного зрителя вздрогнуть. Подвешивает его за задние лапы на крюки, а те дёргаются раз, заставляя Сона передёрнуть плечами. Эрин протыкает горло и вспарывает его, выпуская кровь, которая послушно течёт в сливное отверстие в ведро. Алюминий окрашивается красным, и Джинву внезапно становится дурно от этой картины. Когда из шеи больше не капает, Сун принимается за разделку, но парень может поклясться, что глаз кролика внезапно двигается и теперь смотрит прямо на него. Жуть. Эрин действует уверенно, словно делает это всё уже в тысячный раз. Срезает шкуру на передней части бёдер, прорезает вверху мех у паха, заводит руку за заднюю поверхность лап и просто отделяет шкуру от мяса, отрубает клинком же передние лапы, срезает уши вместе со скальпом, единым элегантным движением стаскивает шкуру до уровня передних лап.«Теперь мы должны вернуть его на место.
С вулканическим жаром»
«А раньше я так с дам юбки срывал», — думает неожиданно даже для себя Джинву, и ему самому становится неприятно от этой мысли. Момент, мягко говоря, не подходящий. Но если на секунду, только на секундочку! позволить себе подумать об этом… Эрин же красивая. Не идеально вышколенная, как были айдолки, а просто красивая. Как нормальный обычный человек. Да и под униформой, шитой на мужчин, скорее всего она ладная. Так, блять! Отставить. Джинву трясёт головой, злой на себя самого за такие мысли. Да, их теперь двое, но он потенциально заражённый, и они пытаются выжить вообще-то, а не собрались тут для того, чтобы в Адама и Еву поиграть. Когда он снова концентрирует внимание на происходящем, кролик уже полностью лишён шкуры. Вернее, то, что от него осталось. Нежно-розовое мясо, жилистое, неприятно контрастирует с отрубленными лапами и выпученными глазницами, череп кажется таким маленьким, странной формы, на месте отрезанных ушей видно кость. Сон сдерживает тошноту, но не отворачивается. Эрин моет руки в чаше с водой, чтобы мясо оставалось чистым, не запачканным кровью. Она делает небольшой надрез под ребрами по центру, вставляет два пальца и словно швея одним плавным движением вспарывает брюхо до паха, ведя пальцы вверх, а клинок между ними. «Сексуально», — не может отделаться от мысли Джинву. Сун резко опускает ребро ладони вниз, и ненужные кишки и внутренности выпадают, брызгая… чем-то. Но на девушку, к радости зрителя, не попадает — а то стоял бы запашок. Она вырывает желчный и мочевой пузыри, вправляет печень и отступает. Готово. Моет руки, клинок, сбрасывает все ненужные внутренности в ведро с кровью, замывает сразу алюминиевый каркас, обрабатывает его чем-то. — Полынь и ромашка для дезинфекции, и чтобы мошки не летели. Ведро надо унести, а то кровь почву губит. Пошли со мной.«О, послушай звук души, этот громкий звон (о-о-о-о)»
Они идут молча, отходят довольно далеко в лес. На поляне вырыта глубокая яма с одним пологим склоном, куда Эрин и сваливает содержимое ведра. Она объясняет, что видела на острове пару волков, и надеется, что если они подъедают её мясные остатки, то более-менее привыкнут к её запаху, чтобы хотя бы не сожрать её при встрече. На обратном пути Сун собирает ещё пару грибов, которые хочет высушить на потом. Шкурки кролика она тоже забирает с собой, чтобы выварить кожу и отделить от подкожного жира, а мех использовать. Когда они возвращаются в самолёт, то заходят за кирпичную стену, ограждающую пространство кухни от салона: поэтому Джинву и не заметил это место, когда выходил. В центре на каком-то металлическом (судя по всему непрогорающем) настиле сложен очаг, рядом какие-то ящики, стол, два стула, шкафчики. Эрин жестом показывает ему садиться за стол. Внутри фюзеляжа было просторно, но довольно холодно, несмотря на лето. Стены обшарпаны, вся техника давно не работает, либо просто выворочена, как и ряды сидений, чтобы было место. Как она справилась со всем сама? Джинву кидает на Эрин быстрый взгляд: это определённо не единственный секрет, что она хранит. Сильная, волевая. Красивая. Лишь разжигает его любопытство всё больше и больше, сама того не ведая. Однако, несмотря на кажущуюся разруху, здесь было чисто и организовано — всё на своём месте, как будто каждая деталь имела своё предназначение.«Почему ты колеблешься? Почему ты ждешь? (Ооо)
