Незримое марево потухшей звезды.

Она – в садах белопенных, где течёт мирно Лета, А он – в тех краях, где беснуется Стикс. И пусть дева таится за маревом света, – Юнец страстно желал узреть её лик. Она – светлый ангел и само совершенство, Он – тёмной силы страждущий дух. Узрит он её, и немое блаженство В холодной крови разгуляется вдруг. Он сотни тысяч веков и столетий На каторге вечной быть обречён Без веры и мнимой отрады спасений, Сокрывшись в пропащей бездне времён. Она сотни тысяч веков и столетий Тенью незримой под солнцем блуждает. Но им обоим из замкнутых клетей Выйти не суждено. А по-иному ль бывает?.. И возрастали страданья его оттого, Что там он, где вечность – тёмным притоном, А нимфа его весьма далеко, Куда добраться возможно лишь тенью и стоном. А сохранились ли крылья у падших во тьму? И не всё ли теперь равно? Там возвышала наверх тяжесть дум, Там лёгкие крылья тянули на дно. Он взывал и молил, ангел чтоб светлый Его мрачные муки смог облегчить. А до самого Неба слышно ли? Нет ли? Но точно он знал: ей его не забыть. В исступлении кричал: «Где же ты, ангел?! Я молю, излечи от страданий и мук!». Он лишь верить хотел, что надежды не падки, Он просто желал тепла её рук. Он хотел к той Прекрасной в небо подняться, Но будто цепями его тянет на дно. А в глазах, будто звёзды, слёзы искрятся, Огненное горит на теле клеймо. И оно-то и жжёт и пытает, А от мольбы хоть немного будет ли проку? И оно-то туда, наверх не пускает Тех «недостойных», чёрных всех от пороков. Предаться бы в грехах к искупленью. И о спасении грешный искренно просит. Он отдал бы всё, лишь остаться бы с нею, Но, может, её нет на свете и вовсе?.. Стоит он у бездны – у отвесной скалы, За ним неизбывно сочится тьма. В образа он не верит, что сердцу милы, – Быть может, он просто сошёл с ума? Стоит он у бездны – у отвесной скалы, Маячит пред ним свет далёкой отрады. Он верить не смеет в мнимые эти мечты: Ведь счастье не может быть без преграды! Но что он видит! Светлый образ вдали, – Иль всё-таки он рассудок теряет от горя? Словно после зимы пришло цветение весны, Словно лучик рассветный пролит во тьму моря. Да, это она. Не смею я лгать – Было б жестоко. Посему мне и верьте. У неё на лице вечной скорби печать, А его взор так чист и светел!.. И кажется: всем мукам и пыткам конец. Свет этот блаженный над пропастью лился. Трепетно к ангелу подошёл тот юнец И на колени пред ней опустился... Он склонился пред нею столь кротко, А кротости с ним не случалось ни раз. Он к её дивному стану тянул длани так робко, Не спуская с неё восторженных глаз. Но что в этом взоре? Не мука ли это? Он так боялся сладостный миг потерять!.. Миг последний, как луч закатного света. Ему невмоготу от видения взгляд оторвать. Раньше смрад тот удушлив был и жесток, Но так легко и отрадно дышится ныне! Но в счастье поверить – не это ль порок? Самый тяжкий, нежели что до этого были. Но закат – тем закат, что всегда потухает, И, увы, в вечность миг не превратится. Жар и боль в душе диким огнём возгорает. Нет, он не верит, всё это мнится! Марево тени и света сплелись воедино, Но свет тот блаженный скорбно угас. Лукавая нимфа уходила незримо, Вдруг стало темно. Как тогда – без прикрас. Он стоял на коленях в глухой тишине, В мыслях растерян, покоя не зная. Он кричал: «Милый ангел, где же ты, где?!» И в пропасть он пал, от боли рыдая... Дева нити пряла из прозрачного света, А юнец замолчал и навеки сник... Она – в садах белопенных, где течёт мирно Лета, А он – в тех краях, где беснуется Стикс.