И СНОВА ЗАТОНСК...
Москва, 2019
1 октября, пятница
Кирилл сидел за планшетом и перебирал папки с материалами по Затонску. Смотрел фотографии, Темненко в том числе. Потом достал из стола карточки, купленные в ателье в своё третье путешествие в прошлое. Альбом Темненко был издан в начале ХХ-го века. Жаль только, что альбом с фотографиями «замечательных людей» не издавался. Само ателье, как выяснил Кирилл, сгорело в огне Гражданской войны, надо понимать, со всеми материалами... Потому, наверно, и карточки, что он купил, сохранились, не исчезли, когда он вернулся... Он закрыл глаза и попытался вспомнить свадебную фотографию Сомовых. Удалось. Темненко восхищался Марусиными глазами. Вот бы увидеть их воочию... Кирилл открыл глаза. Так в чём же дело? Можно же и увидеть. Михал Михалыч готовился к «переходу», искал фото и материалы того времени, когда его мать была... Значит, время ещё есть. И если можно и очень хочется, почему нет... Кирилл выключил планшет, быстро собрался и поехал в сталинский дом... Увидев его лицо, инженер сразу же спросил: – Что-то обнаружил, и идея посетила? Кирилл кивнул согласно и смущённо глянул на хозяина: – Насчёт идеи не знаю, а обнаружил... да. Он почесал бровь, потом затылок, оглядел кухню и решился: – Я тут вспоминал, что говорил Темненко и что меня тогда зацепило, но я не придал этому значения. Фамилия Губкин. – Не бог весть какая редкая фамилия! – вставил Михал Михалыч, уже понимая, что за идея посетила Храброва. – Я говорил, что моя прапрабабка Маруси тоже из Затонска?.. – Да?! И что? Ты её там встретил? – В том-то и дело, что не встретил, а... видел. На фотографии в альбоме Темненко. Я особо-то в его слова не вслушивался и лишь сейчас припомнил, что он рассказывал про свадебное фото неких Сомовых – Григория и Маруси. Я ведь не знал, что прапрабабка моя два раза была замужем. Первый раз за Сомовым, а второй раз – за Полозовым, чаезаводчиком... – А при чём тут Губкин? – Вооот! – удовлетворённо согласился Кирилл. – У него был внебрачный сын, не признанный, правда, тоже чаезаводчик – Полозов Порфирий Свиридович. Он-то и был вторым мужем Маруси. От первого брака у Маруси не было детей, а от второго было аж пятеро. И всех их Полозов обеспечил деньгами и образованием. Как узнала тётьЛюся, умер он в 17-м году, не пережив октябрьского переворота. – Очень интересно, – проговорил Михал Михалыч. – И что ты решил? – Решил... – помолчав, ответил Кирилл, – решил, если можно, «перейти» ещё раз в Затонск. Хочется увидеть свою прапрабабку. Фотография у Темненко была чёрно-белая, а он говорил, что глаза у Маруси были изумительные – «изумруды блестящие», по его словам. «Каменья драгоценные перед её взором меркнут», говорил. ТётьЛюся нашла какое-то старое фото, маленькое, безликое какое-то. На нём ни губы, ни брови не видны, а какие глаза, непонятно. Хоть издали глянуть... Темненко говорил, что тело умершего мужа она привезла в Затонск, и похоронили Сомова на затонском кладбище. А помог ей живой-здоровой добраться до дома тот самый Полозов. Да так он впечатлился прапрабабкой, что сразу после возвращения и похорон предложение ей сделал, руки и сердца. И Иван Петрович был бы рад, если судьба Маруси сложилась счастливо. Вот я и хочу узнать... хотя и так знаю, что она за Порфирия Свиридовича вышла замуж и в Москву уехала. Глупо, да? – посмотрел он на Биндюжникова. – Детский сад прямо? – Ты не смеялся, когда я тебе про свою мечту «перехода» рассказывал, и я не буду. Имеешь право взглянуть на свою прапрабабку. А ты уверен, что она ещё в Затонске была, никуда не уехала? – Уверен. ТётьЛюся раскопала, что Маруся родилась в 1872-м, вышла замуж – 16-летней, а брак с Полозовым был заключён в 1890-м. В том же году молодые в Москву перебрались и Рождество уже встречали в первопрестольной. Я, когда тётьлюсю слушал, всё никак соотнести не мог: как так – в 16 вышла замуж, а брак был в 1890-м? Теперь-то понятно, что их было два... – Ясно, – констатировал хозяин квартиры. – У нас вроде была фотография конца лета-начала осени 1890-го года? – Была, – кивнул Кирилл, – «Спуск к лодочной станции» называется. А дата – что-то в августе...Затонск, 1890