Не скрывай этого, не борись с этим (оо)»
Эрин приседает на корточки рядом с импровизированным разделочным столом (не выпуская Сона из поля зрения и не поворачиваясь к нему спиной), достаёт нож нож и начинает аккуратно работать над кроликом. Её руки двигаются быстро и точно, словно она делает это уже много лет. Отточено, без лишних движений, без суеты, ни секунды не раздумывая. — Ты всегда так делаешь? — Джинву, не зная, как заполнить тишину и куда деть руки, опирается локтями на колени, наблюдая за ней. — Ты знаешь другой способ? — даже не смотря на него. — Ну… Нет. Но ты явно мастер своего дела, — он ухмыляется, почему-то чувствуя, что может позволить себе легкий комплимент. Она поднимает на него глаза, на секунду остановившись, а потом кивает, продолжив работу. — Я не мастер. Просто пришлось научиться, — легко отвечает Эрин. Но что-то в её голосе подсказывает ему, что для неё это больше, чем просто обязанность. Это было выживание, обрамлённое в привычку. Пришлось учиться и возможно переступать через себя, чтобы выжить, идти путём проб и ошибок. Но сейчас она нашла самый эффективный способ. Она разделывает кролика, аккуратно переносит мясо к очагу, разжигает огонь, открывает пару ближайших окон для вентиляции, достаёт чугунную сковороду. Огонь начинает задорно трещать, и вскоре запах жареного мяса заполняет самолёт. Туда же добавляются пара крупно нарезанных картофелин и цуккини. — Я могу помочь? — предлагает Сон. Эрин поднимает на него глаза, в которых не было ни тени доверия. — Нет, — отрезает она. — Лучше сиди и смотри. Или не смотри, мне без разницы. Я не люблю, когда мне мешают. Джинву пожимает плечами, усмехнувшись про себя. Всё-таки она не привыкла к другим людям, это было видно по каждому её движению. И вряд ли так повелось только с начала эпидемии. Она работала так, словно каждый её шаг был просчитан и обусловлен чем-то, словно любая ошибка могла привести к провалу.«Как будто все маленькие огоньки переворачивают это место.
Посмотри на то, что я пытался скрыть, потому что это разворачивается у меня на глазах.»
— Ты всегда была одна? — не может удержаться он от вопроса, чувствуя, что эта тишина между ними всё равно давит. — Почти, — коротко бросает она, не поднимая глаз. — Можно полюбопытствовать? — не сдается он. — Вот тебе не похуй? — вырывается резче, чем хотелось. Она вскидывает взгляд, но извинения застревают в горле. Не будет она перед ним извиняться! Но он смотрит без насмешки, словно ему и правда интересно. — Тебе правда интересно? — спрашивает уже тише Сун. — Да. Ты первая, с кем я говорю за последний год. Мне любопытно. — Ладно. Прости, не хотела грубить. Я сирота. Положиться всегда было ни на кого. И эти пять лет я тоже одна прожила. А ты? — У меня была семья. Родители умерли ещё до всего этого пиздеца, а сестра, Джина, уже во время эпидемии. Не смог её спасти, — теперь уже Сон опускает глаза. — Прости, я не знала. Соболезную. Он лишь кивает, погрузившись в воспоминания о сестре — скучает по ней. Когда еда готова, Эрин молча ставит перед Джинву тарелку с едой, не глядя на него, словно всё ещё не может до конца поверить, что рядом есть кто-то, с кем можно разделить трапезу. — Спасибо, — Сон берёт вилку и подцепляет кусок мяса. Он замолкает на минуту, наслаждаясь вкусом. — Ты умеешь готовить, — наконец признаётся он, удивлённый тем, насколько это хорошо. Даже при минимуме специй и ингредиентов, еда получилась вкусной. Сун только кивает. Они едят молча, каждый погружённый в свои мысли. Эрин всё ещё сторонится его, держит дистанцию и скалится, но он чувствует, что лед между ними трещит, обнажая всё больше доверия.«Двигайся, следуй за мной, поверь мне, приди ко мне»
