До конца света

      Всепоглощающее одиночество.

Чувство не из приятных. Голод цинично осматривает зал, в котором собралось уйму народу по приказу Чумы. Сегодня праздник в честь открытия новой печати. И причина этого бесполезного карнавала — именно он. Он видит, как лица людей принимают скорбящие лица, и достаточно быстро их тела начинают реагировать на его присутствие, от чего хочется лишь грустно улыбнуться. Голод привык к такой реакции окружающих на него, и он лишь мрачно опускает взгляд в пол, осознавая, что он этого не хотел. Не хотел доставлять людям боль и бесконечные страдания одним своим присутствием. Не хотел убивать касанием, боялся находится даже рядом со своими братьями и сестрой, несмотря на то, что в глубине души к ним таились теплые чувства. Вздох, и приходится делать шаги назад, чтобы не портить чумной праздник своей сестрицы. Чума любит плясать на костях, и развлекаться, будто бы она не всадник, а бунтующий подросток. Голод отступает, прекрасно понимая, что его отсутствие почувствуют, но никого это не расстроит. Ведь он уже видит недовольный взгляд сестры, которым она его прогоняет, из-за недомогания, испытываемое рядом с ним. Его наказание — это вечное, черной дымкой окутанное, одиночество, а его единственная мечта — умереть. Всадник не знает жизни, и он в очередной раз крутит эти мысли у себя в голове, прогуливаясь по темным коридорам школы ангелов и демонов. Закуривает и слегка поднимает голову, выпуская дым. Он находил в этом что-то романтичное, что-то приятное из мира людей, за которыми он наблюдал много тысячелетий. Глядя на них Голод задавался одним вопросом «Какого это?». Какого это касаться, целовать, обнимать? Какого это разговаривать, не видя, как бессмертному или смертному напротив становится плохо? Ощущение глубокого разочарования и горечи на языке, не покидающее Голода никогда, сегодня особо явно стискивает грудную клетку, не давая вздохнуть. Какой смысл в том, что он вышел из своего созданного иллюзией мирка, если ничего не изменилось. А сталкиваться с реальностью оказалось еще больнее, чем вспоминать о ней. Ведь Голоду не доступно было даже тенью мелькать на земле, средь многочисленных лиц, улавливая их общение друг с другом, касаниями, чтобы на секунду представить какого это. Даже это казалось роскошью, ведь все, что его окружало гибло при одном вздохе Всадника. Поэтому воруя ночами книги, и упиваясь жизненной философией людей, Голод все четче осознавал, насколько отчаянным было его существование. Проклятье, что подарила ему мать, стало еще сильнее сдавливать горло, в приступах истомы, как только осознание другой жизни стало наступать на сердце. Проще было ненавидеть всех вокруг, пользоваться своей неуязвимостью, и разрушать людей, города, целые эпохи, но он был не таким. Словно в глупом анекдоте, мать наградила его сочувствием и сильной жаждой любви. Поэтому глядя на то, сколько разрушения и горя он может принести ему хотелось исчезнуть с этой земли и найти лазейку, как он бы мог избавиться от своего бесконечного бытия. Читая людскую литературу, Голод поражался желанию государей, дворян и даже рабов жить. Как сильно Марк Аврелий стремился к жизни, и как много было рассуждений об этом, что Всадника искренне поражало. Желание жить?