29 августа
Кирилл шагнул... и оказался в жарком, августовском мареве. Он сразу вспотел. «И как это всё носили в такую жару? – подумал он. – Неужто не потели?» Он оглянулся и вздрогнул. Справа от него был домик, видимо, лодочной станции (1). На пороге, свесив голову на грудь, сидел мужчина с протезом. Кирилл испугался, что его заметили, но мужчине, видимо, было не до посторонних. Он тяжело вздохнул, поднял голову и обвёл глазами пристань, как понял «путешественник по времени», ничего не видя вокруг себя. Потом взгляд его сфокусировался на Кирилле. Ничему не удивившись, мужчина с трудом поднялся на ноги и обратился к Кириллу: – Покататься хотите, молодой человек? Простите, сразу вас не заметил... Я сейчас приготовлю вам лодку... – Нет, нет, – поспешил откреститься от предложения Кирилл, – я просто... гуляю... везде... смотрю... Я приезжий... Мужчина кивнул и, тяжело припадая на протез, скрылся в доме. Слева раздались голоса, и из зарослей, росших по берегу реки, появились двое: молодой человек в полицейской форме и девушка со следами слёз на лице. Девушка не обратила на Кирилла никакого внимания, вся погружённая в собственные переживания, а молодой полицейский цепким взглядом окинул всего Кирилла: «Сфотографировал словно, – почему-то неприязненно подумал Кирилл. – Ну что ж, теперь никуда не денешься – «засветился» по полной». Навстречу девушке – Кирилл расслышал, как сопровождавший полицейский назвал её Ларисой – спускался грузный человек с саквояжем. «Доктор, – сообразил Кирилл. – Видно, случилось что, раз и полиция, и врач...». Следом спустилась телега с рогожей и двумя нехилыми мужиками. «Санитары... Ну, точно, труп. Надо бы в сторонку...» Кирилл стоял в метре от края лодочной площадки, на самом солнцепёке. Видимо, фотография была сделана именно с этого места. Он оглянулся. Позади него, уже на самом краю, висело и марево перехода. То есть уходить придётся, отступив прямо в воду... М-да, ситуация... Но стоять у всех на виду и потеть в сюртуке и галстуке-удавке, с котелком на голове – тоже не вариант. Он обошёл телегу – та остановилась, поскольку проехать сквозь заросли не смогла, мужики скрылись в кустах вслед за доктором – и постучал в открытую по жаре створку двери лодочника, или как он там называется? – Простите, – окликнул он хозяина, – можно мне водички? А то такая жара... – В сенцах стоит ведро и ковшик. Пользуйтесь, – ответил ему лодочник из дома. Кирилл вошёл в спасительную прохладу сеней, шумно выдохнул, попытался ослабить узел галстука, не преуспел, зато напился холодной – ключевой, наверно, – воды. Правда, пил неспешно: очень хотелось дождаться... тèла и людей, его сопровождавших. Эх, знать бы заранее, на часы глянул бы, во сколько он здесь очутился. Тогда бы не так муторно ждать было. Вода в ковшике закончилось, пить больше не хотелось, Кирилл громко поблагодарил хозяина, не дождался ответа и вышел на жару. Отошёл в сторону спуска, в заросли акации у дома, и там стал ждать... Вот к дому лодочника вышли несколько человек. Среди них Кирилл сразу выделил высокого сухощавого, по-своему красивого мужчину лет сорока. По-видимому, начальник. Когда они уже уходили, из дома вышел лодочник и назвал мужчину «господин Штольман». Значит, вот он какой – муж Анны Викторовны – Яков Платонович. Старше её намного, вряд ли всему и всем верит. Как-то он относится к тому, что жена его – медиум? Неужели верит? Интересно б посмотреть на это сочетание: сыщик и медиум! (2) Мужчина с саквояжем, в самом деле, оказался доктором – Александром Францевичем, кажется, Милц, или