— Осталось последнее, что сегодня необходимо сделать, и на этом твой выгул закончится. По крайней мере на сегодня, — Сун откладывает вилку. — О, возможно, меня выгуляют и завтра? — Сон специально поддерживает то, словно речь о собаке. — Возможно. Зависит от твоего поведения. — О, — Джинву играет бровями, — ты предпочитаешь хороших или плохих мальчиков? — но видит, как Эрин закатывает глаза, — Кхм, ладно, так что надо сделать? — Молчаливых, блять. Ты трещишь без умолку, от тебя голова уже болит. Надо тебя вымыть. А то пованиваешь уже. — Прям таки мыть меня будешь? — Джинву не может удержаться, но затыкается, видя недовольный взгляд. — Ладно, понял, не дурак. Но решает пошутить ещё: нюхает свою подмышку, притворно морщась: — Ну, всё, Эрин, если ты меня сегодня не помоешь, то придётся сдать меня обратно заражённым — они не вытерпят вони и все сдохнут. — Давно б сдала тебя обратно, но ты же не пойдёшь добровольно. Не испытывай моё терпение, пошли. Сун идёт впереди, напряжённо, прислушивается к шагам сзади, чтобы соблюдалась дистанция, озирается через каждые несколько шагов на Джинву. Он, вышагивающий чуть позади, уже не чувствует себя настолько нелепо, как ещё недавно, но всё же очевидно, что она по-прежнему держит его на расстоянии — и не только физически. Её колючий взгляд периодически скользит по нему, как если бы она проверяла, не собирается ли он внезапно наброситься, хотя они шли всего-то купаться. Рюкзак со сменными чистыми вещами и банными принадлежностями гордо тащит Сун, который всё же вытребовал себе это право в споре. Основным его аргументом, всё же убедившим Эрин поступить так, было то, что она несёт винтовку. Значит, рюкзак он, ведь наоборот она явно была не согласна.«Ваше сердце захочет взглянуть на новую эру (этот новый мир, это)»
Её взгляд сам собой случайно мажет по чужим мускулистым рукам и груди. Сильный, даже несмотря на эпидемию, даже несмотря на почти неделю без движения в чёртовой собачьей клетке. Чёрт возьми, этот мужик ей нравится больше, чем хотелось признать. Не совсем мудак вроде, сбежать не пытается, хоть и были возможности, не идиот, раз не пытается прикоснуться и даже без напоминаний держит дистанцию — всё же инкубационный период. А ещё Джинву выглядит так, словно может выстоять в бою и не требует никакой заботы о себе, что очень даже хорошо. Но маменькины сынки бы пять лет не протянули в этом новом мире, это правда. Ей и самой приходилось выживать, обучаться всему, чего не знала раньше. А теперь этот самоуверенный тип из ниоткуда оказался рядом. Так за молчаливыми подозрениями они доходят до озера. Пальцы Эрин чуть подрагивают, но она сдерживает себя, как может. Одна мысль о том, что им придётся раздеваться друг перед другом внушает ужас. Это повышенный риск прикоснуться и заразиться. Вода всегда казалась ей безопасной зоной, даже в мире животных водопой — нейтральная зона, где хищники не нападают на травоядных. У неё винтовка и клинок, она здесь хозяйка, это её территория. Но тогда почему именно она сейчас чувствует себя такой слабой и беззащитной, почти обнаженной, хотя до сих пор в одежде? Чувствует себя ланью перед лицом льва. Чёрт. Даже так, на расстоянии от него, она ощущает его присутствие слишком остро. Это пугающе: столько лет без кого-то рядом сделали Сун настолько осторожной, что даже простое нахождение другого человека рядом вызывает у неё внутренний протест и панику. О том, что ещё и притяжение и желание, она старается не думать, заталкивая эту мысль куда подальше, обещая никогда не возвращаться к ней. — Ты точно не планируешь пырнуть меня в спину, пока я буду в воде? — Джинву ехидно улыбается, прерывая чужой суетной поток мыслей, когда они останавливаются на узком песчаном пляже. Эрин оборачивается, прищурив глаза. — Расслабься, если бы я хотела тебя убить, ты бы уже был мёртв, — она отрезает, будто это — факт, который не стоит ставить под сомнение. — Успокаивает, — бормочет он себе под нос, затем стягивает с себя рубашку и бросает её на землю. Сун едва сдерживается, чтобы не закатить глаза, когда её взгляд невольно задерживается на его торсе. Да уж, признаваться в этом даже себе как-то унизительно, но тело у него и впрямь красивое. Он берётся за пряжку ремня: — Не пугайся, Эрин, у меня в штанах — не