Империя ублюдка

            За окном уже стемнело, а роды всё ещё продолжались.             Лене казалось, что ещё пара минут и она обязательно чокнется. У неё в голове вертелись самые разные мысли, вроде: «Мам, как вышло, что у тебя было сразу две дочери? Как ты решилась на это ещё раз?» Все те милые слова, которыми в её мире называли младенцев, по типу «крошка» и «малютка», казались ей издёвкой, потому что у неё было ощущение, что она рожает детёныша бегемота или слона. И ещё ей вспоминались слова из «Южного парка»: «Вытащите его из меня. Высосите и выкиньте — он мне не нужен». И из «Гримма», которые кричала рожающая ведьма: «Не дай этой твари разорвать меня!»             Крик новорожденного раздался только около полуночи и лекарша первая сообщила всем присутствующим:             — Мальчик, — но голос у неё был больше тревожным, чем радостным.             И эта тревога стала передаваться всем, кто стоял рядом, включая Валиде, которая пришла в покои, после того, как лекарша объявила о появляющейся головке.             Валиде подошла ближе и напряжённо помолчав около пятнадцати секунд, сказала, на арабском, фразу из Корана. Лена уже слышала её раньше и она переводилась как «Аллах делает, что пожелает», что было сопоставимо с «на всё воля божья». Поэтому Лена предположила, что родила что-то нежизнеспособное, что долго не проживёт. И всего через секунд десять ей это показали. Лекарша поднесла к ней красного сморщенного младенца, в остатках смазки и крови, и отвернув белую пелёнку, показала его ноги: одна была ещё ничего, не считая кривизны, а вторая была полностью вывернута, на ней почти отсутствовала нормальная стопа и было всего три подобия пальца, которые срослись между собой.             Лена почувствовала вину. Она понимала, что это именно её чувство, потому что от чувств Махидевран ничего не осталось, и понимала, откуда это чувство: она, пусть и не рассчитывая, что этот ребёнок выживет, травила его какой-то дрянью. «Что именно там было намешано? Ртуть, толчёные оленьи рога и щепотка талидомида?»             Из Лены ещё около получаса выходил послед, а потом ей дали покормить ребёнка, уже чистого и спелёнатого. Она слышала где-то, что султанши не кормили грудью, поэтому «Великолепный век» в очередной раз показал какую-то хрень. Но в тот момент Лене казалось, что это и хорошо, потому что в кормилицы вряд ли брали вчерашних беременных. «Молозиво есть только у тех, кто буквально на днях родил, а оно вроде бы очень полезное. По крайней мере, моя бабушка была в этом уверена».             Сулейман наутро к Лене не пришёл, пришла только Хатидже и привела Мустафу, который у неё ночевал.             Он долго рассматривал спящего брата, и шёпотом, чтобы его не разбудить, спрашивал:             — А почему у него такая длинная голова?             — Как его зовут?             — Почему он такой красный?             К середине дня Мустафа, всё ещё с интересом наблюдавший за ребёнком, увидел его ноги и спросил, станут ли они, как и голова, со временем нормальными.             — Нет, не станут. Он... особенный.             Лена не считала этого ребёнка своим сыном, но как только ей его показали, в ней вспыхнула смесь вины и жалости, и эти чувства не отпускали. «Может, родись он здоровым, я бы ничего к нему не почувствовала? Или может это вполне стандартная реакция родившей женщины на любого ребёнка?»             Вечером, перед заходом солнца, пришла Валиде, чтобы помолиться за внука, и вдобавок сказала, что Сулейман, чтобы дать сыну имя, придёт потом. Но насколько потом она не уточнила.             Лена, ожидая Сулеймана, успела заскучать по памперсам. Она подумала, что могла бы попробовать объяснить, как и зачем они устроены, но ей не хотелось привлекать к себе внимание. Да и, ей местами было даже интересно пожить так, как её предки.             Ещё она успела рассказать Мустафе греческий миф о хромом боге Гефесте, которого недовольная мать сбросила с Олимпа, но на Земле его подхватили другие богини.             И перебрала десятки возможных имён, которыми Сулейман мог бы назвать мальчика. Своего сына она всегда хотела назвать Артуром, Захаром или Тимуром, но для этого мира эти имена не подходили. «Хотя, Тимур тюркское имя. Но не для шехзаде. И, насколько помню, в „Великолепном веке“ вообще не было ни одного Тимура».             