Милтц, на слух не определить. Обещал результаты к вечеру. Как быстро, однако, работают для 19-го века! Два других полицейских – кому ж ещё быть, как не им, несмотря на отсутствие формы! – носили созвучные имена: Антон Андреич (тот, что чуть пониже и покрепче на вид) и Андрей Антоныч. Первый примерно ровесник Кирилла, может, на год-два старше. Второму – около 30-ти. Все, кроме доктора, конечно, отправились в Управление (полицейское, надо понимать), где и собирались продолжить расследование. Ну, а Кириллу туда не было необходимости являться. Потому он дождался, когда все поднялись наверх (видимо, там была улица), и вышел из своего укрытия. Оно удачно плотной листвой скрыло его от зорких глаз. Тут пришли и санитары, нёсшие тело, завёрнутое в рогожу. Погрузили на телегу и стали подниматься в гору. Лодочник, вышедший переодетый как для выхода «в свет» (рубашка чистая, новые штаны, сапоги почищенные), окликнул их, попросив подвезти. Они не возражали, тем более до улицы было недалеко. Увидев Кирилл, лодочник предложил и его подвезти, но Кирилл отказался: ехать в одной телеге с мертвецом было... как-то не комильфо. Но он с удовольствием поднялся пешком, тем более что телега никуда не спешила. Наверху, действительно, оказалась улица. Санитары свернули налево – к больнице, лодочник пошёл направо – к Главной улице. Кирилл Главную улицу знал не понаслышке и пошёл вместе с «господином Камышиным», как обратился к тому Штольман на причале. Они вместе дошли до Полицейского управления. Кирилл с любопытством оглядел здание с высокой каланчой, площадь перед ним – почтовое отделение, банк – людей... и заметил Анну Викторовну и её охранника. Тот держал в руках большую корзинку, в которой обычно носят съестное, накрытую белой салфеткой. С молодой женщиной почтительно здоровался каждый полицейский, она мило им улыбалась и кивала в ответ... да, видать, её здесь хорошо знают и... принимают, несмотря на... Госпожа Штольман решительным шагом вошла внутрь, а Кирилл заторопился далее. Какого-то определённого плана у него не было, но Михал Михалыч посоветовал начать с фотоателье Темненко. Тот хорошо знал Марусю, мог что-нибудь дельное посоветовать. Вот Кирилл и шёл туда. Главная улица была торговой – на любой вкус. Выбирай – не хочу. Вот одна лавка привлекла внимание Кирилла. «Торговля Прянишниковых» значилось на вывеске, а сама вывеска была верхом искусства (3). На ней изображён был стол с кондитерскими сладостями: печенье, конфеты, пряники соответственно – фамилия хозяев обязывала – и много ещё чего, названия которому Кирилл даже не знал. А главное, над всем этим пиршеством вились мухи, порхали бабочки, жужжали пчёлы. Он мог поклясться, что жужжали. Так и хотелось махнуть рукой или даже полотенцем, прогоняя незваных «гостей». В лавку постоянно заходили люди, потому дверь не закрывалась, подпёртая камнем, и каждый заходивший сначала любовался вывеской, а потом уж заходил. Выходил, как правило, с кулёчком, коробкой или целым пакетом сладостей. Вот что значит – реклама. Двигатель торговли, не поспоришь. Кирилл пошёл дальше. Его обогнали двое в форменной одежде. То ли гимназисты, то ли студенты. Скорее, второе: гимназистам полагалось в такое время быть в учебном заведении, грызть гранит науки. Хотя какое «грызть» – лето же, каникулы... Молодые люди громко обсуждали достоинства девиц из «заведения маман». Ну, маман, понятно, была содержательницей притона... э... Заведения. Когда молодые они свернули к дому с красным фонарём над дверью, Кирилл понял, что это и есть то самое Заведение. Им навстречу вышел хорошо одетый господин, и дверь ему, с почтением кланяясь, открыл уродец – толстый карлик, повторявший «всегда рады-с» (4). Студенты расступились, пропуская важного господина, и переглянулись со значением. Видимо, знакомец. Дальше по улице находилась гостиница, возле