вирус, честно, — намекает Сон на то, что заметил её быстрый взгляд, но девушка, кажется, не поняла намёк: — Мы для этого и пришли, дурень. Чтоб убедиться, что ты не заразен. Она снимает с плеча винтовку, кладёт аккуратно на песок, начинает расстёгивать пуговицы на армейской рубашке. Джинву, невзначай оглядывая Эрин, всё же не сдерживается от комментария: — Не переживай, я не буду смотреть. Ну… почти. Он неотрывно следит за ней, желая увидеть: засмущается? Заругается? Будет спокойна? Кинет в него чем-нибудь? Пригрозит винтовкой? Оскалится, как обычно? Но Эрин, заметив его открытый взгляд, понимает, чего от неё добиваются и из принципа не станет просить отвернуться или не смотреть. Она спокойно снимает рубашку, бросает её на песок, одним движением стягивает через плечо майку, оставаясь топлес: — Надеюсь, ты перестал быть девственником ещё до эпидемии, а то сложно найти женщину в современных условиях. Особенно с таким юмором, — она кладёт ладонь на клинок, оставшийся на поясе, как напоминание: — решишь распустить руки или изнасиловать меня, лишишься сначала члена, потом башки. Я понятно объясняю? Джинву лишь хмыкает, кивает и отворачивается. Куда уж понятнее. Он ощущает, как нервозность нарастает в нём, словно застрявший комок в горле — чувствует себя школьником перед понравившейся девчонкой, которая королева школы. Что делать-то, блять? Он знает, что Эрин ему не доверяет, но вместо того, чтобы молчать и не усугублять, он, как всегда, пытается разрядить обстановку дурацкими шутками (даже если она только что сказала, что юмор у него не очень — другого способа он не знает). Это — его способ выжить.«Открой свои глаза, открой свои глаза
Открой свой разум, открой свой разум
О, новый мир»
— Эй, только не говори, пожалуйста, что вода ледяная, окей? — Даю тебе шанс удивиться, — сухо замечает Эрин, сбрасывая свои ботинки. Джинву усмехается и продолжает раздеваться дальше, не без лёгкого хвастовства. О, он знает, что она смотрит, пусть даже краем глаза. Стоит только войти в воду, его движения нарушают её зеркальный покой, поднимают песчаную муть, разлетаются кругами по поверхности, будто сама природа пытается скрыть его присутствие, вверяя себя лишь Эрин. — Блять. Реально ледяная, — на его лице смесь удивления и испуга. — О нет, мои яйца спрятались от холода так глубоко, что я, наверное, уже никогда не найду их. Эрин фыркает, не удержавшись. — Ну, надеюсь, они хотя бы вернутся, когда ты из воды выйдешь. Иначе тебе придётся менять себе имя. Может, что-то типа «Джинву-только-член-без-яиц», — она усмехается, позволяя себе небольшую шутку как месть за то, что так откровенно разглядывал её. — Ой, смешно. Ты ещё скажи, что мечтала о нём ночью, — парирует Джинву, наклоняясь, чтобы зачерпнуть воду ладонями и плеснуть её на плечи. Эрин замирает. Не от холодной воды — та её не пугает, привычно уже. Но слова Джинву попадают прямо в цель, и она невольно вспоминает, как пару раз всё же мелькали неприличные мысли. Возможно, очень неприличные. Мысленно она обзывает себя идиоткой и пытается не выдать смущения. Да, думала она об его члене! Он симпатичный парень, хорошо сложен. А она молодая девушка, это просто физиология. Пять лет одиночества. Да, она ненавидит людей и шугается их, боится, недоверяет, но физической близости хочется всё равно. Тем не менее, это не значит, что она готова пойти на неё так просто с буквально первым встречным. — Мечтала о твоём члене? — Сун склоняет голову, её голос приобретает едва уловимые издевательские нотки. — Прости, но у меня немного другие жизненные приоритеты. Джинву смеётся. Он понимает, что Эрин держится от него подальше, как дикое животное, но любое животное можно приручить, было бы время, желание и терпение. Но ещё есть в ней что-то такое, что заставляет его уважать её и этот её выбор ещё больше. Это её независимость, сила, нежелание показывать слабость. И в то же время красота — даже в её защитном, суровом облике. Ему интересно подтрунивать над ней, и интересно смотреть, как она будет реагировать. — Честно говоря, если бы ты видела, что я делал