Время шло, а Сулейман всё не появлялся, и Лене казалось, что он выжидает, пока этот ребёнок умрёт. И хотя мальчик, если не считать дефекта ног, был вполне здоровым, она не сбрасывала этот вариант со счетов. И даже где-то глубоко внутри считала, что так будет проще. Этот ребёнок был не просто мальчиком, он был мальчиком-калекой, который никогда не сможет конкурировать со своими здоровыми братьями, что в условиях закона Фатиха означало смертный приговор. Но эти попытки мыслить рационально заглушала странная помесь эгоизма и желания идти против всех существующих законов логики. Отчего Лене, что было иронично, вспоминался тот единственный логичный фанфик по «Великолепному веку», где говорилось, что у больных детёнышей ещё меньше шансов выжить, чем у обычных детей, поэтому они способны вызывать у матерей непреодолимое желание их оберегать. И хотя там эта информация преподносилась как шутка, Лене всё равно казалось, что в этом есть смысл.             Сулейман объявился только на седьмой день после рождения сына. Вошёл к Лене в покои и в полуприказном тоне сказал:             — Покажи.             И он явно не хотел смотреть на внешний вид сына, в котором уже просматривались его черты. Он хотел увидеть его ноги. И когда увидел, у него на лице отразилось отвращение с нотками страха.             После в покои вошли Валиде с Хатидже, и Сулейман, сказав пару обязательных строчек из Корана, добавил к ним имя:             — Селим.             Хатидже и Валиде переглянулись. Лена тоже удивилась, хотя и не знала чему конкретно. «Он бы назвал так и здорового сына? Или он дал это имя ребёнку-калеке, чтобы поиздеваться над отцом? Может, среди причин, по которым он вырос развратным алкоголиком, султан Селим тоже присутствует?»             После того, как из покоев все ушли, Лена стала повторять про себя имя Селим. «Селим, Селим. Во всяком случае, лучше, чем Джихангир, Орхан и Махмуд. Пусть и не Артюша, Захарик или Тимурка. Но Селимка тоже ничего, сойдёт».             Валиде, после того, как безымянный мальчик стал шехзаде Селимом, начала говорить о том, что к нему на днях приедут всевозможные лекари и целители, чтобы посмотреть, что можно сделать с его ногами. Лена подумала: «Я не эксперт, конечно, но подобное вряд ли можно исправить. Но если тебе так спокойнее — пускай посмотрят. Только мучить его, как Джихангира в сериале, я никому не дам».             Лекари и лекарши приходили, смотрели, но отрастить Селиму нормальную ногу никто из них не обещал. А потом Гюльшах сказала, что посмотреть на Селима приедет Дэфде — какая-то очень известная целительница, которая чуть ли не мёртвых воскрешать умеет и вдобавок предсказывает будущее. Лена в прошлой жизни не была суеверной, но вспоминая о том, что в мире «Великолепного века» существовали вещие сны, предсказания и волшебные птицы, ей стало любопытно, что же ей может наванговать местный аналог Ванги.             Лене казалось, что, учитывая уровень «сложности» сериала, Дэфде будет похожа на цыганок-гадалок из детских книжек. Но она оказалась обычной женщиной около шестидесяти. Осмотрев Селима, она не сказала Лене ничего нового. А потом Лена спросила:             — Вы предсказываете будущее?             — Ты можешь задать три вопроса.             Лене хотелось спросить: «Ты чё, джинн, что ли?», а Дэфде продолжила:             — Я отвечу на них, но плата за это — кровь мальчика.             Лена посмотрела на неё, как на сумасшедшую, потому что для неё простое любопытство не стоило кровопускания у младенца. Дэфде, заметив реакцию Лены, уточнила:             — Немного. И он ничего не почувствует.             Лена кивнула. Дэфде смазала чем-то ногу Селима и он действительно даже не дёрнулся, когда её слегка прокололи подобием шила. Лена, поочерёдно глянув на шило, безразличного Селима и Дэфде, вздохнула: «Где ты была, когда я рожала?»             Дэфде собрала кровь Селима в стеклянный флакон, а Лена выпроводила из покоев Гюльшах и осталась с Дэфде один на один, не считая Селима.             Они говорили не больше пары минут, после чего Дэфде вышла из покоев, а потом и из дворца. А Гюльшах тут же зашла к Лене и увидела её всё там же, на диване, с Селимом на руках. Она выглядела озадаченно, но во взгляде мелькало и что-то радостное. Поэтому Гюльшах спросила:             — Госпожа, неужели Селим сможет ходить?             Лена ответила:             — Нет, не сможет, никогда, — таким тоном, словно её это совершенно не волновало, по крайней мере прямо сейчас.             — А что же она тогда вам сказала?             Лена задумалась: «Не уверена, стоит ли тебе это знать. Наверное, не стоит. Поэтому придётся делать то, что обожают делать сериалы — соблюдать интригу».