которой как раз остановился экипаж, из него вышла дама средних лет. Выскочивший из дверей слуга (видимо, увидал в окно), почтительно подал ей руку, которой она грациозно коснулась кончиками пальцев («Чуть не подумал «опёрлась», – усмехнулся про себя Кирилл). Дальше шли чьи-то склады, меблированные комнаты Перовского со швейцаром у дверей (5). Кирилл знал это по третьему посещению Затонска, когда он искал-ждал встречи с Санькой. А ателье Темненко находилось неподалёку от Заведения, не доходя до гостиницы «Стэнда» с фотографиями ещё не было. Он, появится позже. Кирилл вошёл под низко висящую «маркизу» – тент над витриной и перевёл дух. Сквозь стекло он видел, что хозяин беседовал с дамой, одетой по-вдовьи, в чёрное. Кирилл решил не мешать и обождать на улице. Беседа закончилась буквально через пару минут, и женщина-вдова вышла из дверей ателье. Она мельком взглянула на Кирилла и опустила глаза. Но ему хватило и этого мгновения: он узнал Марусю. Фотограф не солгал, сказав о её глазах «драгоценные камни». Её глаза были... лучистыми, словно свет внутри горел. Она не была красавицей в общепринятом смысле этого слова. Но она была прекрасна – глазами. Мимо неё невозможно было пройти, не заметив. Смотреть в эти глаза – ни с чем не сравнимое... Кирилл даже не мог подобрать с ходу слова. Почему-то вспомнился Некрасов: «Пройдёт – словно солнцем осветит! Посмотрит – рублём подарит!» (6) Как точен поэт: подарок – самое лучшее слово, подходящее к Марусе. За такие глаза можно всё отдать, за такой взгляд и умереть не жалко. Фотография не передавала и десятой доли красоты её глаз. Понятно, почему Полозков не устоял и сделал предложение молодой вдове, не дожидаясь окончания срока траура. Маруся опустила чёрную вуаль на лицо, скрывая за ней свет своих глаз. Сквозь неё посмотрела на Кирилла, стоявшего столбом, и лёгкая улыбка тронула её губы. – Простите, – пересохшими губами произнёс он и отступил в сторону, давая ей пройти. Маруся наклонила голову, благодаря, и пошла по улице. Он долго смотрел ей вслед, пока не потерял её фигурку в толпе. Что делать дальше, он не знал, да и не хотел знать. Собственно говоря, его миссия была окончена: он увидел свою прапра... бабушку. Говорить ему с ней было не о чем. Он уже знал, что она даст согласие Полозову и они уедут в Москву, где у них родятся дети. Их младшая дочь – Леонида, станет его, Кирилла, прабабушкой. Маруся переживёт войны и революции ХХ-го века и умрёт в 1982-м в возрасте 90 лет. Её фотографии в семье не сохранятся: она не любила фотографироваться. Останется общее чёрно-белое фото, сделанное на её 90-летие. Маруся и в старости была красива, как и Степанида, надо сказать. Кирилл гордился, когда шёл рядом с бабушкой по улице: на неё тоже оглядывались, а она ни на кого не обращала внимания... За его спиной раздался вздох, и Кирилл понял, что за ним стоит фотограф, и заволновался: «Он не должен меня видеть, мы с ним встретимся позже и тогда же познакомимся...» Он лихорадочно соображал, что делать, чтобы не случилось непоправимое, но ему повезло. К ателье подошло семейство из пяти человек: родители, двое детей – девочка лет восьми и мальчик-карапуз, лет трёх, на руках няни. Папаша громко требовал хозяина, девочка требовала прицепить ей бант, который был в руках у матери, карапуз требовал «хочу», мамаша требовала напоить ребёнка, только няня молчала. Темненко распахнул дверь, стал суетиться вокруг клиентов, и Кирилл с облегчением повернулся и пошёл по улице обратно, к лодочной станции. Пора было возвращаться... ________________________________________ 1 См. Elpis_N «И дождь смывает все следы...» 2 Именно так называются главы в «Приключениях героического сыщика» Atenae и SOlga 3 См. Elpis_N «Серафим и Серафима» 4 См. «Месть» 5 См. фильм «Дело утопленниц» (самое начало – приезд Штольмана) 6 Некрасов НА «Мороз, Красный нос»