последние несколько месяцев, твои жизненные приоритеты точно поменялись бы, — он усмехается, начиная подходить к ней ближе, — потому что, скажем так, в «соло-развлечениях» я стал почти маэстро. — Ты это серьёзно сейчас? — Эрин недвусмысленно кладёт руку на пояс с клинком, который остался на ней даже в чёртовом озере. — Хочешь закончить свою карьеру дрочера прямо здесь и сейчас? — Ха-ха, ну ладно, ладно, — он отступает, подняв руки в примиряющем жесте, всё ещё посмеиваясь. — Мыться-то есть чем? А то если тут появятся рыбы, выпрыгивающие на берег — не удивляйся, это не попытка эволюционировать, а просто мой запашок. Эрин достаёт откуда-то мыло, сначала автоматически тянется к нему, потом закатывает глаза, понимая, что сглупила: — Лови, дарвинист, — она аккуратно кидает ему кусок мыла. — Мы всё-таки пережили вирусный апокалипсис, будет обидно подхватить от тебя что-нибудь похуже. — Я точно не заразен, Эрин, это просто природная защита. Запахом отпугиваю всё живое — эффективнее, чем твоя винтовка, — смеётся он, начиная намыливать волосы. Эрин лишь хмыкает. Идиот, ну что с него взять. Она всё ещё не доверяет ему полностью, но не может не признать — он интересный и забавный, и к тому же, судя по всему, хороший товарищем по выживанию. Возможно, и будет смысл оставить его в помощники. Единственная проблема — на двоих нужно гораздо больше пропитания и ресурсов — об этом можно подумать позже. Но иногда её прям бесят и пробивает дрожь от его слишком смелых слов и взглядов. «Боже, этот парень… он правда симпатичный, чертовски симпатичный,» — с досадой думает она, наблюдая, как он снова опускается в воду, на этот раз погружаясь почти по плечи, смывает мыло с волос. Ей придётся держать его на расстоянии. Только вот, как это сделать, когда они оба оказались заперты в одной клетке выживания и этого странного взаимного притяжения? Эрин напряжена, как пружина, она знает это, но не может контролировать, а каждое чужое слово, кажется, только усугубляет ситуацию. Неужели он и правда просто хочет, чтобы она рассмеялась, хоть чуть-чуть. Чтобы хоть на мгновение этот лед между ними треснул. Она даже не осознает, что смотрит на парня, продолжая намыливать себя своим кусочком мыла, пока Джинву не вырывает её из мыслей: — Если ты боишься, что я на тебя брызну, могу успокоить: вирус передается только при прямом контакте, а не через пузыри. Но почётно, что ты не теряешь бдительности, — он сдвигается чуть ближе, но не подходит совсем нагло. — Ты… ещё шаг — и я точно тебя пристрелю. Хочешь проверить?«Разве ты не чувствуешь бурю? Разве ты не чувствуешь бурю?
Разве ты не видишь меня сейчас? Разве ты не видишь меня сейчас?
О, новый мир (о)»
Он лишь качает головой, но остаётся там, где стоит, словно намеренно хотел просто сократить дистанцию. Стать ближе хотя бы так. Неловкость между ними висит в воздухе, как невидимая преграда. Каждый её взгляд — осторожный, настороженный, как у животного, привыкшего защищаться. Каждый его аккуратный шаг — ещё одно доказательство, что личное пространство здесь — лишь условность, ведь он уже на свободе. С каждым шагом Джинву Эрин сжимается внутренне, словно её кожа тонкая как бумага, и малейший контакт может её прожечь. За пять лет она привыкла быть одна, и идея прикосновения другого человека стала для неё не просто чуждой, а почти непереносимой. Но почему же тогда так отчаянно хочется ощутить их с этим идиотом несмотря на все запреты разума, несмотря на подступающие головокружение от мысли об этом? Возможно ли, потому что тогда, на мосту, она впервые за много лет ощутила чужое тепло сквозь две пары перчаток? Плеск воды остаётся единственным звуком, нарушающим тишину. Кажется, даже ветер смолкает, наблюдая за тем, как каждый из двух выживших пытается примириться с тем, что теперь его окружает не только опасность, но и второй человек. Эрин уже закончила мыться и замирает на мгновение, наблюдая за тем, как Джинву плещется в воде. Он расслаблен, будто находится в каком-то спа-салоне, а не в холодном озере посреди разрушенного мира. Однако ей приходится помнить и о более важных вещах. Как бы ни было весело шутить над ним, это не отменяет главного — вирус всё ещё угрожает им обоим. — Ладно, хохмы в сторону, — резко подаёт она голос, подходя чуть ближе к нему в воде. Её лицо становится серьёзным, и Джинву, уловив это, напрягается. — Что-то случилось? — спрашивает он, не понимая, почему её настроение так резко изменилось. — Нам нужно убедиться, что ты не заражён, — спокойно, но решительно. Он поднимает одну бровь, ожидая объяснений. — Какие ещё признаки? — Забыл? Пигментные пятна. Обычно появляются в районе лимфоузлов. Самые явные — в подмышках и паху, там обычно первыми появляются. Джинву нервно смеётся: — Ты хочешь, чтобы я разделся перед тобой полностью? Эй, я думал, ты на дух не переносишь прикосновений и так далее. Или ты просто ищешь повод посмотреть? — Ты идиот? — Эрин вздыхает, сжимая кулаки, — я дам тебе зеркало, посмотришь сам. Надеюсь, тебе можно доверить хотя бы это? — Ладно, ладно. Давай своё зеркало, — Джинву поднимает руки, усмехаясь, ловит инструмент и выходит из воды. Пока Сун одевается, Сон осматривает себя, довольно сообщает, что он чист, и тоже накидывает чистую одежду — как ни странно, самый большой размер из каких-то мужских тряпок девушки ему подходит. Они отправляются обратно. Ещё позже вечером они доедают обеденного кролика, причем Джинву ведёт себя гораздо спокойнее, не сыплет глупыми шутками, не подкалывает её. Всё же Сон понимает, что в глазах Эрин он — всё ещё чужак, угроза, даже если они вынуждены делить одно пространство. И о правда пытается не отталкивать её своим поведением, показывая уязвимость — шутками, лёгкостью, тем, как спокойно он говорит. Ему важно показать, что он здесь не для того, чтобы нарушить её границы, а чтобы стать союзником. Но с каждым его шутливым замечанием страх внутри Эрин как будто начинает таять, хотя она и пытается сопротивляться.«Разбуди мир подобно грому, мы
Мы не можем остановиться, как шторм, мы»
— Ты ведь знаешь, да, что для пигментных пятен ещё слишком рано? Даже неделя — слишком рано. Зачем это? — спрашивает внезапно Джинву, смотря на огонь, когда они ещё сидят у очага, прогревая самолёт перед ночью. — Знаю. Хочу быть уверенной, что не пропущу начало видимой симптоматики, — Эрин косится на парня. — Ты же понимаешь, что я могу не сказать, если найду у себя пятна? — уже тише, что почти не слышно за потрескиванием пламени. — Умирать никому не хочется. — Понимаю. Поэтому по-прежнему соблюдаем дистанцию, поэтому ты всё ещё будешь спать в клетке. — Хорошо. Эрин, давай на чистоту, — он поворачивается к ней, смотрит прямо в глаза с тихой невысказанной болью, — у меня больше никого и ничего не осталось. Но умирать я не хочу. Да и боюсь, если на то пошло. Я честно скажу тебе, если они появятся, или когда они появятся, и не выйду с того момента из клетки. Не буду тебя касаться и даже не попытаюсь. Я не идиот. Но, пожалуйста, позволь мне прожить как можно больше, пока это будет возможно. Потом просто пристрели, чтобы не мучался. Окей? — Почему? — спрашивает она жёстко. — Ты даже ни разу не попытался меня коснуться, чтобы заразить, ни разу не попытался всерьез приблизиться, сбежать или навредить мне. Почему? У меня готовое хозяйство, мы единственные остались на острове, убить меня — и это всё твоё. — Хочешь знать, идиот я или нет? Потому что я жил эти пять лет по-другому. Я бы не справился с твоим образом жизни. Даже учитывая, что это полностью рабочая схема, я бы не смог поддерживать хозяйство, кроликов там, деревья, посевы и овощи. Мы бы сдохли все вместе в первую же зиму. Поэтому и смысла нет пытаться, — он горько усмехается. «Потому что ты заслуживаешь продолжить жить гораздо больше меня», — остаётся непроизнесённым вслух. — Ну так что, обещаешь мне? Сун никак не отвечает ему, но Джинву принимает это как согласие. Когда же он уходит самостоятельно спать в клетку, Эрин идёт вскоре следом, чтобы закрыть замок. А потом возвращается вновь, просовывая сквозь прутья клетки тонкий футон и одеяло. Ему больше не придется спать на простой травяной циновке.